Автор работы: Пользователь скрыл имя, 04 Января 2011 в 19:11, курс лекций
Лекции по живописи.
VII
Как мы уже говорили,
в начале эпохи Возрождения живопись
почти всецело подчинялась авторитету
церкви. Позже живопись стала играть большую
роль в украшении зала Дворца дожей, а
еще позже — в скуолах. Там художники ставили
своей целью изображать богатую аристократическую
жизнь Венеции. Когда живопись приобрела
светский характер, ею стали украшать
свои дома богатые венецианские граждане.
В XVI столетии на
живопись не смотрели с тем почтительным
уважением, какое оказывают ей теперь.
Она была почти так же доступна,
как печать в наши дни, и почти
так же широко распространена. Когда
венецианцы достигли высокого уровня
культуры, они поняли, что искусство может
доставлять им удовольствие. Зачем же
идти для этого во дворец или в скуолы?
Иметь картины у себя дома стало для венецианцев
такой же потребностью, как для нас слушать
музыку не только в концертных залах; это
не надуманное сравнение, ибо в жизни венецианца
XVI века живопись занимала почти такое
же место, какое музыка занимает в нашей.
В живописи уже не искали занимательности
или богословских поучений. Печатные книги,
становившиеся общим достоянием, удовлетворяли
обе эти потребности. Венецианец эпохи
кватроченто был не очень религиозен,
и, следовательно, его не интересовали
произведения, призывавшие к покаянию
или благочестию. Он предпочитал иметь
красивую картину, приводившую его в хорошее
настроение, напоминавшую о радостях жизни,
о пребывании на лоне природы, о сладостных
мечтах юности. Из всех итальянских школ
только венецианская могла полностью
удовлетворить эти желания, и именно она
первая стала отвечать художественным
требованиям того времени. (Наиболее существенная
разница между античным и современным
нам искусством заключается в том, что
наше искусство все больше и больше обращается
к действительности, тогда как классика
разрабатывала более отвлеченные и возвышенные
темы.)
ДЖОРДЖОНЕ. СЕЛЬСКИЙ КОНЦЕРТ. Ок. 1508-1510. ФРАГМЕНТ
Париж, Лувр
Картины, предназначавшиеся
для частного дома, были, конечно, другого
рода, нежели те, что висели в зале
Совета или в скуолах, где нужны
были большие многофигурные
Но для веселой
и беззаботной юности Возрождения
эти картины были несколько аскетичны
по форме и излишне сдержанны
по колориту. Карпаччо написал незначительное
число станковых вещей, хотя он и
обладал восхитительной фантазией и любил
веселые и радостные краски, что как нельзя
лучше отвечало стилю станковой венецианской
живописи. А Джорджоне, наследник обоих
мастеров, сочетал поэтическое чувство
Беллини с веселостью и нарядностью Карпаччо.
Охваченный надеждами своего поколения
больше, чем другие современные ему мастера,
Джорджоне писал картины, столь гармонично
выразившие дух Высокого Возрождения,
столь пробуждающие в нас чувство прекрасного
и дарящие нам его, что они рано заслужили
всеобщее признание.
Жизнь Джорджоне
была недолгой, и очень немногие
из его работ уцелели до нашего
времени. Но и их достаточно, чтобы
дать нам представление о той
короткой поре, когда Возрождение
полнее всего выразило себя в живописи.
Неистовые страсти той эпохи
утихли, и на смену им пришло подлинное
понимание красоты человеческих чувств.
Трудно сказать о Джорджоне больше, чем
говорят его картины, в которых искусство
Ренессанса, достигшее вершины, нашло
свое наиболее совершенное отражение.
Произведения Джорджоне, как и работы
его последователей, особенно ценятся
теми, кто лучше всего чувствует дух той
эпохи, а также теми, кто рассматривает
итальянское искусство не изолированно,
а в тесной связи с его временем. Именно
в этом заключается главное значение живописи
эпохи Возрождения.
Другие западноевропейские
школы позже преуспели в
VIII
Джорджоне создал
спрос на камерную живопись, который
остальные живописцы должны были
удовлетворять даже с риском не иметь
такого успеха, как он. Старые художники
приспосабливались, как умели. Один из
них удивительно выразил в своих поздних
вещах чисто итальянскую красоту и очарование
весенних дней. Имя Винченцо Катены, написавшего
„Воин, поклоняющийся младенцу Христу“
{Лондон, Национальная галерея), мало у
кого способно вызвать предчувствие той
необычайной радости, которая ждет его.
Перед нами возникает благоухающий летний
пейзаж с романтическими фигурами — рыцарь
в восточных одеяниях преклоняет колено
перед мадонной, а юный паж держит поводья
его коня. Я специально говорю об этой
картине, потому что она наиболее ярко
напоминает стиль Джорджоне не столько
по содержанию, мастерству и настроению,
сколько по передаче прелестного пейзажа,
по колористическим световым эффектам,
по выразительности и нежности человеческого
чувства. В том же духе создана самим Джорджоне
его гениальная „Мадонна да Кастельфранко“.
Поэтому молодые
художники не могли надеяться
на успех, если не умели подражать
Джорджоне. Но раньше чем мы сможем оценить
все то, на что они были способны, мы должны
рассмотреть одну из наиболее замечательных
областей искусства Возрождения, а именно
— портретную живопись.
IX
Неуклонное стремление
к увековечению собственной славы,
ставшее настоящей страстью у людей
Возрождения, повлекло за собой естественное
желание сохранить для потомства память
о своей внешности. Вернейшим путем к этому
оказался тот, которым пользовались древние
римляне, чьи изображения встречались
все чаще и чаще, по мере того как раскапывались
античные бюсты и медали. Первые поколения
ренессансной знати полагались в этом
отношении на скульпторов и медальеров.
Эти мастера были готовы к выполнению
своих задач. Материал, как таковой, придавал
долговечность их произведениям — качество,
которое с трудом давалось живописи. От
этих художников требовалось лишь умение
владеть материалом для изображения человеческого
лица. Не нужно было ни фона, ни красок.
Поэтому именно их искусство первым принесло
богатые плоды. Кроме того, скульпторы
и медальеры изучали памятники античного
искусства и, испытав на себе его сильное
и непосредственное влияние, раньше других
способствовали выявлению основных художественных
тенденций Ренессанса.
Стремление к
типизации образа и присущий этим
мастерам дух анализа побуждали
их к тщательному изучению человеческого
лица, которому они сумели придать цельность
и выразительность, иными словами, выявить
его характер. Вот почему Донателло, создавший
непревзойденные по портретной характеристике
бюсты, и Пизанелло, отливавший из серебра
и бронзы свои поразительные по сходству
портретные медали, опередили в этом отношении
живописцев, для которых искусство портрета
было в то время еще недоступно.
Тем не менее
бюст Никколо да Удзано, исполненный
Донателло, ясно показывает, что Возрождение
не могло долго довольствоваться скульптурными
портретами. Бюст раскрашен настолько
натуралистично, что производит неприятное
впечатление. Современники Донателло,
вероятно, воспринимали его так же, потому
что произведений подобного рода немного.
По-видимому, необходимость в раскрашенной
скульптуре сохранялась до тех пор, пока
проблема портрета не была разрешена живописью;
иными словами, пока живопись, а не скульптура
заняла главное место в этой области.
Необходимость
расцвечивать портрет ощущалась
не только одаренными скульпторами раннего
Возрождения, но и таким величайшим медальером,
каким был Витторе Пизанелло. Будучи одновременно
и художником, он стал одним из первых
портретистов. В его время, однако, портретная
живопись была еще слишком слабо развита
и портрет нисколько не выигрывал в сходстве,
даже если он был правдоподобно расцвечен.
Два сохранившихся живописных портрета
кисти Пизанелло — профильные изображения
Джиневры и Лионелло д'Эсте— значительно
уступают его лучшим медалям и кажутся
скорее их увеличенными копиями, нежели
портретами, написанными с натуры.
Только следующее
поколение художников с его всепоглощающим
интересом к образу и типу человека
начало создавать портреты, полные
жизни и энергии, подобные тем, какие
создавал Донателло в начале века.
Но даже и тогда лица редко изображались
в фас, и только в начале столетия такие
портреты стали обычными. Самый ранний
из них — голова кардинала Скарампо кисти
Мантеньи — бесспорно заслужил бы неодобрение
венецианцев. Портрет, столь ясно выражавший
характер кардинала — этого волка в овечьей
шкуре,—возмутил бы их потому, что подобный
облик был несовместим с их представлениями
о государственном или церковном деятеле.
В портретах дожей, украшавших собой зал
Большого Совета, венецианцы желали видеть
изображения людей, не столько выдающихся
по своим внутренним качествам, сколько
правителей, всецело преданных интересам
республики. При этом индивидуальные черты
их лиц скрадывались тем, что они все были
изображены в профиль.
Интересно отметить,
что деловые и практичные венецианцы,
с уважением относившиеся к портретам
своих правителей кисти Джентиле и Джованни
Беллини, не удовлетворялись тем, что эти
произведения служили украшением только
зала Большого Совета. Церковь тоже должна
была участвовать в прославлении венецианского
государственного строя, поэтому в больших
алтарных образах наряду со святыми нередко
встречаются изображения дожей.
Утрата не пощаженных
временем портретов дожей из зала
Большого Совета была возмещена для
нас тем, что они еще раз
были воспроизведены в больших алтарных
образах.
В начале XVI века,
когда картины стали украшать
собой не только общественные здания,
но и частные дома, их сюжеты изменились
и стали отвечать не только интересам
церкви, но и личной инициативе заказчика.
Однако живопись еще в значительной степени
использовалась в государственных и религиозных
целях и мало удовлетворяла художественные
вкусы широкой публики. Вот почему изображение
пейзажа сначала появилось только в картинах,
посвященных житию св. Иеронима, удалившегося
в пустыню, романтические библейские сюжеты,
вроде „Нахождения Моисея“ или „Суда
Соломона“, способствовали возникновению
жанра, а портрет, полуприкрытый плащом
святого покровителя или донатора, прокрался
в религиозную композицию.
Однако, укрепив
свои позиции, портрет быстро освободился
от всякой опеки и оказался одним из самых
привлекательных живописных жанров. Помимо
явного удовлетворения заказчика, довольного
своим сходством, портрет доставлял чисто
зрительное наслаждение и душевную радость,
присущие всем картинам Джорджоне. С изображениями,
вроде кардинала Скарампо, было бы так
же трудно ужиться, как и с его прототипом.
Они угнетали бы зрителя, вместо того чтобы
его успокаивать и радовать.
Джорджоне и
его последователи тоже писали мужские
и женские портреты; нежный и мечтательный
облик людей, изображенных в легкой
одежде, на фоне прелестного пейзажа,
освежаемого ветерком, чем-то напоминал
нам близких и любимых друзей.
Но в этих портретах сходство не
являлось главной целью; истинное назначение
их было радовать глаз и внушать приятные
мысли. Все это помогает нам понять причины
популярности портретного искусства Венеции
XVI столетия.
X
Последователям
Джорджоне оставалось только разрабатывать
открытую им золотоносную жилу, чтобы
получать щедрое поощрение. Каждый, несомненно,
внес свой личный вклад в это направление,
но спрос на продукцию Джорджоне, если
можно так выразиться, был слишком велик,
чтобы позволить его последователям сильно
отклоняться в сторону. Что представляла
собой картина или для чего она предназначалась
— уже не имело значения; трактовка любой
темы должна была быть яркой, романтической
и радостной. Многие художники все еще
замыкались в церковные темы, но даже среди
них такие, например, как Лотто или Пальма,
как Тициан, Бонифацио Веронезе или Парис
Бордоне, всецело примыкали к школе Джорджоне.
После смерти последнего Тициан, несмотря
на свою цельную и менее утонченную натуру,
продолжал работать в том же стиле, почти
не уклоняясь от него все последующее
десятилетие. Разница между Джорджоне
и Тицианом обнаруживается сразу, но их
творения роднит общий, присущий им дух.
Однако картины
Тициана, написанные им десять лет спустя
после смерти своего друга, при сохранении
тех же живописных достоинств обладали
чем-то большим, как будто их создал другой,
более зрелый Джорджоне, глубже проникший
в свой душевный мир, с более широким и
целостным мировосприятием.
Они полны неизбывной
радости жизни и веры в ее ценность
и неповторимость. Какое множество
шедевров можно предоставить в доказательство
этого! Полная мощи, вздымается Богоматерь
над покорной ей вселенной в картине Тициана
„Вознесение Марии“. Кажется, во всем
мире нет силы, которая могла бы противостоять
ее свободному взлету на небо. Ангелы не
поддерживают ее, а воспевают победу человеческого
бытия над бренностью, и их ликующая радость
действует на нас подобно восторженному
взрыву оркестра в финале „Парсифаля“
Вагнера.
Взгляните на „Вакханалию“,
хранящуюся в Мадриде, или на „Вакха
и Ариадну“ в Лондонской Национальной
галерее! Как захлестывает их радость,
бьющая через край! Здесь нет никаких коллизий,
лишь одно ощущение свободной, сияющей
и страстной жизни, почти опьяняющей нас.