Понятие преступления

Констатируя в конечном счете наличие в отечественной литературе в рассматриваемом нами аспекте нескольких ва­риантов истолкования понятия преступления с точки зре­ния используемого в нем родового понятия и то, что в новом УК РФ за основу было взято наиболее распространенное, традиционное решение вопроса, обратим внимание и на раз­работанную в теории уголовного права концепцию, согласно которой преступление есть определенного рода отношение между людьми. К сожалению, в этой связи каких-либо но­вых дефиниций преступления пока еще не предлагалось. Более того, авторы разошлись во мнениях о возможности признания такого отношения общественным. В отличие от тех, кто положительно решает этот вопрос и характеризирует данное отношение как аномальное, антисоциальное, антагонистическое, конфликтное, криминальное и т. п., не­которые авторы настаивают на необходимости разграничить общественные отношения и индивидуальные, межличност­ные связи. Полагая, что преступление есть не первое, а вто­рое, они ссылаются на то, что: 1) общественные отношения – результат связи, «сцепления», людей; преступление не создает связи, а разрывает по край­ней мере одну из многих связей человека с другими людьми;      2) общественные отношения предполагают организованность и порядок; преступление – это акт, дезорганизующий по­рядок, акт индивидуального произвола; 3) общественные отношения опосредуются различными социальными инсти­тутами и учреждениями; преступление остается «голым» еди­ничным актом «изолированного индивида»; 4) общественные отношения – это отношения целостных систем, результат массовой деятельности людей, и поступок «включается» «в мир общественных отношений» тогда, когда соответствует этой деятельности; преступление –    чужеродное образова­ние, внедрившееся в ткань общественных отношений; 5) общественные отношения – результат социальной деятель­ности; преступление антисоциально...; 6) общественные отношения имеют известные границы (сферы действия) и определенный круг субъектов; ни отдельно взятый преступ­ник, ни сколь угодно большая масса преступников никакой социальной общности не образуют.[14]

Не разделяя последнюю позицию, в частности, потому, что ее сторонники необоснованно отождествляют обществен­ные отношения с теми отношениями, которые в последние десятилетия все чаще и чаще именуют социальными, как раз подразумевают многие (но не все) из указанных призна­ков (типичность, всеобщность, институциональность и т. д.), сделаю акцент на особой актуальности трактовки понятия преступления в качестве некоторого рода отношения лица. Чем она обусловлена? Отнюдь не тем, что деяние не являет­ся обязательным для всякого преступления, но тем, что по своей природе оно есть явление не физическое, а общест­венное. Уголовное право, как и право вообще, имеет дело не столько с действиями людей, их поведением, поступками, сколько с отношениями между ними. Спору нет, преступле­ние немыслимо без деяния. Но оно столь же немыслимо и без вины, нарушения прав и обязанностей, причинения или создания угрозы причинения вреда. Важно, стало быть, ука­зать не только на то, без чего преступление не существует как таковое, но и в первую очередь на то, что объединяет все необходимые признаки, является общим для них, позво­ляет раскрыть взаимосвязь между ними и преступлением в целом.

Полагая, что лишь понимание преступления в качестве отношения лица, которое при определенных условиях (при­знаках) приобретает характер криминального (преступного), позволяет последовательно решить эти задачи, обращу вни­мание на сложности, порождаемые сложившимся ныне под­ходом к решению вопроса о взаимосвязи родовой и видовой специфики понятия преступления. Отводя в его дефинициях деянию роль не признака, а ближайшего рода, и проявляя в этом редкое единодушие, отечественное законодательство и теория уголовного права тем самым ориентируют на то, что содержание данного термина включает в себя все составля­ющие преступления. В результате возникает, если так мож­но выразиться, предельно широкая трактовка смыслового значения термина «деяние», охватывающая внешнюю и внут­реннюю стороны преступления, объект и субъект. Но сущест­вует и иная, предельно узкая трактовка, которая обнаруживается всякий раз, когда речь идет о «строении», составе преступления. При выделении в нем объекта, субъекта, субъ­ективной и объективной сторон термин «деяние» увязывает­ся с последним элементом, ему вольно или невольно придают значение одного из обязательных внешних признаков пре­ступления, причем даже не всякого, а только непосредст­венно касающегося действия (телодвижения) и бездействия (отсутствия должного телодвижения). Сколько бы при этом ни говорилось о неразрывной связи деяния либо действия и бездействия с внутренней стороной посягательств, какие бы ограничения ни вводились (например, подчеркиванием того, что «шизофреник в уголовно-правовом смысле не действу­ет»), суть остается одна: термин «деяние» в этих случаях охватывает собой только действие или бездействие лица и соотносится с другими элементами преступления (с субъек­тивной стороной, объектом и т. д.) не как целое и часть, а именно как самостоятельные части некоторого целого, т. е, преступления.

Получив фактически одновременно значение и одного из признаков преступления, и его ближайшего родового по­нятия, термин «деяние» вполне закономерно породил нема­ло сложностей в трактовке его взаимосвязи, в частности, с тем, что принято именовать внутренней стороной преступ­ления. В чем именно они состоят? Ответ на этот вопрос пред­полагает рассмотреть понятие преступления уже с позиций взаимосвязи его внешней и внутренней сторон (признаков, свойств).

В настоящее время уже ни у кого не вызывает сомнения тот факт, что преступление не должно отождествляться ни с внутренним психическим отношением индивида, ни с его действием или бездействием как таковыми. Каких бы оце­нок, представлений, убеждений ни придерживалось лицо, какие бы намерения ни высказывало, что бы оно ни замыш­ляло – все это взятое в отрыве от внешних, физических признаков не может объявляться преступлением. Действие или бездействие лица, если оно не является проявлением его определенного внутреннего отношения, также не дает оснований говорить о наличии преступления. Стало быть, ха­рактеризуя преступление с точки зрения специфики взаи­мосвязи внутренней и внешней сторон, нужно констати­ровать, что оно есть проявление (выражение) вовне (в дей­ствии или бездействии) определенного рода внутреннего, психического (интеллектуального и волевого) отношения лица.

Как показывает история развития отечественного уголовного законодательства, в нем нередко противопоставля­юсь внешние и внутренние признаки понятия преступления. Это находило свое выражение не только в том, что до начала XX в. российский законодатель не исключал уголовной ответственности за «голый умысел», т. е. за само намерение совершить какие-то действия, но и в том, что во всех ранее сформулированных понятиях преступления не указывалось на виновность как необходимый его признак. И если первое обстоятельство, отождествляющее преступление с внутренним психическим отношением лица, всегда оценива­лось в нашей литературе негативно, то второе нередко воспринималось в качестве вполне обоснованного, поскольку, как указывалось, всякое общественно опасное деяние может быть совершено лишь умышленно или неосторожно и, стало быть, нет необходимости в понятии преступления выделять при­знак виновности. В действительности, однако, неупоминание в законе о виновности было обусловлено другими соображениями. Закрепляя предмет доказывания и основания уголовной ответственности, законодатель явно ориентировался на то, что ее возложение предполагает наличие двух условий: преступления, во-первых, и вины в его совершении, во-вторых. Встав на такую точку зрения, он тем самым выводил признак виновности за пределы понятия преступления и, давая его определение, вполне логичным считал не упоминать о ней как о необходимом признаке. Можно спорить о приемлемости данной позиции, но несомненным остается одно: вопреки широко распространенному в нашей научной литературе мнению, ранее действовавшее законодательство отводило виновности значение составной части оснований уголовной ответственности, но никак не понятия преступления и тем более деяния (действия, бездействия).

Несколько иначе обстояло дело с характеристикой виновности в качестве признака преступления в отечественной юридической литературе. В отличие от законодательства большинство ученых более или менее последовательно отстаивали тезис, согласно которому без вины нет не только оснований уголовной ответственности, но и преступления. Вместе с тем, видя в преступлении не отношение лица, а деяние, они не были единодушны в решении вопроса обос­нованности выделения виновности в качестве самостоятель­ного его признака, в связи с чем в одних работах преступле­ние определялось не просто как деяние, а деяние виновное, и стало быть, первое подразумевало лишь внешнюю, а второе – внутреннюю сторону преступления, в других – о виновности особо не упоминалось потому, что она объявля­лась необходимой составной частью деяния (или его призна­ка противоправности).

Примечательно, что с точки зрения взаимосвязи внеш­них и внутренних признаков преступления УК РФ по сравнению с прежним оказывается менее после­довательным. И действительно, определяя преступление как деяние виновное, законодатель тем самым исходит из того, что деяние и вина – составные части преступления, кото­рые: а) раскрывают соответственно его внешнюю (физичес­кую) и внутреннюю (психическую) стороны; б) предполагают единство, отсутствие которого исключает само преступле­ние. С позиций того, что преступление есть некоторого рода отношение лица, такое решение вопроса о взаимосвязи его внешних и внутренних признаков заслуживает всяческой поддержки. Вместе с тем, обратившись к норме, описываю­щей основание уголовной ответственности как «совершение деяния, содержащего все признаки состава преступления, предусмотренного настоящим Кодексом», можно сделать вы­вод, что деяние включает в себя не только внешнюю, но и внутреннюю сторону посягательства, его виновность. Так как во всех иных случаях (в частности, при описании признаков невменяемости) законодатель явно ориентировался на по­сылку, согласно которой вина не является обязательным структурным компонентом деяния, то, констатируя непос­ледовательность законодателя, нужно тем не менее заклю­чить, что новое определение преступления имеет в виду два, хотя и тесно связанных, но самостоятельных и обяза­тельных его признака: внешний (физический) — деяние и внутренний (психический) — виновность.

Взаимосвязь внутреннего и внешнего нельзя отождест­влять с взаимосвязью субъективного и объективного. К со­жалению, в нашей литературе это обстоятельство обычно упускается из виду, вследствие чего не усматривается ка­кой-либо существенной разницы как между субъективными и внутренними, так и между объективными и внешними признаками преступления. Между тем связь внешнего и внут­реннего имеет совсем иной характер, чем связь объективно­го и субъективного. Внешнее и внутреннее предполагают такое единство сторон, при котором имеет место зависимость одного от другого. Объективное и субъективное, напротив, существуя в рамках единого целого, не зависят друг от дру­га. В этом смысле субъективное есть все, что характеризует источник активности, причем как с его внешней, так и внут­ренней стороны, а объективное – то, что находится не толь­ко вне сознания лица, но и независимо от него. Иначе говоря, субъективное непосредственно связано с субъектом, а объ­ективное — с объектом преступления.

Анализируя известные ранее дефиниции преступления в рассматриваемом аспекте, отмечу прежде всего то, что ни законодательство, ни теория уголовного права не были склонны специально указывать в них признаки, непосредст­венно касающиеся субъекта. Это, разумеется, вовсе не озна­чает, что такого рода вопросы вообще оставались открытыми. В законодательстве им посвящались специальные уголовно-правовые нормы, а в теории выделялся особый раздел уче­ния о преступлениях, в соответствии с которым наиболее важными положениями, раскрывающими понятие субъекта преступления, можно назвать то, что им всегда выступает: а) отдельное, б) физическое, в) вменяемое лицо, г) достигшее установленного законом возраста.

Иначе обстояло дело с признаками, характеризующими объект преступления: не только в юридической литературе, но и в законодательстве трудно найти определения, в кото­рых бы так или иначе не акцентировалась направленность посягательства. Однако примечательно не только это, но и то, насколько многообразны и изменчивы были такого рода представления. Во времена Русской Правды в преступлении усматривалось отношение лица к индивиду, а потому вос­принималось оно законодателем как дело частное, затраги­вающее интересы лишь того, кому наносилась обида (что, тем не менее, не исключало дифференцированной оценки содеянного в зависимости от социальных различий виновной и потерпевшей сторон). В период действия Судебников 1497 и 1550 гг. в оценке преступного и непреступного особое зна­чение придавалось интересам земства. Уложение 1649 г. боль­шинство преступных деяний увязывало с нарушением воли государя. Это понимание направленности посягательств при­обрело исключительное значение в артикулах Петра I, в эпоху которого каралось не причинение вреда кому-либо, а неис­полнение указов самодержца, в силу чего, по весьма удачно­му замечанию Н. С. Таганцева, считались «и мятеж, и убий­ство, и ношение бороды, и срубка заповедного дерева равно важными деяниями, достойными смертной казни, ибо все это виновный делал не страшась царского гнева».[15] В XVIII – XIX вв., когда в законотворчестве возросла роль теоретичес­ких начал, воззрения общества на направленность посяга­тельств расширились, поскольку стали выделять не только правовой (нарушаемый закон, указ, юридическую норму), но и фактический объект преступления, характеризуемый обыч­но как общественное благо и предполагающий нарушение какого-то конкретного интереса, субъективного права и т. п. «Объектом преступления, — писал А.Ф. Бернер  (Учебник уголовного права. 1865г.), - является: 1) общее право, ибо право нарушается преступлением как таковое; им нару­шается всеобщая воля, высказанная в законе, и посредственно наносится вред самому государству. Но объектом преступ­ления служит также 2) и частное право, так как право нару­шается непосредственно и количественно и качественно толь­ко до известной степени, в известных пределах; все право, все общество, все государство только посредственно затро­нуты преступлением».[16]

Советская уголовно-правовая теория выдвинула иную концепцию объекта преступления: им являются обществен­ные отношения, и только они. О существе и причинах возник­новения такой концепции, которая и ныне остается господст­вующей, речь пойдет в другой главе настоящего учебника. Но для уяснения особенностей сформулированного в УК РФ понятия преступления нельзя не указать на то, что ранее отечественное уголовное законодательство имело несколько иной, по сравнению с теорией, взгляд на объект преступле­ния: Руководящие начала 1919 г. закрепляли, что преступ­ление есть «нарушение порядка общественных отношений, охраняемого уголовным законом»; в УК 1922 г. речь шла о посягательстве на «основы советского строя и правопорядка, установленного рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени»; в УК 1926 г. – о направленности деянии против «советского строя или пра­вопорядка»; в Основах уголовного законодательства Со­юза ССР и союзных республик — о «советском обществен­ном или государственном строе, социалистической системе хозяйства, социалистической собственности, личности, по­литических, трудовых, имущественных и других правах граждан и социалистическом правопорядке».[17] Если исходить из действительного, буквального смысла закона, то, вопреки сложившемуся в нашей литературе мнению, нужно сделать вывод, согласно которому объектом всякого преступления законодатель объявлял не столько общественные отношения как таковые, сколько установленный правопорядок сам о себе.

В соответствии с эволюцией взглядов на объект посягательства изменялись представления о понятии преступления. В период, когда его объектом рассматривались права, закон, правовая норма, запрет, основным и по сути единственным признаком преступления признавали то, что оно нарушает требования права (противоправность), закона (противозаконность), запрета (запрещенность). Выделение так называемого фактического объекта посягательства, каким бы образом он при этом ни формулировался (общественные блага, интересы, отношения), побудило включить в число признаков преступления его вредоносность или, как чаще говорят, общественную опасность. В отличие от признаков физического (деяния) и психического (виновности) характера, применительно к самостоятельной значимости которых в определении понятия преступления ныне могут быть не исключены разные суждения, относительно формального (противоправности, противозаконности и т. п.) и материального общественной опасности, вредоносности) признаков этого сказать нельзя. Но, так или иначе их указывая, законодательство и теория, особенно в последнее время, вкладывали в них не всегда одинаковый смысл. Учитывая, что  в УК РФ эти признаки имеют важное значение, особо остановлюсь на ха­рактеристике воззрений общества на взаимосвязь формального (противоправности) и материального (общественной опасности) в понятии преступления. Актуальность данного вопроса заключается еще и в том, что наше российское уголовное законодательство в этом плане отнюдь не безупречно.