Преступление и правонарушение – схожие черты и различия

       К международным преступлениям относятся международный терроризм, пиратство, работорговля, наркобизнес, геноцид и др. Их совершение вызывает вмешательство мирового сообщества в лице создаваемых международных трибуналов. Международные преступления не имеют сроков давности.

       Ординарные  международно-противоправные деяния выражаются чаще всего в непринятии мер по пресечению противоправных действий в отношении дипломатических представителей, нарушении торговых обязательств и т.д. Они, как правило, не требуют реагирования всего мирового сообщества и разрешаются (регулируются) различными мерами внутригосударственного характера или взаимными примирительными процедурами⁵.

       Существует  также классификация правонарушений на основе наличия экономических, социальных, политический отношений общества. В связи с этим различают три вида правонарушений:

        - в области экономических отношений (собственность, труд,          распределение, и другие)

       - в области социально - бытовых отношений (семья, быт, общественный          порядок);

       - в сфере управления (деятельность государственного аппарата,          общегражданские обязанности).

       Можно также различать правонарушения, посягающие на:

       - духовные или материальные блага;

       - общественные или личные интересы.

       Каждая  классификация в известной степени  условна, поскольку между различными правонарушениями проявляется определенная связь. Например, совершение правонарушения одним человеком может предопределить совершение правонарушения другим человеком. Одно и тоже деяние может нарушить диспозиции нескольких отраслей законодательства и одновременно влечь несколько различных санкций. Так, например, кража имущества руководителем предприятия влечет гражданско - правовую обязанность по возмещению материального ущерба, административную (отрешение от должности) и уголовную ответственность. 
 

       2 Преступление 

       2.1 Социальная природа  преступления 

       Еще в середине прошлого века видный немецкий философ и экономист К. Маркс  писал, что наказание есть не что  иное, как «средство самозащиты общества против нарушения условий его существования, каковы бы ни были эти условия»⁶.

       В этом высказывании содержится очень  точная характеристика преступления как посягательства на условия существования общества, какими бы ни были эти условия. Между тем коммунистическая правовая идеология сознательно затушевывала последние слова приведенной цитаты и рассматривала преступление как продукт и форму проявления антагонистической борьбы классов, а в наказании видела введенный в правовое русло способ подавления сопротивления «угнетенных» классов.

       Разумеется, нельзя отрицать классового характера  преступления ни по его происхождению, ни по социальному содержанию в антагонистическом классовом обществе. Преступление как юридическое понятие и в самом деле возникло только с разделением общества на антагонистические классы (рабов и рабовладельцев) и появлением государства. Государство в тот период было главным образом орудием в руках класса рабовладельцев для сохранения и укрепления их господства над классом рабов, а преступлениями признавались действия, опасные для рабовладельческого строя. Так, убийство раба не считалось преступлением, тогда как убийство рабом своего господина рассматривалось как тягчайшее преступление и влекло смертную казнь не только убийцы, но и всех других рабов, принадлежавших убитому. Аналогичное положение существовало и в феодальном уголовном праве. Однако и в те времена классовый характер преступления не был абсолютным, так как многие формы посягательства на личность, имущественные и другие интересы представителя своего же класса признавались преступными, хотя и не имели выраженной классовой окраски.

       С развитием демократии и укреплением  правовых основ регулирования общественных отношений социальное содержание преступления в корне изменилось. Построив развитую демократию и приступив к созданию правового государства, буржуазное общество законодательно и фактически закрепило приоритет общечеловеческих ценностей над классовыми и корпоративными интересами. Личность, ее права, свободы и интересы были объявлены высшей социальной ценностью и поставлены под усиленную правовую защиту, в том числе и средствами уголовного права. В последнее десятилетие прошлого века на этот путь вступила и Россия, начав конструктивную работу по демократизации социальных отношений и правовой системы. Конституция Российской Федерации впервые провозгласила приоритет общечеловеческих ценностей над интересами государства, официально признав, что человек, его права и свободы являются высшей ценностью, что права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими и не могут быть ущемлены, а, напротив, могут быть дополнены в соответствии с нормами международного права.

       В Приложении Б к настоящей работе приведены сравнительные статистические данные по количеству преступлений, совершенных в Оренбургской области за период январь – апрель 2010 и 2011 гг. (по данным УВД по Оренбургской области). Из этих данных можно увидеть, что по сравнению с 2010 годом количество преступлений в 2011 г. снизилось в среднем на 10 – 11%, что не может не свидетельствовать о возрастании уровня работы и профессионализма правоохранительных органов.

       Уголовный кодекс Российской Федерации 1996 г. основывается на Конституции России и общепризнанных принципах и нормах международного права. Формулируя задачи уголовного законодательства, он ставит на первое место охрану прав и свобод человека и гражданина, а уж затем — защиту всех форм собственности, общественного порядка и общественной безопасности, окружающей среды, конституционного строя Российской Федерации от преступных посягательств, обеспечение мира и безопасности человечества. Совокупность названных ценностей как объект преступных посягательств позволяет раскрыть социальную направленность преступления как уголовно-правового понятия. Следовательно, социальная природа преступления состоит в его направленности на личность, права и свободы человека, конституционный строй Российской Федерации, общественный порядок и общественную безопасность, на мир и безопасность человечества⁷. 

       2.2 Эволюция уголовно – правового понятия преступления 

       Важнейшим законодательным памятником Древней  Руси, как известно, была Русская  Правда, охватившая, по существу, все  отрасли древнерусского права. Однако, несмотря на то, что термин «преступление» был в эпоху Русской Правды известен, в самом ее тексте он отсутствовал. Это объясняется тем, что Русской Правде было чуждо то понятие о преступлении, которое выражается этим термином, то есть нарушение закона. Термин, употребляемый в этом законодательном акте, звучал как «обида». В этом, по оценке М.Ф. Буданова, ученые иногда «…видят доказательство частноправового взгляда на преступление как деяние, оцениваемое только по количеству вреда, нанесенного частному лицу»⁸.

       Действительно, разряд преступлений, караемых Русской  Правдой, ограничивался так называемыми частными преступлениями против личных и имущественных прав частных лиц. Но из этого вовсе не следует, что оценка преступных деяний в ту эпоху осуществлялась только с точки зрения интересов лиц потерпевших. Напротив, штраф за «обиду» платился не в пользу потерпевшего, а в пользу общественной казны. Так, к примеру, за укрывательство беглого раба виновный, кроме возвращения раба его господину, платил три гривны уголовной продажи в пользу князя, и даже такая сугубо личная обида, как позорный удар обнаженным мечом или рукоятью его, влек за собой общественный штраф, а не личный выкуп.

       Между тем, при отсутствии понятия «преступление» в Русской Правде¸ уже в  древнейшую эпоху в действующем  праве появились зачаточные признаки уголовного вменения. Преступником признавалось только лицо, обладающее свободной волей и сознанием, а злодеяния, совершаемые холопами, не считались преступлениями и, соответственно, не влекли за собой уголовных взысканий.

       Хотя  указание на общественную опасность  в Русской Правде еще отсутствовало, речь шла о «злой воле» деятеля как обязательном элементе уголовного деяния: «Кто злонамеренно (пакощами) зарежет коня или скотину, то платить продажи 12 грив., а за ущерб хозяину платить урок – гривну»⁹. Собственно же количество «злой воли» предполагалось гораздо большим при истреблении, чем при татьбе (краже), что отражалось в размерах штрафа.

       Объективно  степень общественной опасности  преступлений по Русской Правде с  позиций сегодняшнего дня вообще установить достаточно сложно. К примеру, самое тяжкое преступление в нынешнем понимании – убийство, по нормам этого законодательного акта было вполне допустимо при соблюдении ряда условий: например, допускалось и не считалось преступлением убийство «ночного вора». В то же время в классификации преступлений по степени их тяжести убийство, входящее в систему преступлений против личных прав, безусловно, занимало первое место, хотя при этом разграничения предумышленного и непредумышленного убийства не проводилось.

       В целом такая трактовка преступления в древнейшую эпоху русского права объясняется его ярко выраженным классовым характером, а также самим уровнем развития уголовного права, в котором многие элементы, ключевые институты и понятия еще не были разработаны, а находились лишь в зачаточном состоянии. С этой точки зрения становится понятным, почему и в Русской Правде, и в ряде других законодательных актов, например, в Двинской уставной грамоте, в Псковской судной грамоте 1467 г. деяния, которые сегодня относят к категории государственных преступлений (например, государственная измена), стоят рядом с имущественными преступлениями (например, конокрадством). Это означает, по мнению известного русского правоведа Н.С. Таганцева, лишь то, что с точки зрения законодателя той эпохи конокрадство было так же опасно для общества, как и государственная измена¹⁰.

       Более того, именно конокрадство издревле считалось  на Руси наитягчайшим преступлением. Как  отмечает Ю.Г. Алексеев, конокрадство и  поджог еще в Русской Правде подлежали  самому суровому наказанию, и, например, в Псковской судной грамоте они карались смертной казнью. При этом смертной казнью не наказывались разбой и убийство, что, вероятно, было связано с преимущественной защитой законодателем права собственности, вещных прав¹¹.

       Подобное  разграничение преступлений по степени их общественной опасности в древнерусском праве не совпадает с современным пониманием степеней общественной опасности уголовных преступлений, что объясняется особенностями менталитета средневекового человека, уровнем его сознания, уровнем развития общества в целом, особенностями имущественных отношений. Представляется уместным в этой связи вспомнить о том, что в России вплоть до ХХ в. конокрадов в деревнях крестьяне подвергали самосуду, в то время как разбойники, совершавшие грабежи и убийства, традиционно вызывали лояльное к себе отношение со стороны общества.

       В следующем крупном и значительном периоде развития русского права  – в эпоху образования и  укрепления Русского централизованного  государства – основные институты  уголовного права получили развитие в таких законодательных актах, как Судебники 1497 и 1550 г.г. и Соборное Уложение 1649 г. Учитывая их роль в развитии уголовной политики государства, а также то, что Судебник 1497 г. объявил закон единственным источником права (ст. 97), следовало бы ожидать, что здесь получит определение понятие «преступление» как нарушение закона. Но этого не произошло.

       Как отмечает М.Ф. Владимирский-Буданов, в  действительности в самом законе была определена далеко не вся сфера  деяний, признанных на практике преступными и подлежащих наказаниям. Такова почти вся область политических и религиозных преступлений, множество преступлений против порядка управления – финансовых и полицейских (например, подделка монеты, караемая со времен великого князя Василия Ивановича), несколько видов имущественных преступлений¹².

       Кроме того, почти вся уголовная сфера  в ту эпоху была предоставлена  народной совести: собственно преступниками  признавались «ведомые лихие люди», а такими людьми, по договору общества, фактически являлись даже не уличенные ни в каком отдельном преступном деянии лица. Так, в Белозерской губной грамоте 1571 г. установлено: «…скажут в обыску про них, что они – лихие люди, а лиха про них в обыску именно не скажут, – и старостам тех людей по обыску пытати; не скажут на себя в разбае… и старостам тех людей по обыску посадити в тюрьму на смерть»¹³.

       В Соборном Уложении 1649 г. эта черта  отпадает, однако уголовное право  Судебников, особенно 1497 г., оставляет  почти неприкосновенной роль общины в оценке преступных деяний. Преступление как «лихое дело», совершаемое людьми, не опороченными обществом, подлежит наказанию, но гораздо меньшему. Степень общественной опасности «лихого дела» и, соответственно, меру наказания виновному определяли губные учреждения, в рамках которых населению было предоставлено право преследования и казни преступников – как права и как обязанности перед государством. Этим объясняется и полное отсутствие в Судебниках определения условий вменения, хотя осуждение людей, не уличенных ни в каком отдельном факте преступления, основывается на материальном ущербе от их деяний, а на внутренней оценке их нравственной испорченности. Напротив, в Уложении 1649 г. уже имеются хотя и несовершенные, но обильные указания на условия вменения¹⁴.