Екатерина II Алексеевна

Если  ко всему перечисленному выше списку учителей-богословов добавить воззрения  атеиста Вольтера (этого интеллектуального бунтаря Екатерина так же считала своим духовным наставником), то неизбежно возникает подозрение, что в душе и без того до чрезвычайности прагматичной государыни царила не столько вера, сколько форма. При всей подчеркнутой набожности российской императрицы, выражавшейся в соблюдении всех необходимых православных обычаев и ритуалов, что необычайно умиляло ее подданных, реальная жизнь императрицы, как известно, святостью не отличалась. В России она легко ощущала себя  православной, в Испании была бы примерной католичкой, среди лютеран - лютеранкой, причем без больших душевных переживаний. Никто из обучавших ее богословов к такому результату, конечно, не стремился. Выводы сделала сама ученица. Екатерина о себе откровенно говорила: «Я, как Алкивиад, уживусь и в Спарте, и в Афинах».

Точно так же и в политике Екатерина, легко впитывая чужие мысли и  идеи, как правило, никогда им буквально  не следовала. Нередко в словах, проектах законов, письмах и высказываниях  Екатерины знатоки находят элементы плагиата. Она действительно была заядлой книжницей и часто  черновой законопроект императрицы  или  ее мысль-«полуфабрикат» легко выдают источник, но вот конечное решение обычно бывало уже собственным, екатерининским.

Вообще  судить о политике Екатерины по ее письмам и заявлениям следует  осторожно. Во-первых, потому что она  любила нравиться собеседнику и  нередко с ним соглашалась, чтобы  сделать приятное.  Во-вторых, потому, что любая, даже самая привлекательная для государыни, идея многократно затем ею же поверялась и перепроверялась. В результате  «на выходе», то есть при практическом воплощении, проект, как правило, существенно отличался от первоначального варианта.

Обычно  Екатерина очень тонко чувствовала  не только - что, но и когда нужно делать. Понимала, где следует поспешить, а какое дело лучше по тем или иным соображениям спустить на тормозах. Чуть ли не хрестоматийной стала история о  первом посещении новой императрицей Сената. Случайно, просто по списку подошла очередь, в повестке оказался вопрос о разрешении евреям въезжать в страну. И сама Екатерина, и сенаторы выступали за позитивное решение вопроса, но начинать свое правление с такого непопулярного тогда в народе шага императрица не захотела, а потому просто отложила решение. При желании можно, конечно, увидеть в этой истории либо антисемитизм, либо популизм, либо то и другое вместе, хотя, на самом деле речь шла лишь о характерном для Екатерины умении просчитывать варианты. 

Представив  на рассмотрение делегатов свой знаменитый «Наказ» - проект нового уложения, императрица одновременно предложила им, анализируя законопроект, внимательно посмотреть «не жмет ли где башмак?» Модель колодки иностранная, а носить-то русским. В этом и есть Екатерина с ее прагматизмом. Петр I заставлял своих подданных западные башмаки разнашивать, как бы не было больно, Екатерина считала правильным башмаки подогнать по ноге.

Однажды, объясняя собеседнику, почему ее распоряжения всегда беспрекословно исполняются, Екатерина  сказала: «Это не так легко, как ты думаешь. Во-первых, повеления мои, конечно, не исполнялись бы с точностью, если бы не были удобны к исполнению; ты сам знаешь, с какой осмотрительностью, с какой осторожностью поступаю я в издании моих узаконений. Я разбираю обстоятельства, советуюсь, уведываю мысли просвещенной части народа и по тому заключаю, какое действие  указ мой произвесть должен. И когда уж наперед я уверена о общем одобрении, тогда выпускаю я мое повеление и имею удовольствием то, что ты называешь слепым повиновением...  Будь уверен, что слепо не повинуются, когда приказание не приноровлено к обычаям, ко мнению народному и когда в оном последовала бы я одной моей воле, не размышляя о следствиях».

Екатерина никогда не стеснялась использовать чужие мысли, если считала, что это  на благо России. Тот же «Наказ»  являлся компиляцией составленной из ряда западных источников. Прежде всего, это книга Монтескье «Дух законов» и сочинение итальянского криминалиста Беккариа «О преступлениях и наказаниях». Из 655 статей «Наказа» 294, по подсчетам специалистов, заимствованы у Монтескье. Есть там заимствования и из французской Энциклопедии и из сочинений немецких публицистов того времени Бильфельда и Юсти. Сама Екатерина на авторство, впрочем, и не претендовала. В одном из писем Фридриху II, говоря о «Наказе» она откровенно замечает: «Я, как ворона в басне, нарядилась в павлиньи перья; в этом сочинении мне принадлежит лишь расположение материала, да кое-где одна строчка, одно слово». Откровенное признание в плагиате и в письме к Даламберу: «Вы увидите из «Наказа» как я на пользу моей империи обобрала президента Монтескье, не называя его: надеюсь, что если б он с того света увидел меня работающею, то простил бы этот плагиат ради блага 20 миллионов людей, которое из того последует. Он слишком любил человечество, чтобы обидеться на это; его книга служит для меня молитвенником».

А вот русскому читателю Екатерина  не сочла нужным указать на первоисточники. Для депутатов, собранных со всей страны для рассмотрения проекта  уложения, «Наказ» являлся отражением воли и разума верховной российской власти и лично императрицы. Сделано  это было не ради саморекламы, в которой  императрицу не обвинял позже  только ленивый, а хладнокровно и расчетливо ради укрепления престижа власти.

Многое  из того, что обычно приписывают  екатерининской страсти к саморекламе, на самом деле было лишь своего рода тактической уловкой. Она вбрасывала в общество, как в пруд,  камень, а затем внимательно анализировала «круги на воде». Шумная дискуссия, возникавшая вокруг очередного замысла, давала ей возможность довести проект до ума либо совсем отказаться от идеи. Обычно, чем авантюрнее оказывался план, то есть чем хуже «башмак» налезал на русскую ногу, тем дольше он обсуждался,  тем меньше шансов имел на практическую реализацию. В этом смысле, то есть в стремлении угадывать желание подданных, у Екатерины нет аналогов в русской истории. Ни до нее, ни после нее не было в России реформатора, который бы так отчетливо понимал важность обратной связи между верхами и низами общества.

Поначалу  Екатерина искренне представляла себе российское общество девственно нетронутой целиной. Ей казалось, что русскую  целину легче вспахать реформами, чем  неподатливую консервативную Европу. Прозрение, впрочем, пришло к ней  довольно быстро, она убедилась, что  «и у России есть свое прошлое, по крайней  мере, есть свои исторические привычки и предрассудки, с которыми надобно  считаться». 

Был и еще один резон, который делал  ее сторонником эволюционных изменений, мягким реформатором, а не революционером. Екатерина хорошо знала всемирную  и русскую историю. Она понимала, что ее возможности, как бы решительно она не действовала, ограничены. «Что бы я ни делала для России, -  писала она, это будет капля в море!»

Поэтому там, где она не могла изменить все, старалась изменить положение  хотя бы частично. Когда Сенат воспротивился идее императрицы отменить пытку, заявив, что в этом случае «никто, ложась спать, не будет уверен, жив ли он встанет поутру»,  Екатерина, не отменяя пытки гласно, разослала, тем не менее, секретное предписание, чтобы судьи основывали свои действия на Х главе «Наказа», где пытка осуждена как дело жестокое и крайне глупое. Когда она не могла изменить суть, Екатерина меняла хотя бы форму - в 1776 году императрица приказала в прошениях слово «раб» заменить словом «верноподданный». И это не канцелярская мелочь, как может показаться на первый взгляд. Политик и литератор, она знала силу слова, способного, как вода, медленно, но верно точить камень.

Екатерина, бесспорно, была тщеславна, этот грех за ней водился, но знала меру. Стоит  напомнить, что она сама отказалась от поднесенного ей Сенатом титула «Великая».  В письме своему другу и постоянному корреспонденту немецкому барону, писателю и дипломату Фридриху Гримму уже прославленная в Европе императрица писала: «Оставьте глупые прозвища, которыми некоторые мальчишки захотели украсить мою седую голову, и за таковую ветреность им надавали щелчков... Мое имя Екатерина Вторая». 

Как жила Екатерина 2 

Большую часть своей жизни Екатерина Великая провела в России: 34 года у власти и только 14 – в Германии. Но именно в эти 14 лет великая императрица сформировалась как личность, именно в Германии в нее прочно были заложены основы бытовой культуры, благодаря которым Екатерину на протяжении всей жизни воспринимали как человека, воспитанного в лучших западных традициях, отмечая ее хорошие манеры и вежливость. Что, по мнению историков, оказало плодотворное влияние на русское высшее общество.

После вступления на престол Екатерина  сразу же установила новые порядки  при дворе, подчинив свой режим государственным  делам. Ее день был расписан по часам, и распорядок его оставался неизменным на протяжении всего царствования. Изменялось лишь время сна: если в  зрелые годы Екатерина вставала в 5, то ближе к старости – в 6, а  к концу жизни и вовсе в 7 часов утра.

С 8 до 11 государыня принимала высокопоставленных чиновников и статс-секретарей. Дни  и часы приема каждого должностного лица были постоянными. Но немецкая педантичность  давала о себе знать не только в  этом. Ее бумаги всегда лежали на столе  в строго определенном порядке. Часы работы и отдыха, завтрака, обеда  и ужина были также постоянными. В 10 или 11 часов вечера Екатерина  заканчивала день и отходила ко сну.

Отобедав, императрица принималась за рукоделие, а И.И. Бецкой в это время читал  ей вслух. Екатерина «мастерски шила по канве», вязала на спицах. Окончив  чтение, переходила в Эрмитаж, где  точила из кости, дерева, янтаря, переводила на стекла антики, гравировала, играла в бильярд.

А вот к моде Екатерина была равнодушна. Она ее не замечала, а порой и  вполне сознательно игнорировала. По ее собственному признанию, она не обладала творческим умом, однако писала пьесы  и даже отправляла некоторые из них  на «рецензирование» Вольтеру. Более  того, по отношению к близким, в частности, когда дело касалось любимого внука Саши – будущего императора Александра I, фантазия Екатерины не знала пределов. Она придумала для шестимесячного цесаревича особый костюмчик, выкройку которого у нее просили для собственных детей прусский принц и шведский король. А для любимых подданных государыня придумала покрой русского платья, которое вынуждены были носить при ее дворе.

Вечерами  бывали «эрмитажи» – большие, средние и малые приемы гостей. На щите при входе в Эрмитаж красовалась надпись: «Хозяйка здешних мест не терпит принужденья». Душой вечерних собраний была, конечно же, Екатерина, умевшая занять гостей содержательной и остроумной беседой за столом.

Люди, близко знавшие Екатерину, отмечают ее привлекательную внешность не только в молодости, но и в зрелые годы, ее исключительно приветливый  вид, простоту в обращении. Она была вспыльчива, но умела владеть собой  и никогда в порыве гнева не принимала решений. Была очень вежлива  даже с прислугой, никто не слышал от нее грубого слова, она не приказывала, а просила выполнить ее волю. Ее правилом, по свидетельству графа  Сегюра, было «хвалить вслух, а бранить потихоньку». Кстати, за время царствования Екатерины никто из вельмож не подвергся опале, не был сослан, о казни тем более речи быть не могло. Даже шумных отставок практически не было.

Любопытно, как оценила Екатерину баронесса  Элизабет Димсдейл, которая впервые была представлена ей вместе со своим супругом в Царском Селе в конце августа 1781 г. Перед взором англичан предстала «очень привлекательная женщина с прелестными выразительными глазами и умным взглядом». Элизабет по-женски строго оценила внешность русской императрицы и пришла к заключению, что для своих 54 лет Екатерина выглядела еще очень красивой женщиной. В своем дневнике баронесса записала, что летом Екатерина обычно носит большой белый капор, кожаные туфли, по вечерам накидывает на плечи или на голову платок. Любит наряжаться и делать замысловатые прически. К ее услугам всегда два парикмахера. Обедает императрица в час дня. Ей прислуживают лакеи, подают еду на серебряной посуде. Она сдержанна в еде и никогда не ужинает. Из-за частых головных болей перед сном выпивает немного белого вина. Задавшись целью выяснить, во сколько обходятся расходы на царский стол, Элизабет принялась за расчеты и выяснила, что ежедневно на это тратится 90 рублей (для сравнения: жалованье солдата в эпоху правления Екатерины составляло всего 7 рублей в год).

Екатерина долго искала мужчину, который был  бы достоин ее во всех отношениях, разделял бы ее увлечения и взгляды. Но ни один из фаворитов императрицы так и не стал единственным и неповторимым в ее жизни. В разное время ее любили такие достойные мужи, как Г. Орлов, Г. Потемкин, П. Завадовский. Но со всеми государыня расставалась, щедро награждая их чинами, титулами, деньгами…

Задолго до кончины Екатерина составила  эпитафию для своего будущего надгробия: «Здесь покоится Екатерина Вторая. Она прибыла в Россию в 1744 году, чтобы выйти замуж за Петра III. В четырнадцать лет она приняла троякое решение: понравиться своему супругу, Елизавете и народу. Она не упустила ничего, чтобы добиться в этом отношении успеха. Восемнадцать лет, исполненных скуки и одиночества, побудили ее прочесть много книг. Взойдя на российский престол, она приложила все старания к тому, чтобы дать своим подданным счастье, свободу и материальное благополучие. Она легко прощала и никого не ненавидела. Она была снисходительна, любила жизнь, отличалась веселостью нрава, была истинной республиканкой по своим убеждениям и обладала добрым сердцем. Она имела друзей. Работа давалась ей легко. Ей нравились светские развлечения и искусства».