Этический аспект смерти

"человек есть  диалогически общающейся в горизонте  культуры посредством

произведений автор"; "человек есть существо, высвобождающее свой

репрессированный  эрос в актах креативности" - эти различные способы

самоидентификации имеют между собой то общее, что  смерть присутствует в них

лишь неявно как  иное, от которого следует тщательным образом отличать и

защищать собственно человеческое в человеке.

Поэтому идеология  образования, занятая как бы "вылепливанием" образа человека

из глины социо-природного материала считает свою работу законченной  к моменту

биологической, психологической  и социальной зрелости. Человек образован где-

то к 21 году, и  его дальнейшее развитие, включая  старение, умирание и смерть

не являются делом  культуры, предметом ее заботы.

О принципиально  ином опыте понимания смерти свидетельствует  древняя мудрость:

человек называл  себя просто смертным - смертью жил, а жизнью умирал. Однако,

что, значит, мыслить смерть в качестве атрибута, а не только акциденции

человеческой самости? Что стоит за утверждением, что  человек по своей природе

смертен кроме  констатации фактического состояния  дел?

Речь не идет об отмене иных атрибутивных квалификаций - человек как мыслящий,

действующий, общающийся в горизонте культуры, или в  актах осознания

высвобождающей  свое либидо. Человек мыслит, действует, общается или

высвобождает репрессированный эрос лишь постольку, поскольку оказывается

способным экзистировать  из наличного состояния, выступать  из потока жизни в

некоторую область  бытия, в которой он не есть, но лишь может быть. В этом

особом онтологическом топосе человек присутствует как  свое собственное бытие

в возможности, или как проект своего бытия. Подобного рода выступание

превращает "самость" в интенцию - обращенность к бытию, направленность на

него.

Человек смертен, это особый топос бытия, в который  экзистирует человек из

наличного состояния, и сам акт экзистенции размечены как вешками символами

смерти. Человек, прежде всего, смертен и только в силу смертности - мыслящий,

в силу смертности - действующий, в силу смертности - открытый к диалогу с

другим, в силу смертности обладающей властью для  освобождения

репрессированного эроса.

Как присутствует смерть при различных поворотах  обращенности самости к бытию?

Варианты, о которых  ниже пойдет речь, не являются ни историческими, ни

онтогенетическими типами. Они соприсутствуют в каждый момент жизни развитого

сознания и могут быть различены лишь как тропы (повороты) его

интенсиональности.

1. С первого  до последнего дня жизни мир  некоторым образом непосредственно

открыт человеку. Он дан ему в естественном свете, обнаруживающем присутствие

и ясные очертания  и окружающих предметов, и его самого как самоочевидных

фактов. В фактическом  обращенность самости к миру (ее фактическая

интенсиональность) присутствует как чистый факт "устремленности к... ", то

есть как непосредственно  переживаемый экстаз из наличного состояния. С какими

бы интеллектуально  и художественно рафинированными  предметностями ни

занимался человек, его занятия впаяны в мир в  форме переживания факта

устремленности  к чему-то притягивающему (в потребностях, интересах, влечениях

или заботах) или, напротив, от чего-то отталкивающему (в ужасе и отвращении).

Причем и притягивающее  и отталкивающее так же переживаются как моменты,

фактически присутствующие, открываемые указующим жестом - вот! Или

разновидностью  этого же жеста - где?

Смерть в мире фактического занимает привилегированное место, выступая самой

мощной ужасающе-отталкивающей  силой, безжалостной стихией изничтожающей  те

особые предметности, к которым человек прилепляется в своих влечениях,

интересах или  заботах. Она дана человеку как факт смерти Другого, в который

он вживается, ухаживая за умирающим, участвуя в похоронах, посещая кладбища.

Этот другой был  референтом его чувств, нужд, желаний  и устремленностей, их

реальностью и  путем реализации. Под его, Другого, взглядом, обладающим

преимуществом вне-находимости, происходило, выражаясь языком М. М. Бахтина,

дооформление человека до целого. В участливом внимании Другого  его

присутствию в  мире одалживается возможность быть выделенным и признанным в

качестве уникального  адреса в коммуникативном пространстве. Смерть другого -

это фатальная  жизненная неудача, ускользнувшая  или, скорее, - украденная

судьбой возможность личного    исполнения.

Смерть другого лишает возможности исполниться. Но всегда ли потеря этой

полноты трагична? Всегда ли та целостность, до которой "Я" дооформляется во

взгляде другого  возвышает человека? Каждому дан  опыт недоброжелательного

взгляда другого - близкого и первого встречного. Смерть человека, взгляд

которого дооформлял субъекта до целостного образа врага, который навязывал

ему бремя отношений сволочного и жестокого мира, несет облегчение...

«Тень смерти прячется за фотографиями отца, бабушки, деда, друга - дальних и

близких. Человек  переживает факт обращенности к ним (уже умершим), постоянно

сталкиваюсь с  предметами, хранящими для меня их присутствие. Их голоса, мысли

и страсти томятся  в кассетах, письмах и книжках, громоздящихся на моем

письменном столе - этом мире, фактически открытом мне  пишущему - вот здесь. А

вот, стоит лишь открыть коричневую обложку альбома, присутствую я, которого

уже нет. Этот голенький малыш на подушке с кружевами, чью человеческую позу

бережно устанавливают  в присутствии взгляда фотоаппарата две руки того, кого

уже нет, есть я, которого так же уже нет вот такого! Я  стал другим. И мое

разглядывание моей старой фотографии таит тошнотворно-подсасывающее

переживание фактической  погруженности в поток становления. "Как мир меняется!

И как я сам  меняюсь! Лишь именем одним я называюсь  –« На самом деле то, что

именуют мной, Не я  один. Нас много. Я - живой. Чтоб кровь  моя остынуть не

успела, Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел  Я отделил от собственного

тела!»(Николай  Заболоцкий)

Я становлюсь другим, и мой жизненный мир становится другим - и этот вселяющий

бессознательный ужас факт становления другим назойливо  предъявляется мне

многочисленной  предметностью, открываемой в простате указующего вот. Мне дана

как факт иллюзорность попыток удержаться в безмятежности  наличного состояния.

Я из него перманентно  вытолкнут, выброшен потоком становления  навстречу ничто

смерти. Перманентное переживание факта выставленности в ничтожащий поток

становления дано как ужас. Он формирует импульсивную и безуспешную реакцию

отталкивания, попытку  улизнуть, как-то задержаться в присутствии  наличного -

фотографией на стене, именем на скамейке, автором напечатанной статьи или

книги. Но чем настойчивее  я стараюсь сохраниться в наличном, тем безжалостней

мне предъявляется  обреченность на неудачу подобных попыток» (И.П. Тищенко)

Однако ужас переживания  факта смертности, не только отвращая, отталкивает, но

и прельщая, притягивает  человека.

"Есть упоение  в бою И бездны мрачной на  краю, Все, все что гибелью грозит  Для

сердца смертного  таит Неизъяснимы наслажденья". (А. С. Пушкин)

Рисковать, поставить  себя на край пропасти, пройти по той  черте, что

разделяет жизнь и смерть, заглянуть со сладким замиранием сердца в бездну -

все это составляет естественный горизонт присутствия  человеческой самости в

мире, способ ее самоутверждения.

Изничтожающая смерть как мощный магнит, обладающий одновременно

"отталкивающим"  и "притягивающим" полюсами, в напряженном экстазе ужаса

разворачивает самость  в потоке становления как своеобразную стрелку компаса

"от себя" лицом к "ничто". Причем, разворачивая, выставляет ее во вне из

наличного состояния.

2.В жизненном  мире человека, оказывается, не на что опереться - все, чтобы он

не хотел удержать в своем присутствии, в том  числе и он сам становится иным.

Путь к устойчивости само-стояния лежит по ту сторону  жизненного мира. Это

путь трансцендирования, как бы развивающий энергию выдвижения в ничто.

Через процедуру  трансцендирования человек расчленяет собственное существо на

пребывающее устойчивое бытие самости, вынесенное за скобки мира, и

заключенную в  этих скобках, становящуюся наличность событий, в том числе и

его телесную фактичность. В этой установке сознания, поляризованность

человеческого существования  выражается в оппозициях «Я» и  «Тела», сущности и

явления, цели и  средства, смысла и выражения. Трансцендирование, таким

образом, производит фундаментальную метафизическую работу разбиения

человеческого бытия  на "внешнее" и "внутреннее". Одновременно

структурализуется мир фактического присутствия, распадаясь на феномены,

которые детерминированы "внутренним" человека и являются результатами его

само-детерминации и самовыражения, и феномены извне (для этой самости)

определенными к  существованию. Превращение второго  рода феноменов

фактического мира в феномены первого рода представляет собой процесс

очеловечивания  природы и самого человека.

В результате трансцендирования  из наличного состояния, в котором смертность

выступает как  чистый факт, человек приобретает  самоидентичность, которая в

перспективе противопоставлена  смерти и становлению. Находя себя пребывающим  в

своей сущности, он оптимистически противостоит конечной превратности,

нестабильности и трагизму эмпирического существования. Как сказал философ: "В

марксистской философии  конечность индивида рассматривается  как диалектический

момент существования  человечества, восходящего в своем  поступательном

развитии к более  совершенным общественным формам выявления сущностных сил

человека... Для  марксистской философии трагизм  смерти снимается именно тем,

что индивид как  носитель всеобщего продолжает жить в роде".

«Моя рука не есть часть моей "самости". Ее можно  отсечь, ничуть не уменьшив

моего "Я". Даже мое тело в целом не есть моя самость. Оно постоянно