Философия Владимира Соловьева

Безоговорочно отрицая Запад, но в то же время, страдая от общественно-политических зол русской жизни, славянофилы, по его мнению, не замечали, что их борьба против этих зол могла приобрести положительное значение, только если бы она велась средствами, выработанными историческим развитием европейского сообщества, развитием политических форм его жизни, его культуры. " Сами славянофилы... могли бороться против нашей общественной неправды единственно только в качестве европейцев, ибо только в общей сокровищнице европейских идей могли они найти мотивы и оправдание этой борьбы".

Небезынтересно, что правящие круги России отреагировали на выступления Соловьева во Франции подобно славянофилам: они увидели в критическом подходе философа ущемление интересов России, о чем Победоносцев доложил Александру III. Может быть в связи с этим, опасаясь политических преследований, а может по другим причинам, но по возвращении в Россию Соловьев отошел от активной общественно-политической деятельности, полностью посвятив себя исследовательской работе.

В спорах о национальном вопросе и русской идее Соловьев отчасти продолжает ту линию, которая идет от Достоевского, а именно - развивает сущностный, глобально-исторический подход к самому содержанию и прояснению понятия "русская идея", которое было весьма противоречивым в российских дискуссиях того времени. Достоевский различал три мировые идее - "идею католицизма", "старого протестантизма" и "идею славянскую", или русскую идею.

Соловьев отличал истинную русскую идею от тех многообразных конкретных рассуждений о ней, которые уже имели место или еще возникнут в соответствующих дискуссиях. Среди отвергаемых Соловьевым суждений - идея "официальной, официозной России", мнения тех, для кого идеалом стала старая допетровская Россия. Критической оценке подвергаются слепой "национализм", панславизм, обскурантизм, "национальный партикуляризм", видящий благо России в ее изоляции от других стран и народов, в частности и в особенности от Запада. Соловьев показывает, что идеи изоляционизма далеки от реальной истории России. По мнению Совоьева, Россия, к счастью, никогда не шла по этому пути. Давайте представим себе на минуту, предлагает он, что было бы, если бы народ России на деле воплощал антизападнические или любые другие изоляционистские идеи. Если бы их придерживались новгородцы в IX веке, то не было бы Российского государства. Если бы их разделял Владимир Киевский, то Русь не стала бы христианской. Если бы боярам удалось уговорить Петра не проводить западнически ориентированных преобразований, то не было бы современной ему России и ее богатой культуры. Соловьев обращал внимание славянофилов на то, что их собственные рассуждения неотделимы от судеб мировой, в частности западной, культуры и религиозности. Национализм, изоляционизм, мессианизм Соловьев не принимал не только из философских, историко-культурных, но, прежде всего, из морально-религиозных соображений. Ибо эти идейные уклоны противоречили соловьевской идее Богочеловечества.

В судьбе русского народа, согласно Соловьеву, главное состоит в том, что он христианский народ, и поэтому он должен "вступить в совместную жизнь христианского мира" и в согласии с другими народами реализовать совершенное и универсальное единство.13 Русская идея - не что иное, как определенный аспект христианской идеи. Однако идея эта далека от воплощения. Сказанное относится к идеям других народов. Их воплощению в действительность России мешают национализм, ложные монополистические претензии на полное и единственное воплощение православием "истинной веры", нетерпимость к другим христианским (и нехристианским) конфессиям, нежелание искать путь к "мировой церкви". России еще предстоит, рассуждает Соловьев, продолжить движение к "социальному освобождению", который начался 19 февраля 1861 года отменой крепостного права. "Тело" России свободно, но национальный дух ее еще ждет своего 19 февраля, считает философ. Все его идеи актуальны и сегодня. Например, описывая препятствия, стоящие на пути духовного освобождения России, Соловьев отмечает: "Государственная идея, высокая сама по себе и крепкая в державном источнике ее, в практике жизни приняла исключительно форму "начальства". Начальство сделалось все в стране". Разве не тоже самое мы видим в сегодняшней уже ""демократической" России?

IV.              Общие черты социально-исторических изысканий

Что можно  сказать  о  Соловьеве  как  о  философе  в  целом?

Во-первых необходимо отметить его необычайную склонность к  понятийной философии как в ее истории, так и в ее систематическом построении. Его дарования  в  этой  области  не  только  равнялись  многим  выдающимся европейским  философам,  но  по силе эти дарований и по убедительности логики он превзошел многих из них.

Во-вторых, понятийная   философия   у  Вл.  Соловьева  всегда отличалась весьма острым историзмом,  при котором ни  одна  теория  не отбрасывалась без разбору, а, наоборот, всякое философское направление получало у него законное место,  органически вход  в  общечеловеческий прогресс мысли и жизни.

В-Третьих понятийная  философия  имела  для   Вл.   Соловьева настолько   самостоятельное  значение,  что,  в  сущности  говоря,  не нуждалась даже в авторитете веры,  что  отнюдь  не  означало  для  Вл.  Соловьева,  что  разум  исключал  веру и откровение.  Это значило лишь освобождение его от всяких авторитетов  и  предоставление  его  полной свободе,  что  приводило его (разум) в конечном итоге к тому же самому мировоззрению, которого требовал авторитет веры. В идеале Вл. Соловьев мыслил   себе   такую   понятийную   систему  разума,  которая  вполне параллельна вере и  откровению,  но  создается  собственными  усилиями самого разума.

В-четвертых, всей  теоретическая  философия   Вл.   Соловьева обладает удивительной особенностью, о которой мы упоминали уже не раз, Она во многом совпадает со различными философскими учениями,  которыми изобилует   человечество.   Но  при  этом  философское  рассуждение  в теоретических вопросах  мысли  развивается  у  Вл.  Соловьева  слишком искренне  и  убедительно,  а  также самостоятельно и тончайшим образом критически,  так что нет никакой возможности говорить  о  каких-нибудь прямых   заимствованиях   у   других   мыслителей.   Получается   даже исторический парадокс: Вл. Соловьев весьма близок ко многим философам, но он мыслит настолько самостоятельно, что как будто бы этих философов не существовало или как будто бы он с ними не был  знаком.  Но  острая критика  Вл.  Соловьевым многих зарубежных философов свидетельствует о том,  что он не только не был с ними знаком,  но и умел находить у них такие  особенности,  которые  были  для них уничтожающими.  Но критика всегда  подается  у  него   в   тонах   вполне   спокойного   и   даже созерцательного раздумья.

В -пятых,  при  большой  любви   к   абстрактно-категориальным операциям,  при  такой,  можно сказать влюбленности в чистую мысль Вл.  Соловьев вовсе не превратился в абстрактного систематика на всю жизнь, а,  наоборот,  оставался  им  лишь  в ранней молодости.  Конечно,  эти понятийные конструкции никогда не отбрасывались Вл. Соловьевым целиком и полностью.  Но уже с самого начала 80-х годов его начинают волновать совсем другие вопросы, зачастую отнюдь не философские. Поэтому то, что было сказано выше о теоретической философии Вл. Соловьева относится по преимуществу только к самому раннему и самому  позднему  периодам  его творчества.   Для   самого  Вл.  Соловьева,  даже  еще  не  достигшего тридцатилетнего возраста,  возникали совсем другие проблемы, которые в общем виде мы можем назвать социально-историческими.

Вообще говоря,  соловьевские социально-исторические убеждения настолько оригинальны,  что их нельзя подвести ни под какую, известную нам,   социально-историческую   систему.    Некоторые    исследователи утверждают,  что Вл.  Соловьев сначала был славянофилом,  а потом стал западником.  Однако схема эта никуда не годится.  Уже  в  магистерской диссертации Вл.  Соловьев считает нелепостью славянофильское призвание базироваться только на наивной вере и отрицать всякий разум. Но эта же диссертация подвергла уничтожающей критике все системы разума,  бывшие на  Западе,  так  что  Вл.  Соловьев  считает  и  западных   философов выразителями  не подлинной и истинной философии,  а только отвлеченных односторонностей,  противоречащих истине  в  целом.  Но  опять-таки  в работе  "Три  силы"  он  представляет  Россию  как  страну,  в которой доподлинно осуществляется истина,  в противоположность  бесчеловечному Востоку   и  безбожному  Западу.  После  чего  этот  же  человек  дает уничтожающую критику византийско-московского православия и кто  больше всего  страдал  от разделения церквей и необходимости их объединения в одну вселенскую церковь ?

Среди идеалистов  и философов вообще едва ли был какой-нибудь мыслитель,  который с такой же,  то есть  соловьевской,  убежденностью считал христианство истиной.  Но,  повторимся, разумность христианства достигала у него такой степени убежденности,  что иной раз при  чтении его  произведении  невольно  встает  вопрос:  зачем  же  нужна  вера в сверхъестественное откровение,  если  человеческий  разум  уже  своими собственными  силами  может  достичь  истины  ?  Можно только развести руками  по  поводу  примата  философии  над  религией  и  религии  над философией.  И  это  не  единственное удивительное место в системе Вл.  Соловьева. Определяя понятие субстанции6 он сначала доказывает, что не существует   никаких   субстанций,   которые   давались   бы   нам   в непосредственном опыте;  а с другой стороны,  тут же доказывается, что по крайней мере одна такая субстанция существует,  а именно всеобщая и абсолютная субстанция,  благодаря которой и все инобытие тоже  состоит из субстанций.  Получается, что христианство и есть предел разумности, о есть максимальное ее развитие;  а вместе с тем и разумность,  взятая сама по себе и доведенная до своего предела, тоже есть христианство.

Для общей характеристики социально-исторических  исканий  Вл. Соловьева  важно  еще  и  то  что  он  говорит о прогрессе.  Учение об историческом прогрессе у Вл.  Соловьева имеет двойной смысл.  С  одной стороны,  это  -  необходимость  перехода от одних исторических форм к другим,  то есть необходимость конца решительно всех  отдельно  взятых исторических эпох.  Поэтому, с его точки зрения, исторический прогресс есть и сплошное становление тех или иных целей,  которые то возникают, то  гибнут,  и абсолютны конец всех этих мелких и дробных исторических эпох,  то есть нечто уже не просто  становящееся,  но  то,  что  можно назвать  ставшим.  Позволю  себе  привести  здесь еще одну параллель с буддизмом,  одно из основных утверждений которого гласит,  что  все  в мире     проходит    через    три    стадии     рождения,  развития,  и  разрушения. Как мы видим, Вл.  Соловьев развил это утверждения гораздо шире,  доказав, что разрушение - это не конец по существу,  а лишь переход к чему-то более  высокому, что отнюдь не умаляет роли предшествующего.

Думается, не  лишним  было  бы  сделать  следующее  замечание относительно  социально-исторических  исканий Вл.  Соловьева,  которое сводится к тому,  что у нигде и ни в чем нельзя  найти  никакой  одной логически    неподвижной    понятийной    системы   или   какой-нибудь схематической завершенности. Он не был ни славянофилом, ни западником, а  только  постоянным  искателем истины,  нисколько не стеснявшем себя логическими противоречиями.  Он не был ни консерватором, ни либералом6 ни реакционером, ни революционером. Да, в конце концов, можно сказать, что он не был ни идеалистом,  ни материалистом.  В нем не было никаких ограничений,   все   рассматривалось   непредвзято.   Везде   это  был соловьевец, в котором уживались самые разнообразные антиномии, которые с  обывательской  точки  зрения  звучат  как  элементарные  логические противоречия.  Это  же  касается,  в  частности,  и  его   религиозных взглядов, как теоретических, так и чисто личных.

V.              Философия любви

В деле преображения природы мира и человека, может быть, самым трудным станет отнятие у природы ее главного оружия, ее высшего оправдания, того механизма, каким она обеспечивает свой прогресс и который в силу этого окружила наибольшей привлекательностью: половой раскол, воспроизведение человеческих особей путем полового рождения. Тут и самая сласть для природ­ного существа, и корень его неизбежной погибели для очистки места плоду этой страсти. Как писал В.С. Соловьев: "Само собой ясно, что, пока человек размножается как животное, он и умирает как животное". И еще: "Пребывать в половой раздельности значит пребывать на пути смерти". Здесь Соловьев вслед за Федоровым ставит задачу творческой метаморфозы половой любви, задачу, может быть, наиболее диковинную, но и существенную в дальних горизонтах активно-эволюцион­ного, ноосферного идеала.

Соловьев развивал идеи христианского активизма, богочеловечества, тесного объединения божественной и человеческой энергий в деле избавления мира от законов "падшего" материального естества и ввода его в эволюционно высший, нетленный, соборно-любовный тип бытия, Царствие Божие. Развивал эти идеи во многом параллельно Федорову, но значительно более отвлеченно-метафизически, без конкретной проектики последнего.

Либеральный консерватизм Соловьева сочетался у него с мистико-максималистской проповедью "теургического делания", призванного к "избавлению" материального мира от разрушительного воздействия времени и пространства, преобразованию его в "нетленный" космос красоты, и с историософской теорией христианского "богочеловеческого процесса" как совокупного спасения человечества.

"Следовательно, для того, чтобы Бог вечно существовал как действующий Бог, должно предположить существование мира как подлежащего божественному действию как дающего в себе место божественному единству. Собственное же, то есть произведенное единство этого мира, - центр мира и вместе с тем окружность Божества и есть человечество". [i]

Соловьев восходит к эротическому через целую цепочку космических процессов. Совершенная половая любовь способна восстановить целостность человека и мира и ввести их в бессмертие.

Человек располагает специфической энергией огромной мощи, которая в настоящее время расходуется, прежде всего, на воспроизведение его как природного существа. Стремление одухотво­рить, использовать для созидательных целей эротическую энергию, силу любви не раз возникало в мечте и мысли людей. "Любовь, так же как и мысль, в ноосфере будет пребывать в состоянии неизменного роста. Избыток увеличивающихся энергий любви перед все уменьшающимися потреб­ностями размножения людей будет каждый день становиться все очевиднее. Это означает, что эта любовь, в своей до конца очеловеченной форме, имеет своей целью выполнять функцию гораздо более широкую, чем простой призыв к размножению".