Павел Третьяков и создание национальной галереи русского искусства

      Минули  годы. Однажды в мастерскую художника во Флоренции неожиданно вошел полный широкоплечий человек среднего роста в черном костюме. Легкой пружинистой походкой он подошел к хозяину мастерской, энергично протянул руку: Александр Герцен. Вот мы и встретились... Ге от радостной неожиданности чуть не выронил кисть. Он не знал куда получше усадить дорогого гостя, весь вечер вместе с семьей наслаждался беседой, блестящей, меткой, остроумной речью Герцена. Увлеченный разговором, Ге все равно оставался художником - жадно впитывал живые наблюдения, которых не могла дать самая правдивая фотография. Он представлял, как написал бы это своеобразное лицо с умными проницательными глазами, лохматыми бровями, толстоватым носом. Высокий лоб мыслителя прочертили глубокие морщины - следы постоянных раздумий. А резкие складки у рта, прячущиеся в густой короткой бороде, говорили о горечи, о трудной жизни среди чужих. Лицо, может быть, некрасивое, но удивительно привлекательное, необыкновенное лицо...

      У Ге задрожали пальцы от нетерпеливого  желания взяться за долгожданную работу. Но согласиться ли Герцен? Есть ли у него время и желание позировать?.. Художник долго не решался высказать  свою просьбу. Наконец произнес, волнуясь:

      - Александр Иванович, не для Вас,  не для себя, но для всех, кому  вы дороги, - дайте сеансы, я напишу  Ваш портрет!

      Герцен  ответил просто и кратко:

      - Я готов. Когда прикажите?

      - Если можно, завтра утром. Прошу  вас, начнем не откладывая! Герцен приходил в мастерскую точно в назначенное время, садился перед мольбертом. Долго сидеть на одном месте в позе, нужной художнику, утомительно, особенно пожилому человеку. Но Александр Иванович не показывал этого ни словом, ни намеком. Живописцу работалось легко и вдохновенно.

      Через два года Ге собрался в Россию. Он вез с собой несколько законченных  полотен. Но что делать с портретом  Герцена? Художник нашел прекрасный выход из трудного положения. Он тщательно  закрыл портрет листом плотной бумаги и написал на нем седобородого библейского пророка. К такому сюжету никто не придерется!

      Так изображение человека, ненавистного царю и его приближенным, появилось  в Петербурге. Портрет увидели  друзья Ге, художники. Им-то можно было смело доверить опасную тайну.

      И вот в начале февраля 1870 года Перов  спешит уведомить Третьякова: "У  меня был Мясоедов и сообщил некоторые  подробности относительно портрета Герцена, который находится у  Ге. Он писал его для себя и  очень им дорожит как воспоминанием  прошедшего. Портрет, как говорит Мясоедов, превосходный, и он находит, что это лучший портрет из всех портретов Ге. Приобрести его было бы для Вас очень интересно".

      Третьяков немедленно написал Ге. Получил сердечное, уважительное письмо ... с твердым  отказом.

      Что ж у собирателя случались и неудачи. Но он на этом не успокоился. Другие произведения талантливого живописца тоже привлекли внимание Третьякова, он купил несколько картин Ге. И не раз снова и снова заводил речь о портрете Герцена. А портрет стал автору еще дороже. Герцен умер. Художник тяжело переживал потерю. Как же лишить себя возможности видеть образ дорогого человека?..

      Однако, ближе познакомившись с Третьяковым, художник убедился, что только в  его руки можно отдать любимое  детище. Но тут возникли осложнения. К тому времени Ге написал несколько портретов симпатичных ему людей. Если отдавать, так все вместе! Третьяков на это не согласился: не все, кого изобразил живописец, достойны занимать место среди лучших сынов России, не все портреты, написанные Ге, нужны галерее.

      Долго тянулись переговоры. В конце концов, художник уступил. Весной 1878 года Третьяков  получил портрет, написанный одиннадцать  лет назад. Из овальной рамы на него глядели мудрые, насмешливые и  печальные глаза человека, который  отдал жизнь борьбе за счастье России, но задыхался на чужбине от тоски по родине.

      Портрет был написан мастерски. Павел  Михайлович долго не отходил от него и радовался, что его усилия увенчались успехом. Пусть он не может открыто  выставить портрет Герцена в  галерее. Пусть даже не доживет до того дня, когда это можно будет сделать. Все равно новые граждане России поклонятся этому великому человеку, художнику, запечатлевшему его образ, и ему, скромному собирателю...

      Третьякова  волнует вопрос: не допускает ли он ошибок в отборе произведений, не берет ли в галерею ненужные вещи? Он очень ревниво относится ко всякому замечанию, тем более упреку на этот счет.

      Часто художники, критики, тончайшие знатоки  расходились в оценках новых, особенно новаторских, самобытных произведений. Третьяков охотно выслушивал мнения Стасова, Крамского, Чистякова, Остроухова и многих других уважаемых людей, спрашивал у них совета. Но окончательное решение всегда принимал сам. Нередко оно противоречило предложениям консультантов. Друзья собирателя возмущались, говорили, что он заблуждается. И лишь после признавали, что Третьяков поступил верно, купил действительно первоклассные картины.

      «Я должен сознаться, что это человек с каким-то должно быть, дьявольским чутьем», - удивлялся В.В. Стасов способности Третьякова точно оценивать художественные творения. Ему же принадлежит и такое высказывание: «Чего не делают большие общественные учреждения, то поднял на плечи частный человек - и выполняет со страстью, с жаром, с увлечением, и - что всего удивительнее - с толком. В его коллекции, говорят нет картин слабых, плохих, но чтобы разбирать таким образом, нужны вкус, знание».

      Третьяков по-прежнему открывал и поддерживал  свежие, обещающие таланты. Одним  из таких молодых дарований, сразу  замеченных Павлом Михайловичем, был  Михаил Васильевич Нестеров. 

ВК: М. Нестеров. Видение отроку Варфоломею (3)

      Висит сейчас в галерее знакомый всем «Варфоломей», и никому не приходит в голову, что он мог вызвать в свое время бурю разноречивых мнений, от восхищения до полного неприятия. Против картины встали в решительную оппозицию Стасов, Мясоедов, Вл. Маковский и даже Ге. И если бы не тихий Третьяков, картину бы, возможно, убрали с выставки.

      - «Картина попала на выставку  Товарищества по недоразумению…

      Вредный мистицизм, отсутствие реального», - в один голос твердили Стасов и Мясоедов.

      Они долго убеждали Третьякова в своей  правоте. В заключение Стасов произнес: «Дорогой Павел Михайлович! Ошибки возможны всегда, но их следует исправлять. Мы решили просить вас отказаться от картины».

      Третьяков внимательно, молча выслушал всех, скромно спросил, кончили ли они, и тихо произнес: «Благодарю вас за сказанное. Картину Нестерова я купил еще в Москве, и если бы не купил ее там, то купил бы сейчас здесь, выслушав все ваши обвинения».

В. Серов. Девушка с персиками (6)

       В 1889 году пришлось коллекционеру выдержать  бой и по поводу другого произведения. Давно с интересом следил он за работой Валентина Серова. Был в восторге от портрета Верушки Мамонтовой («Девушка с персиками»), горевал, что портрет остался в Абрамцеве, и с нетерпением ждал новых вещей Серова. Как только родилась на свет «Девушка, освещенная солнцем», Павел Михайлович немедленно приобрел ее.

      Сколько было здесь света и воздуха! «Как замечательно шагнула вперед наша живопись!» - радовался собиратель, без конца рассматривая полюбившуюся картину. Но не так отнеслись к произведению многие из старых передвижников.

      На  очередном обеде художников, устроенном Третьяковым, поднялся Владимир Маковский  и резко произнес: «С каких это  пор, Павел Михайлович, вы стали прививать вашей галерее сифилис? Как можно назвать иначе появление у вас такой, с позволения сказать картины, как портрет девицы, освещенный солнцем?»

      В. Серов. Девушка, освещенная солнцем (6)  

       Обидно, горько было слышать такие слова. Сам  он чувствовал, что талантливая художественная молодежь открывает новую интереснейшую страницу в истории русской живописи. На память ему часто приходили слова дорогого для него человека, Ивана Николаевича Крамского: «Нам непременно нужно двинуться к свету, краскам и воздуху. Конечно, нужен голос… провозглашающий, что без идеи нет искусства, но в то же время, и еще более того, без живописи, живой и разительной, нет картин».

      Присущая  Третьякову широта взгляда на пути развития русского искусства нашла  свое выражение в созданной им экспозиции галереи. Развеске картин Третьяков всегда придавал очень большое значение. Экспозиция была предметом его постоянных забот и усилий, «самое больное место», как выразился сотрудник галереи Н.А. Мудрогель.

      Экспозиция  Третьякова давала повод ко многим упрекам - ее упрекали в перегруженности, в том, что картины располагались и слишком высоко, и слишком низко, в отсутствии строго выдержанной исторической последовательности: в одном и том же зале рядом соседствовали произведения разных эпох, а работы одного художника, напротив, зачастую оказывались разбросаны по разным залам. Несовершенства экспозиции, во многом объясняемые постоянной нехваткой места, были вполне очевидны самому Третьякову. Однако в плотной, пестрой, не совпадающей с нынешними представлениями о музейной экспозиции развеске картин у Третьякова была и своя красноречивая выразительность. Повешенные вплотную друг к другу, картины, тем не менее, не нивелируются, не обесцениваются. Для Третьякова каждая остается неповторимым, уникальным произведением. У него нет вещей первого и второго рядов, центральных и существующих лишь для «подвески». При нем в галерее нет запаса, все картины он непременно помещает в экспозицию. «В запасе он никогда не оставлял ни одной вещи, - свидетельствует Н.А. Мудрогель. - Он считал, что для картины вредно лежать в запасе. Купит картину и всегда повесит хоть под самый потолок». В развеске Третьякова вещи как бы выравниваются в своем значении, становятся равноправными представителями общего художественного процесса.

      Скоро авторитет собирателя стал непререкаемым. Если картину молодого, еще неизвестного художника покупал для своей  галереи Третьяков, все поздравляли  друг друга с появлением нового таланта. А сам автор чувствовал себя на верху блаженства и знал, что отныне он признан.

      Все нарастающий размах собирательской деятельности, крупные траты на постоянное увеличение экспозиционных площадей заставляли Третьякова уделять большое внимание денежному вопросу. Он полагал, что  вправе требовать от художников уступок по сравнению с другими собирателями: этим объясняется его казавшиеся кому-то из современников мелочными торги с художниками, его купеческая несговорчивость.

      К чести русских художников надо сказать, что они с первых лет деятельности Третьякова выделяли его среди других собирателей («Я полагаю, это делается не иначе как ради цели моего собрания», - справедливо замечал по этому поводу Третьяков), нередко шли на значительные уступки в ценах, не говоря уже о том, что постоянно предоставляли именно ему право первого отбора произведений в мастерских и на выставках. Помощь художников Третьяков ценил очень высоко.

      Стасов, обращаясь к Третьякову, писал: «Чем больше Вы способны сэкономить при покупках, тем более Вы можете купить для чудной Вашей коллекции, для будущего времени, для отечества!».

      Галерея неуклонно росла. Третьякову пришлось возвести одну за другой четыре пристройки к дому, чтобы разместить коллекцию. С каждой пристройкой все меньше делался старый тенистый сад, который  так любила вся семья. Серебристые тополя, вековые дубы, китайские яблони, груши, кусты сирени и шиповника, лужайки, цветочные клумбы стали жертвой страстной любви к искусству.

      ВК: Галерея с Третьяковской  развеской (1) 

      Ежедневно обходя галерею, Третьяков спрашивал  у смотрителя много ли приходит народу каждый день, у каких картин народу больше.

      - Около репинского «Ивана Грозного», у «Боярыни Морозовой» и «Стрельцов». Перед этими картинами весь пол потерт. Павел Михайлович согласно кивал и наставлял: - Внимательно следите, чтобы посетители не приносили продуктов. Не дай бог, разведутся мухи. Это, как и пыль, гибель для картин.

      Случались и курьезы. Однажды смотритель обратил  внимание, что в галерее стали  появляться какие-то чудные группы: нарядные женщины, молодые люди. На картины  почти не смотрят, все друг с другом разговаривают.

      На  следующий день он докладывал собирателю: - Узнал я, кто такие. Оказывается, свахи смотрины у нас устраивают. Прикажете прогонять?

      - Нет, нет, - запротестовал Третьяков. - Пусть хоть так к культуре  приобщаются, может быть, что-то запомнят да еще раз заглянуть захотят.

      Количество  посетителей действительно с  каждым днем все увеличивалось. 1890 год  увенчался коронной цифрой - 50070. Люди стали все больше интересоваться искусством. Галерея Третьякова играла в этом немаловажную роль. Павел Михайлович видел, что цель достигнута.