Культура как система ценностей эмоционально-ценностные ориентации

Однако юмор и  трагизм уже не связаны так  нерасторжимо, как эпичность и  драматизм, и, вообще, начиная с позиции 2 каждая эмоционально-ценностная ориентация из пары может выступать самостоятельно, образуя декомпенсированные структуры. Для качественного анализа различных культур это очень важно. 

Существенная особенность  позиции 2 состоит в том, что в  ней уже возникает оценочное  отношение, но совершенно особое - неоднозначное, обращаемое, амбивалентное. И юмор, и трагизм способны нести как положительное, так и отрицательное отношение к миру, а чаще совмещают в себе и то и другое. Эту двойственность оценки проще всего показать на литературных персонажах, таких, например, как Раскольников у Достоевского (трагический характер) или Швейк у Гашека (комический характер): они, безусловно, не подлежат однозначной оценке. 

Начиная же с позиции 3 парные эмоционально-ценностные ориентации приобретают постоянный знак (+ или -) и "делят" между собой нагрузку: одна составляющая утверждает некоторые ценности, другая - отвергает ценности противоположные. Так, героика - это ориентация утверждающего характера, она направлена на изменение мира в соответствии с некоторым идеалом, который непременно осознается как возвышенный. Противоречия, которые в системе трагизма осознавались как неразрешимые, героика разрешает при помощи активного действия, то есть делая решительный выбор в пользу одной из противоборствующих систем ценностей и без сожаления отвергая другую. Например, Тарас Бульба в одноименной повести Гоголя в ситуации свободного выбора мгновенно и не колеблясь утверждает своими деяниями идеал запорожского "товарищества", даже если во имя него надо уничтожить противостоящие им несовместимые ценности (чувство любви, привязанности к сыну и др.). 

Парной героике  эмоционально-ценностной ориентацией  является инвектива - отрицание, направленное на уничтожение противостоящей идеалу, а потому враждебной системы ценностей, шире - на уничтожение всякого врага. Инвектива как доминанта культуры особенно ясно обнаруживается в эпохи  межнациональных, религиозных и  гражданских войн. Следует подчеркнуть, что серьезность отрицания, отсутствие в нем даже минимальных комических элементов составляют сущность инвективы  и отличают ее от отрицания сатирического, о котором чуть ниже. 

Характер компенсации  героики и инвективы, думается, понятен  из сказанного. 

Позиция 4 - романтика  и сатира. Почти со всех точек  зрения она очень близка к предыдущей, а принципиальное отличие заключается в том, что реальное действие здесь заменяется либо эмоциональным порывом, либо действием символическим. Так, один из частных (и очень распространенных) случаев романтики - мечта о героическом, ориентация на героический идеал вне возможности претворить его в действительность. Такого рода романтика свойственна, например, молодежи в "спокойные" периоды истории: юношам и девушкам часто кажется, что они "опоздали родиться", чтобы участвовать в революциях или войнах. Как пел В.Высоцкий о послевоенном времени: "А в подвалах и полуподвалах ребятишкам хотелось под танки..." Однако сфера романтики шире этой тяги к героике; романтику вообще можно определить как стремление к возвышенному идеалу, не переходящее в реальное действие. Эта эмоционально-ценностная ориентация относит все ценности в область принципиально недостижимого. Ценности, значимые для романтика, не живут в реальном мире. Поэтому, когда романтик пытается "реализоваться", он обращается к грезе, к фантазии - очень ярко эта особенность проявляется в литературе и искусстве. Более того, романтик весьма часто и не стремится к реализации своего идеала в действительности (понимая, может быть, подсознательно, что мечта о счастье выше и полнее самого счастья) и почти всегда недоволен, когда его идеалу как-то случается воплотиться: хорошим примером может служить разочарование молодых супругов в первые же месяцы (а то и много раньше) после свадьбы. 

Сатира, основанная на комическом, также представляет собой по сравнению с инвективой действие символическое: вместо направленности на реальное уничтожение врага (как  в инвективе) в сатире происходит его символическое "уничтожение  смехом". "Врагом" же для сатиры как компенсатора романтики потенциально является реальность в целом (особенно социальная реальность) как нечто несоответствующее или противоположное идеалу. Отсюда и существование сатиры в паре именно с романтикой: эмпирическая действительность идеально преодолевается в романтике, осознается как низменная по сравнению с идеалом, а значит, заслуживающая не столько серьезной ненависти (инвективы), сколько уничижительной насмешки. Смеются не над всяким врагом, но прежде всего над тем, над которым ощущают превосходство, хотя бы моральное. 

В силу значительной близости рассмотренных выше двух пар (героика/инвектива и романтика/сатира) между ними часто происходят интенсивные  взаимодействия: так, они легко меняются компенсаторами - героика сочетается с сатирой, а романтика - с инвективой. Первый случай можно наблюдать, например, в отечественном искусстве плаката времен Гражданской и Великой Отечественной войн ("Окна РОСТа", карикатуры Кукрыниксов и т.п.), второй - в политическом искусстве многих представителей романтической и неоромантической школы (К.Ф.Рылеева, А.Шенье, М.Горького и др.). Возможно совмещение эмоционально-ценностных ориентаций одного знака, что также очень ярко проявляется в художественных произведениях - так, в знаменитой светловской "Гренаде" героика выступает в теснейшей связи с романтикой; в рассказах А. Аверченко из сборника "Дюжина ножей в спину революции" сатира сочетается с инвективой. 

Позиция 5 - сентиментальность  и цинизм. Сентиментальность в  дословном переводе с французского значит чувствительность; она предполагает весьма развитую эмоциональную сферу  в культуре как отдельной личности, так и более крупных образований. О сентиментальности как особой эмоционально-ценностной ориентации много говорили как деятели культуры (прежде всего писатели, которые принадлежали к направлению сентиментализма - Ж.-Ж.Руссо, Л.Стерн, Н.М.Карамзин), так и искусствоведы, изучавшие это направление. Сентиментальность фактически представляет собой одно из первых проявлений гуманизма, но очень своеобразного. В отдельных случаях жизни почти каждому человеку случается проявлять сентиментальность - так, большинство нормальных людей не могут пройти равнодушно мимо страданий ребенка, беспомощного человека или даже животного, что и отражается, например, в литературе: "Муму" Тургенева, "Бесприданница" Островского, "Спать хочется" Чехова, "Девочка со спичками" Андерсена и т.п.  

Когда же сентиментальность  становится доминантой культуры, ее значение несколько меняется. Центром этой эмоционально-ценностной ориентации становятся сам субъект, сама способность к  сопереживанию, чувствительность как  таковая. Сентиментальность как  способность "жалеть" весьма часто  совмещает в себе субъект и  объект (человек жалеет самого себя; это чувство, по-видимому, знакомо  всем по детским годам). Но даже если сентиментальная жалость направлена на явления окружающего мира, в  центре всегда остается реагирующая  на него (умиляющаяся, сострадающая) личность. При этом сочувствие другому в  сентиментальности принципиально  бездейственно, оно выступает своего рода психологическим заменителем  реальной помощи (таково, например, художественно  выраженное сочувствие крестьянину  в творчестве А.Н.Радищева и Н.А. Некрасова). В своем крайнем пределе сентиментальность  доходит до откровенного самолюбования, когда весь внешний мир целиком  становится лишь поводом для эмоциональной  рефлексии субъекта. В несколько  заостренной форме, но очень верно  по существу такого рода сентиментальность  показал Достоевский в романе "Бесы". О статье писателя Кармазинова там сказано так: "Он описывал гибель одного парохода... чему сам был свидетелем и видел, как спасали погибавших и вытаскивали утопленников. Вся статья эта была написана единственно с целью выставить самого себя. Так и читалось между строками: "Интересуйтесь мною, смотрите, каков я был в эти минуты... Чего вы смотрите на эту утопленницу с мертвым ребенком в мертвых руках? Смотрите лучше на меня, как я не выдержал этого зрелища и отвернулся" 

Цинизм как эмоционально-ценностная ориентация изучен гораздо меньше, чем сентиментальность, романтика, сатира и др. Пожалуй, лишь в "Философском  энциклопедическом словаре" (1989 г.) в соответствующей статье сделана  попытка научного рассмотрения этого  явления. Цинизм предполагает абсолютную ценность собственного "я" (включая, разумеется, и все то в окружающем мире, что дорого цинику, доставляет ему удовольствие, что он воспринимает как "продолжение себя"). В отношении же всего остального мира и особенно наглядно в отношении признанных в этом мире этических принципов наблюдается полное равнодушие. Великолепную общую формулу цинизма дает главный герой "Записок из подполья" Достоевского: "Свету ли провалиться или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне всегда чай пить". 

Именно вследствие своего равнодушия цинизм, как это  ни парадоксально, принимает мир  почти эпически, поскольку мир  нужен цинику как средство самореализации. Существеннейшим отличием от эпики, разумеется, остается то, что цинизм отрицает значимость любой ценности в мире, кроме своего собственного "я", а следовательно, его приятие мира есть в своей основе безразличие: цинику все равно, каков мир - добр, зол, справедлив, низмен, возвышен и т.п. Может быть, для циника даже предпочтительнее видеть мир населенным кретинами и негодяями: это добавляет ему чувство самоутверждения и даже превосходства над миром. В заостренной форме это явление иллюстрируется жизненным кредо министра-администратора из пьесы Е.Шварца "Обыкновенное чудо": "Ах, дорогая, а кто хорош? Весь мир таков, что стесняться нечего... Чего тут стесняться, когда мир создан совершенно не на мой вкус. Береза - тупица, дуб - осел. Речка - идиотка. Облака - кретины. Люди - мошенники. Все! Даже грудные младенцы только об одном мечтают, как бы пожрать и поспать. Да ну его! Чего там в самом деле!

Взаимная компенсация  цинизма и сентиментальности  в высшей степени естественна: это, по сути, две стороны одной медали. Для циника сентиментальность - наиболее простой и, так сказать, наименее обременительный способ утвердить  собственную человечность. "О, дайте  мне хоть разок посентиментальничать! Я так устал быть циником!" - восклицает герой романа В.Набокова "Лолита". 

С другой стороны, для  эмоционально-ценностной ориентации сентиментальности  цинизм служит предохранительным клапаном, без которого личность буквально  захлебнется в слезах. Иллюстрируем это положение еще одной цитатой, на этот раз из романа М.А Булгакова "Мастер и Маргарита". Вот как  изображается в нем реакция литераторов  на известие о гибели Берлиоза "Да, погиб, погиб Но мы-то ведь живы! Да, взметнулась волна горя, но подержалась, подержалась и стала спадать, и кой-кто уже вернулся к своему столику и - сперва украдкой, а потом и в открытую - выпил водочки и закусил. В самом деле, не пропадать же куриным котлетам де-воляй? Чем мы поможем Михаилу Александровичу? Тем, что голодные останемся? Да ведь мы-то живы!" 

Цинизм и сентиментальность  часто дают очень тесные и устойчивые сращения, с трудом разделяемый сплав, примеров чему множество, как в реальной жизни, так и в литературе. Из последних  назовем хотя бы таких персонажей, как Кармазинов в "Бесах" Достоевского (см. приведенный выше пример), Клим Самгин Горького, Тень из одноименной пьесы Е.Шварца. 

Завершает систему  ирония - не имеющая пары эмоционально-ценностная ориентация. Она принципиально отличается от остальных позиций. Ирония, чья  субъективная основа - скептицизм, направлена не на саму действительность, а на ее осмысление в той или иной эмоционально-ценностной ориентации. Поэтому она занимает исключительное место в системе. Она универсально противопоставлена  любой эмоционально-ценностной ориентации и всем вместе: ее скептическое отрицание  не предполагает утверждения противоположного. "Ирония, - пишет Т.Манн, - есть пафос  середины; она является интеллектуальной оговоркой, которая резвится между контрастами и не спешит встать на чью-либо сторону и принять решение: ибо она полна предчувствия, что в больших вопросах, где дело идет о человеке, любое решение может оказаться преждевременным и несостоятельным и что не решение является целью, а гармония, которая, поскольку дело идет о вечных противоречиях, быть может, лежит где-то в вечности, но которую уже несет в себе шаловливая оговорка по имени ирония". 

Из сказанного понятно, почему ирония является единственной непарной эмоционально-ценностной ориентацией  в системе; очевидно и ее особое положение  в ней. Ирония, взаимодействуя с любой  эмоционально-ценностной ориентацией, противостоит как оппонент-скептик  любой точке зрения на мир. Будучи противопоставленной всякой догматичности и не приемля никаких абсолютистских мировоззренческих постулатов, ирония на позициях 2-5 может выполнять функцию универсального компенсатора. При этом часто возникают продуктивные и весьма устойчивые системы. Лучше всего они иллюстрируются примерами из художественной литературы. Так, в творчестве Стерна ирония служит компенсатором сентиментальности, у позднего Чехова - компенсатором романтики, у Саши Черного - компенсатором сатиры, у Камю - компенсатором героики и т.п. 

Другая функция  иронии - разрушать, разлагать эмоционально-ценностные ориентации, оказавшиеся явно несостоятельными перед лицом реальности и переставшие  выполнять свою основную функцию - ориентировать  личность в мире. Примером может  служить авторская ирония в "Обыкновенной истории" Гончарова, направленная равно  на романтику и цинизм (позиции  Адуева-младшего и Адуева-старшего); ирония Пушкина по отношению к эмоционально-ценностным ориентациям Ленского, Онегина и др. 

Надо сказать, что  в принципе ирония разрушает не только ложную, но и любую эмоционально-ценностную ориентацию, выбивая у нее из-под  ног почву скепсисом и бесконечным  релятивизмом по отношению к любой  конкретной ценности. Это - ее естественный предел: здесь ирония начинает отрицать любое отношение к ценностям, саму возможность ценности и ценностного  ориентирования. Все становится "все  равно". Стирается грань между "идеалом Содома и идеалом Мадонны", говоря словами Достоевского. 

Очень точно описал эту "болезнь" А.Блок в статье, которая так и называется "Ирония": "Болезнь эта - сродни душевным недугам  и может быть названа "иронией". Ее проявления - приступы изнурительного смеха, который начинается с дьявольски-издевательской, провокаторской улыбки, - кончается - буйством и кощунством. 

Я знаю людей, которые  готовы задохнуться от смеха, сообщая, что умирает их мать, что они  погибают с голоду, что изменила невеста. Человек хохочет - и не знаешь, выпьет ли он сейчас, расставшись со мною, уксусной эссенции, увижу ли его  еще раз? Кричите им в уши, трясите  их за плечи, называйте им дорогое  имя, - ничто не поможет. Перед лицом  проклятой иронии - все равно для  них: добро и зло, ясное небо и  вонючая яма, Беатриче Данте и Недотыкомка Сологуба".