Cубъект преступления

Ситуация с понятием вменяемости в современном уголовном праве противоречива и достаточна запутанна. Согласно ст. 19 Уголовного кодекса РФ вменяемость является одним из обязательных признаков лица, подлежащего уголовной ответственности, определяющим содержание и порядок вменения уголовной ответственности, различные вопросы назначения и исполнения наказания. Однако понятие или признаки вменяемости законодатель не определяет. В ст. 21 Уголовного кодекса РФ раскрываются признаки невменяемости и указываются последствия совершения общественно опасного деяния в отношении лица, признанного впоследствии невменяемым. Соответственно, возникает вопрос о соотношении понятий невменяемости и вменяемости, а также обоснованности и достаточности невменяемости в процессе уголовно-правового регулирования общественных отношений. Для этого как минимум необходимо знать, что понимается под вменяемостью.[41]

Как признак субъекта уголовной ответственности вменяемость раскрывает определенную способность или свойство лица, но вот его содержание в теории уголовного права оказывается неопределенным и достаточно спорным. В Толковом словаре В.И. Даля значение слова "вменять" означает "относить на кого", соответственно, вменяемость рассматривалась как свойство вменяемого.[42] Из сказанного не усматривается ни основания "отнесения" на кого-то, ни его содержание. В Словаре русского языка С.И. Ожегова под вменяемым признается индивид, способный по своему психическому состоянию нести ответственность перед законом за свои действия.[43] Последнее определение также не раскрывает содержание, которое скрывается за названием "способности по своему психическому состоянию". Мало способствует пониманию явления общепринятое значение невменяемости. При этом в Толковом словаре В.И. Даля мы не обнаруживаем данного понятия. Единственным словом, наиболее близким к невменяемости, можно считать слово "невмочь", что означает "невтерпежь, невсутерпь, невсилу, неподсилу".[44] Сходный признак усматривается в наличии внутреннего конфликта, борьбы между внутренним и внешним миром. В Словаре русского языка С.И. Ожегова невменяемый понимается в двух значениях. Первое воспринимается как нахождение лица в таком психическом состоянии, при котором нельзя вменить в вину совершенный им поступок, преступление, а под вторым значением понимается раздраженный, не владеющий собой человек.[45]

Сказанное подводит нас к выводу, что содержание вменяемости (невменяемости) должно определяться особенностями психического состояния лица. В этом заключается сложность разрешения проблемы вменяемости, поскольку психические состояния лица традиционно относятся к предмету психологии и психиатрии, а в уголовном праве оперируют отражающими их результатами в виде понятий вменяемости-невменяемости или их промежуточными явлениями. Практики-юристы не вторгаются в вопросы невменяемости, а врачи-эксперты не рассматривают аспекты вменения уголовной ответственности. Отнесение одного вопроса к предмету рассмотрения другой наукой (сферы) или разделение вопроса оценки единого поведения лица на два независимых друг от друга уровня разрушают системность теории уголовного права и соответствующего законодательства, углубляя проблему понимания содержания рассматриваемых явлений вместо ее разрешения. В этом усматривается попытка как раз восстановить системность противоречивой концепции действующего уголовного законодательства, придерживающейся научно не доказанной гипотезы о свободе воли и поведения индивида в этом обусловленном мире.[46]

В рамках настоящей статьи последние вопросы не являются предметом нашего рассмотрения, но именно допущение свободы воли и поведения создает проблемы вменяемости-невменяемости, дискуссии вокруг которой не утихают с момента их появления. Как отметил Г.В. Назаренко, проблема соотношения вменяемости и невменяемости в XIX в. не выходила за пределы вопроса о свободе и несвободе воли, которая при этом рассматривалась дихотомически[47]. Можно заметить, что такие дискуссии вряд ли прекратятся вообще. В качестве обоснования последнего вывода представляется невозможным установление четкой границы или критерия отделения вменяемости и невменяемости. Тем более что считать, например, шизофрению уделом только психически больных людей вряд ли верно. В.И. Лебедев подтверждает, что феномен раздвоения личности может появляться и у здоровых лиц.[48] Учитывая, что раздвоение личности начинается с того, что человек в условиях общества думает одно, а вынужден делать другое, наблюдение В.И. Лебедева можно считать скорее обычным явлением, чем исключением. Субъективность мировосприятия человека достаточно просто объясняет идею, с которой согласны многие ученые - психологи и нейрологи, о том, что в каждом из нас уживаются разные личности.[49]

Введение в действующее уголовное законодательство понятий уголовной ответственности лиц с психическим расстройством, не исключающим вменяемости (ст. 22 УК РФ), и уголовной ответственности лиц, совершивших преступление в состоянии опьянения (ст. 23 УК РФ), проблему разграничения вменяемости-невменяемости не разрешает, поскольку тем самым однозначные границы состояний не устанавливаются. Этому препятствуют субъективные закономерности восприятия человеком (субъектом) окружающей реальности, которые указывают на постоянную психологическую детерминированность поведения. В такой ситуации единственным критерием разграничения вменяемости и невменяемости может выступать принятый законодателем определенный объективный критерий, в качестве которого выступают те или иные правила и нормы поведения. Однако, строго говоря, такой критерий противоречит принципу субъективного вменения уголовной ответственности, требующего внутреннего осознания характера и степени общественной опасности совершаемого деяния.[50]

Видимо, поэтому в действующем уголовном законодательстве отсутствует понятие вменяемости, способное привести к саморазоблачению несистемной концепции, и вместо него предлагается понятие невменяемости. Соответственно, возникает вопрос о равнозначности обратных значений этих противоположных понятий. В понятии невменяемости законодатель выделяет два признака, сочетающих в себе юридический и медицинский критерии. Первый заключается в невозможности лица сознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействий), а второй - в невозможности руководить ими вследствие хронического психического расстройства, слабоумия либо иного болезненного состояния психики. Нетрудно заметить, что невозможность сознавать или руководить своим поведением никак не раскрывает, что же субъект сознавал или чем руководил. Вместе с тем принцип субъективного вменения требует, чтобы лицо привлекалось к уголовной ответственности только за те общественно опасные действия (бездействие) и наступившие общественно опасные последствия, в отношении которых установлена его вина.[51]

Медицинский критерий невменяемости по своему значению требует гораздо большего внимания в теории уголовного права, чем ему уделяется в настоящее время. Надо отметить, что в теории и правоприменительной практике к различным болезненным состояниям наблюдается отношение, которое сложно назвать конструктивным. В качестве критерия излечения-неизлечения нередко используют физический уровень ее проявления, в частности в форме боли, внешнего поведения и т.д. Такой подход означает борьбу со следствиями, что приводит не к устранению болезненного состояния, а к его углублению от острого заболевания к хроническому. Практикующим квалифицированным специалистам это известно и понятно. Поэтому для действительного излечения больного и исправления осужденного требуется выявление и устранение причин и условий, способствующих заболеванию или совершению преступления.

Имеющим значение для нас является то, что все перечисленные в ст. 21 УК РФ формы медицинского критерия объединяет предполагаемая неадекватность поведения лица в ответ на окружающую реальность, что с точки зрения диалектического подхода не представляется возможным. Никакая эволюция человечества, будь то прогресс или регресс, невозможна без обусловленного реагирования на жизненные обстоятельства. Как отметил Д.Н. Узнадзе, как раз в патологических особенностях наиболее ярко проявляются в действии фиксированные установки. То есть для болезненной психики, в том числе шизофрении, эпилепсии, истерии и т.д., особенно характерны явления различного рода фиксаций.[52] По наблюдениям О. Фенихеля, любой невротический конфликт реализуется либо прорывом первоначальных побуждений, либо посредством интенсификации защиты, или одновременной реализацией обоих путей.[53] В поведении так называемого психически больного, как заметил В.Ю. Завьялов, наблюдается развитие определенной доминанты поведения, указывающей на существующий у него очаг возбуждения и неудовлетворения. Поэтому любой раздражитель (скрип половицы, шорох, мягкое прикосновение к телу, внезапно появившийся запах и т.д.) по закону доминанты многократно усиливает в данный момент реакцию самозащиты, хотя объективно эти сигналы никакой опасности не представляют. Важное значение имеет и то, что преграда на пути удовлетворения потребности только усиливает ее.[54]

Р. Ассаджоли указал на то, что многие факторы могут усугубить внешнюю агрессию и превратить ее в насилие: изоляция и недостаток общения; отсутствие любви, особенно в детстве; подавление, отрицательный пример и т.д. Для понимания любого ненормального поведения, проявляемого в форме внешней агрессии, надо знать ее изначальную суть, о которой Р. Ассаджоли сказал, что мы имеем дело с одной из форм естественной энергии. Далее исследователь констатирует печальный факт о том, что "мы больше преуспели в обуздании и использовании физической энергии, чем в контроле над энергией нашей собственной агрессивности и направлении последней в желательное для нас русло".[55]

Таким образом, у любого состояния индивида, в том числе психического в разной степени и форме, существует механизм его развития и проявления. В связи с этим важным представляется определение и поддержание избранного направления, установки или модели поведения. Для понимающего диалектику развития явления будут видны пути и средства освобождения от нежелательного проявления и его предупреждения. Для неспециалиста и обывателя любое название болезни, даже само слово "болезнь", не говоря уж в контексте "ненормальности", не столько раскрывает ее содержание и истоки, сколько превращается в препятствие для ее познания и излечения. Можно сказать по-другому: объяснение внешнего состояния или поведения человека словами "больной", "ненормальный", "неисправимый" и т.д. является критерием непонимания, неосознания явления и диалектики его развития.[56]

Исходя из сказанного понятие невменяемости, данное в ст. 21 Уголовного кодекса РФ, не может нам дать то, что требуется для субъективного вменения уголовной ответственности. Его нельзя считать зеркальным отражением вменяемости. Рассмотрение обратного невменяемости состояния за вменяемость является нарушением правил логического умозаключения. Из того, что А есть не-В, не следует, что не-В есть А. Невменяемость сводится к установлению невозможности сознавать фактический характер своего деяния или руководить им вследствие установленного в статье особого состояния психики. При этом для сравнения используется психика, поведение "нормального", "обычного" человека в исследуемой ситуации, что уже привносит элемент объективного вменения. Поэтому совершенно обоснованно многие юристы и судебные психиатры оценивают вменяемость как искусственный постулат, который необходим для обоснования уголовной ответственности.[57]

На самом деле вменяемость должна устанавливать сознание определенного индивида при совершении конкретного деяния в определенной жизненной ситуации. Отсутствием понятия вменяемости скрывается вопрос, что фактически осознавало лицо, чем мотивировало поведение и к какой цели стремилось. В теории уголовного права на эту тему было сказано столь много, что только перечисление различных точек зрения может занять не одну страницу. Диалектический и системный подход к раскрытию вменяемости субъекта позволяет констатировать, что основное упущение исследований сводится к непоследовательному признанию роли психических сил в жизни человека, что, по словам Л. Уорда, только увеличивает "бесплодность прежней философии ума".[58] Важность роли психических сил также объясняется закономерностями субъективного мировосприятия человека. Однако отражение в воде луны не есть луна, а отражение мира в сознании человека еще не означает мира.[59]

С позиций раскрытых выше вопросов попробуем подойти к раскрытию понятия вменяемости в теории уголовного права как признака субъекта уголовной ответственности. Поскольку последняя может возникать при наличии совершенного преступления, а в качестве его материального признака выступает преступный вред (общественно опасное деяние), то перед нами стоит задача определить критерии внутреннего (психического) отношения субъекта к своему поведению и возникшему вследствие этого преступному вреду. Диалектический подход позволяет обнаружить такой критерий. Преступный вред следует рассматривать как следствие собственного поведения лица и привходящих в него сил. Если лицо сознавало значение и направление действия привходящих сил и воспользовалось ими для достижения преступного результата, то оно должно нести ответственность за совокупный вред на общих основаниях. В действующем уголовном законодательстве посредственное причинение преступного вреда обоснованно признается соисполнительством.[60]

Сложность по действующей концепции уголовного законодательства заключается в разграничении осознанного и неосознанного отношения к привходящим силам. Впрочем, это является естественным результатом непоследовательного признания теорией уголовного права и соответствующим законодательством влияния неосознанного на преступное поведение. В свою очередь, неотражение неосознанного объясняет существование парадоксальной по своей сути гипотезы о наличии "случайности" в этом обусловленном мире, которая длительное время позволяет поддерживать мнение об удовлетворительной "системности" как теории уголовного права, так и действующего уголовного законодательства. В совокупности неотражение в уголовном законодательстве существующего (неосознанное и его влияние на поведение) и, наоборот, отражение несуществующего в реальности фактора (случайность события, поведения) наносит теории и законодательству такие "пробоины", которые не позволяют обрести системность и эффективность. Возникает ситуация, подобная той, когда тонущая подводная лодка опускается ниже глубины, из которой своими силами уже не может выбраться. И при действующей концепции уголовного законодательства субъекту не требуется знать закономерности ни мироустройства, ни своего поведения или влияния на него неосознанного. Более того, одно явление "случайности" уже надежно закрывает путь к познанию внешнего и внутреннего мира, без чего невозможно вычленить неосознанное в преступном поведении и сделать вывод о характере и степени осознанности.[61]

Таким образом, состояние вменяемости для выполнения возложенной на него уголовным законодательством функции должно характеризоваться сознанием лица о закономерностях мироустройства, которые проявляются на различных уровнях в причинно-следственных связях, механизме своего поведения и влиянии на него неосознанного.