Понятие преступления

Сходные суждения на этот счет не раз высказывались и| в советской юридической литературе. Так, настаивая на охранительном характере уголовно-правовых норм, В.Г. Смирнов писал: «Напрашивается сравнение нормы уголовного законодательства с часовым, стоящим на посту у склада... который не регулирует отношений собственности, но охраняет их...».[27]        Я.М. Брайнин считал, что норма, охраняемая уго­ловным законом, либо предполагается сформулированной в другом нормативном акте (в частности, трудовом законодательстве), либо существующей в виде неписаной нормы (осо­бенно если речь идет о посягательствах на личность).[28] Но не все авторы сочли такую позицию заслуживающей поддержки. Причины тому, несомненно, связаны с неприятием советскими учеными так называемой нормативистской теории  Биндинга, который, исходя из того, что преступление должно соответствовать уголовному закону, а не нарушать его,  попытался объяснить тезис об отсутствии в нем правовых норм (правил поведения). Выступая против этого тезиса, в нашей литературе нередко стали обосновывать его ошибочность по существу тем, что и в уголовном законе содержатся требования и правила, которые виновный нарушает: «Уголовно-правовая норма, как и всякая другая норма советского права, – утверждал, например, Н. Д. Дурма-нов, – предписывает правомерное поведение».[29] Как результат появились суждения о специфичности уголовной противоправности, выражающейся в конечном счете в том, что для деяния необходимо не противоречие, а соответствие его уголовно-правовой норме.[30] Другие, констатировав, что «преступление и нарушает уголовно-правовую норму, и служит условием ее применения», стали видеть в этом один из парадоксов уголовного права.[31]

В данной работе вряд ли есть необходимость доказывать факт существования в уголовном законе правовых норм, тем более, что это работа реферат, а не диссертация, и даже не диплом. Но в плане рассмотрения формального признака понятия преступления нельзя не подчеркнуть: существование этих норм, их самостоятельность ни в коей мере не связаны с тем, что именно уголовный закон берет на себя функцию призна­ния деяния запрещенным или незапрещенным. Играя роль юридического факта, преступление вызывает к жизни уголовно-правовое отношение, регулируя которое, уголовное право наделяет его участников определенными правами и обязанностями. Уголовно-правовая норма предполагает, в частности, требование своего применения лишь в случаях, когда содеянное охватывается ее содержанием, назначение по общему правилу лишь такого наказания, которое преду­смотрено законом, и т. д. Эти правила поведения обращены в основном к правоприменителю, но разве они не являются нормативными? Стало быть, появление уголовно-правовой нормы – это возложение обязанности на правоприменителя, он должен уважать и чтить предписания закона, привле­кая к ответственности виновного. Если уж говорить об уго­ловной противоправности, запрещенности, то она может быть в действиях не того, кто привлекается, а того, кто привлека­ет к уголовной ответственности и должен при этом строго соблюдать все требования закона. При таком варианте ре­шения вопроса нет никаких оснований для появления пара­доксов, специфичности понимания противоправности.

С позиций сложившегося взгляда на понимание фор­мального признака преступления немало трудностей возни­кает и при решении вопроса о том, в какой части уголовно-правовой нормы формулируется такой запрет на соверше­ние общественно опасного деяния. Если допустить, что он действительно содержится в ней, то его место должно быть там, где описывается правило поведения, т. е. указывается на субъективные права и обязанности участников обществен­ного отношения. В общей теории права такая часть нормы именуется диспозицией. Стало быть, следуя исходной по­сылке, нужно констатировать: установление уголовно-правового запрета на совершение общественно опасного деяния требует наличия в нормах УК именно диспозиции, а не чего-либо иного. Поскольку в большинстве работ не оспаривается существование диспозиции в уголовно-правовой норме, преду­сматривающей ответственность за отдельное деяние, то, ка­залось бы, эти рассуждения никаких противоречий не вы­зывают. Но в действительности и здесь обнаруживается очередной парадокс.

В самом деле, можно ли вообще говорить о существова­нии такой правовой нормы, которая не содержит в себе ус­ловия своего применения, т. е. гипотезу? Ответ очевиден: нет, нельзя. Но если это так, то в любой норме, предусмат­ривающей уголовную ответственность, непременно должна быть выделена эта часть. Руководствуясь здравым смыслом, учитывая конкретное содержание таких норм, следовало бы со всей определенностью констатировать, что описание при­знаков деяния в статьях Особенной и Общей частей УК РФ собственно и есть условия применения уголовно-правовой нормы, ее гипотеза. «Неясным остается лишь одно: почему в юридической литературе многими авторами не воспринима­ется это, казалось бы, вполне логичное и простое решение вопроса. Почему вдруг вновь зашла речь о том, что «уголов­ное право представляет собой особую отрасль», «гипотеза в уголовно-правовых нормах носит общий характер», «в уго­ловном праве правильнее пользоваться привычной термино­логией», «гипотеза подразумевается в уголовно-правовых нор­мах», «в уголовно-правовой норме происходит слияние гипо­тезы с диспозицией», «диспозиция выполняет одновременно роль гипотезы», «гипотеза говорит о наличии юридического факта, но описание его содержится в диспозиции» и т. п.?».[32] Надо полагать, что такая неясность может быть объяснена лишь одним: если установление признаков деяния, с нали­чием которых законодатель связывает возможность приме­нять уголовно-правовые нормы, назвать своим именем – гипотезой, то для уголовно-правового запрета в ней просто не остается места. А поскольку это никоим образом не впи­сывается в теорию уголовно-правовой запрещенное пре­ступного деяния, то, видимо, во имя спасения этой теории предполагаемое выдается за действительное, нелогичное за специфическое.

Перечисление различного рода «особенностей», порож­даемых идеей уголовно-правовой запрещенности общественно опасных деяний, можно было бы продолжить, но я предполагаю, что изложенного достаточно для того, чтобы сделать вы­вод: определяя преступление, нужно исходить из иного по­нимания формального признака. Какого именно?

Прежде всего необходимо различать соотношение фор­мального и содержательного (формы и содержания), с одной стороны, и материального и идеального, с другой. Всякий признак преступления может считаться таковым лишь при условии, что он указан уголовным законом в таком качестве и с этой точки зрения должен быть формальным. Вместе с тем форма всегда предполагает некоторое содержание, а, стало быть, закон закрепляет не просто признак преступле­ния, а определенное его содержание. В этой связи любое определение преступления является и формальным (преду­смотренным в законе – законодательным, официальным, обязательным для правоприменителя; изложенным в науч­ной литературе – доктринальным, неофициальным, необязательным) и содержательным одновременно. Другое дело, что эти определения могут быть сконструированы в абстрактном либо более или менее конкретном виде. Так, ограничив­шись указанием лишь на то, что преступление есть деяние, предусмотренное законом в таком качестве, подразумевается опре­деление в наиболее общей форме, не только не исключаю­щей, но и предполагающей детализацию, что преступным нужно считать лишь виновное деяние, указанное в законе, действующем на территории и в момент совершения действия или бездействия, и т. п., тем самым конкрети­зируя, раскрывая исходное определение. В этом плане все так называемые формальные определения по сути дела есть не более как общие, исходные, в которых могут и должны подразумеваться конкретные признаки преступления, в том числе материального характера. Нет в действительности и «чисто» материальных определений, поскольку в любом слу­чае они должны быть каким-то образом оформлены. Даже в уголовном законе, допускающем аналогию при квалифи­кации содеянного в качестве преступного, такая оформленность существует не в меньшем объеме, чем в законода­тельстве, исключающем аналогию.

Но, говоря о взаимосвязи общественной опасности и противоправности деяния, в ли­тературе фактически имеют в виду соотношение не формы и содержания, а материального и идеального. Что здесь ста­новится существенным в характеристике общественной опас­ности как признака преступления? То, что она является при­знаком, который носит: а) внешний; б) объективный; в) ма­териальный характер. Первое подчеркивает тот факт, что она существует вне сознания преступника. Второе предпола­гает ее независимость от сознания, но не только законодате­ля (с чем ныне согласны все ученые) и виновного (по поводу чего более распространенной является противоположная точ­ка зрения): лицо может осознавать или не осознавать опас­ность своего деяния, предвидеть или не предвидеть его по­следствия, желать, не желать или сознательно допускать их, однако это ни в коей мере не увеличивает и не уменьшает способность совершаемого деяния причинять или создавать угрозу причинения вреда и характеризует лишь опасность самого лица. Что же касается материальности данного признака преступления, то она дает основание характеризовать общественную опасность деяния как реальность, существу­ющую вне и независимо от сознания.

Несколько иное следует констатировать применительно к признаку запрещенности деяния. Из того, что, к примеру, хищение не нарушает уголовно-правового запрета, вовсе не следует делать вывод, согласно которому оно не нарушает никакого запрета вообще. Задумаемся над главным: как дол­жен поступить законодатель в отношении деяний, которые вне всякого сомнения являются общественно опасными, со­вершаются обычно под контролем сознания и воли индивида и даже выражают его негативное, отрицательное отношение к личности, обществу или государству, но по каким-то при­чинам другими отраслями права, моралью, нравственностью не запрещаются и не могут быть запрещены? Или: может ли в принципе уголовным законом объявляться преступлением то, что разрешено? Нельзя не согласиться с мнением М.И.Кова­лева, что на такого рода вопросы необходимо дать отрица­тельный ответ: «Если какая-либо другая отрасль права пред­писывает или только допускает совершение определенных действий, то их исполнение в рамках допустимого соответ­ствующей правовой нормой не может считаться уголовно-наказуемым деянием, т. е. не может быть противоправным в уголовно-правовом смысле. Например, если человек оказы­вается престарелым или нетрудоспособным, то он не может быть обязанным оказывать материальную помощь своим родителям, которые также являются престарелыми и не­трудоспособными, а следовательно, и не может быть при­влечен к уголовной ответственности... Не может быть при­знан мошенничеством договор купли-продажи, если он заклю­чен в пределах, допускаемых гражданским правом, и т.д.».[33]

Полагая, что применительно к понятию преступления речь должна идти не об уголовно-правовой запрещенности, а о запрещенности в широком смысле, т. е. любыми отрасля­ми права, в том числе в некоторых случаях и уголовного права, моралью, правилами общежития, техническими нор­мами, нормами безопасности и др., нельзя, таким образом, поддержать позицию законодателя в той части УК РФ, в которой преступление определяется как деяние, «запрещен­ное настоящим Кодексом под угрозой наказания».

Характеристика существующих ныне взглядов на поня­тие преступления не будет достаточно полной, если не за­тронуть вопрос обоснованности признания самостоятельным признаком того, что называют наказуемостью деяния, и в отношении чего до последнего времени в теории уголовного права не было единства мнений: одни авторы настаивали на том, что наказуемость является обязательным признаком всякого преступления и должна трактоваться не как сам факт применения наказания в каждом отдельном случае, а как угроза его применения; другие либо вообще не считали наказуемость признаком преступления, полагая, что она выступает в качестве юридического последствия, либо не рас­сматривали ее в качестве самостоятельного признака, отводя ей роль составной части другого признака (уголовной проти­воправности деяния, запрещенности). В отличие от совет­ского законодательства, вообще не упоминавшего о наказуе­мости, определяя преступление, УК РФ признал ее, по сути, частью признака запрещенности.

«К сожалению, и в этом аспекте новый закон трудно на­звать удачным. Каким бы образом ни решался вопрос отно­сительно запрещенности деяния, в любом случае нельзя не учитывать различий между тем, что характеризует понятие преступления, и тем, что раскрывает его значение вообще и в уголовно-правовом регулировании в частности. Нет нужды доказывать очевидное: объявление того или иного деяния преступным или непреступным не есть самоцель. В этой свя­зи, решая вопрос о роли понятия преступления в общем плане (на уровне механизма уголовно-правового регулирова­ния), заметим, что оно имеет значение юридического фак­та, т. е. того, с чем связываются отношения, регулируе­мые уголовным правом. Такая характеристика, безусловно, необходима, в частности, для того, чтобы раскрыть взаимос­вязи преступления как предмета данной отрасли законода­тельства. Вместе с тем нужно иметь в виду, что не уголовно-правовые отношения обусловливают необходимость при­знания деяния преступлением, а признание деяния преступ­лением служит необходимой, обязательной предпосылкой их существования и, стало быть, они возникают тогда, когда преступление, все его обязательные признаки установлены».[34]

Несомненно, большое теоретическое и практическое зна­чение имеет характеристика преступления в качестве осно­вания уголовной ответственности. Но следует ли по этим соображениям включать в число конструктивных признаков понятия преступления данное обстоятельство? Положительное решение такого вопроса неизбежно повлечет за собой вывод о том, что лицо должно нести уголовную ответствен­ность не за совершенное преступление, а за что-то иное. Аналогичное нужно сказать и в отношении наказуемости. Какой бы смысл в нее ни вкладывался, она может возникать лишь при условии, что факт преступности деяния уже уста­новлен. Не только элементарная логика, но и, если не счи­тать ст. 14 УК, вся законодательная практика свидетель­ствует в пользу того, что преступность и наказуемость явля­ются самостоятельными характеристиками деяния, например: «Преступность и наказуемость деяния определяются уголовным законом…».[35]

Итак, имея в виду это, а также все вышеизложенное, в конечном счете можно заключить, что в определении пре­ступления должно быть отражено следующее: 1) в нем дол­жна идти речь не о том, какое имеет значение преступле­ние, но о том, что в его качестве выступает; 2) преступле­ние есть не само по себе деяние, проявление виновности, причинение или создание угрозы причинения вреда или пра­вонарушение (нарушение запрета), а отношение, характе­ризующееся определенной взаимосвязью внешнего (деянием) и внутреннего (виновностью), субъективного (отдельное, физическое, вменяемое, достигшее необходимого возраста лицо) и объективного (направленностью против личности, общества или государства), материального (общественной опасностью) и идеального (запрещенностью не в уголовно-правовом, а в широком смысле слова); 3) характер содержа­ния каждого признака преступления обусловливается тем, с какой именно стороной того или иного взаимодействия он непосредственно связан; 4) с какой бы стороной отношения ни был непосредственно связан признак преступления, он непременно сформулирован в законе и в силу этого носит формальный характер; 5) с учетом степени абстрактности формулировок признаков преступления можно сконструи­ровать несколько типов его определений. В наиболее абстрак­тном варианте: преступление есть предусмотренное зако­ном в таком качестве (как преступное, криминальное) отно­шение лица. В оптимальном варианте: преступление есть предусмотренное УК РФ в таком качестве отношение лица, выразившееся в виновном совершении им опасного для личности, общества или государства запрещенного деяния. В более развернутом варианте: преступление есть преду­смотренное гипотезой действующих на соответствующей территории и в определенное время норм Общей и Особенной частей УК РФ отношение физического, вменяемого, достигшего установленного возраста лица, выразившееся в умышленном или неосторожном причинении или создании реальной угрозы причинения физического, имущественно­го, морального или иного вреда личности, обществу или го­сударству в результате совершенного лицом запрещенного действия или бездействия.