Смеховая культура в контексте этнопсихологических исследований

Итак, первооснова смешного – это противоречие между ценностными  нормами жизнедеятельности, выработанными  развитием общества и характерами, поступками людей, отклоняющимися от этих норм. Это противоречие всегда носит конкретно-исторический характер. В фольклоре можно встретить шутки и анекдоты не только про иностранцев, но и о жителях соседних сел и деревень, где осмеиваются черты (иногда приписываемые) своеобразия их быта. Даже в динамике моды можно обнаружить действие основного противоречия смешного. Так, всякие изменения в моде первоначально воспринимаются как нарушения общепринятого и вызывают смех. Но комична не только сверхмодная, но и старомодная одежда. И обусловлено это именно нарушением общепринятого «здесь и сейчас».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

История смеховой культуры.

История исследования конкретных критериев смеха, смеховой культуры, внутренних компонентов внутри ее, длительны и различны. Так, конкретные измерения, согласно которым сфера смешного раздваивалась, были: радость и торжество у бороро, целенаправленность и бесцельность у Аристофана,  наличие или отсутствие вкуса у Цицерона. Смех, тесно связанный с биологической природой человека (вульгарной и беспричинной телесной радостью, обжорством, пьянством, распутством) противостоял смеху культурному: цивилизован­ному, целенаправленному, отточенному и разумному.

Сама сущность смешного, и собственно, смех есть реакция на что-то, победа над неким состоянием, что имеет древнюю дочеловеческую эмоционально-аффективную природу. В большинстве случаев это реакция на страх,  где сам смех раздается как завершение состояния страха (все просто, а я боялся – (смех). Такая реакция присутствует во всех культурах и рассматривается как психофизиологическая его константа. Смех впервые раздается над поверженным врагом: это символ победы не только над противником, но и над страхом за свою жизнь. Этот победный смех является сигналом для членов племени, показывающим, что опасность миновала. Важно также отметить, что смех, прежде всего, является компенсацией именно ощущения страха - как индивидуального, так и коллективного; неслучайно смех часто звучит как реакция на отступивший страх.

 

На подобном принципе основана эффективность смеха в  разрешении межличностных конфликтов; при этом смеховая разрядка часто играет первостепенную роль в преодолении кризисных ситуаций. Ролевые конфликты, особенно возникающие внутри семьи, создают напряженность. Шутка может помочь нам дать выход своим чувствам.

 

В первобытном обществе и, отчасти, в средневековом и  ренессансном карнавале смех играл  важную рекреативную роль: человек  отды­хал от забот и проблем, от давления общественных норм, традиций и регламен­тации. Ритуалы и обряды существовали, в большей части, в особом, празднич­ном времени, четко отграниченном от времени трудового. Досуговый характер обрядов позволял отвлечься от каждодневных трудов, дать отдых, как телу, так и рассудку. Важнейшим из механизмов праздничной релаксации являлся смех. Подобная функция заложена уже в физиобиологических его основах - смех стимулирует выделение организмом эндорфинов, которые обладают специфическими наркотическими свойствами, притупляющими ощущения физической и духовной боли". Компенсация в данном случае выполняет защитную роль: не случайно то, что смех с успехом применяется в лечении, а также при оказании психологической помощи тяжело или неизлечимо больным людям. Защитную роль выполняет и черный юмор, связывающий смех и смерть: появившиеся не­сколько десятилетий назад шутки, связанные со СПИДом и взрывом в Чернобыле, в последние годы - с терроризмом, при всей их этической нежелательно­сти психологически оправданы - они помогают справиться с угрозами и фо­биями современного мира для налаживания нормальной каждодневной жизни.

 

То есть значение смеха и смеховой культуры проходит определенные этапы и на каждом этапе формирует свое значение и влияние на культуру. На ранних этапах развития общества формируются базовые коммуни­кативная и игровая функции смеха. Первоначально смех служит сигналом для всего племени, указывающим на отсутствие опасности. Позже, с развитием досугово-обрядовых форм, смех, отчасти сохраняя первоначальное значение, превращается в символ праздника временного завершения тяжелого труда и борьбы за выживание.

 

 

Общечеловеческие  начала смеха

К признакам универсальности смеха в культуре относятся следующие: сущность смешного в своей полноте раскрывается посредством инкультурации человека; смех является единым неразложимым смыслом в глубинных архаических основаниях (верха и низа, жизни и смерти, плодородия и бесплодия и так далее) во всех культурах без исключения; смех выступает в качестве универсального культурного образца, способного изменяться во времени, но не исчезать; смех выявляет способность человека адаптироваться в любых культурно-исторических формах в достаточно сжатые временные сроки. Заметим, что сосредоточение на культурных элементах (разделение труда, охотничья магия, кросс-кузенный брак и т.д.) не отрицает факта, что эти же элементы имеют и какие-то другие аспекты, например психологические. Таким образом, культурные элементы можно изучать сами по себе, как концептуально отделимый класс явлений (Р.Л.Карнейро)[6]. И смех стал элементом, выделенным нами из системы культуры, рассмотренным в рамках культурологического подхода.

Согласно «стратиграфической»  концепции (К.Гирц)[5] человека (по которой человек состоит из нескольких «уровней»: каждый последующий самодостаточный слой скрывает совершенно другой) над психофизиологическим слоем смеха находится социальный, который, в свою очередь, скрывается под культурным. Это концепция человека, при которой в расчет принимается культура как вариативная система и в тоже время здесь есть «универсализация» взглядов на природу человека.

В ходе исследования культуры идет поиск универсалий, предпринимаются попытки соотнести уже найденные универсалии с известными константами в биологии, психологии и

социальной организации  человека (К.Гирц). Например, попытку соотнести способности человека к воспроизведению смешного с ритуальным поведением высших животных сделал К.Лоренц.[6] Наконец, для того чтобы универсалия была выделена, необходимо ее соответствие определенным условиям. А именно она должна быть одной из существенных категорий; основываться на конкретных биологических, психологических или социологических процессах; принадлежать к наиважнейшим элементам определения сущности человека. Только при выполнении всех перечисленных условий можно признать элемент культуры (в нашем случае смех) универсальным.

В контексте вышеизложенных положений следует признать универсальность смеха в культуре, проявляющуюся во все культурно- исторические эпохи (и если в первобытную культуру «мячик смеха» собирал архаические смыслы, а в средневековье стал ответом на схоластическую реакцию, то в современном мире ищет новые пути и новые смыслы, которые должны прийти на смену постмодернистскому видению мира) во всех типах культуры

. О своеобразии этнокультурных миров и характерных для них смеховых традиций написано больше, чем об общечеловеческом между ними. У всех народов встречаются идентичные мифологические мотивы о потопе, гадком утенке и так далее. У разных этносов одни архаические смыслы — символы смеха: смех и солнце, смех и смерть. Истоки возникновения мифов коренятся в общей природе людей. Носителем и хранителем культурных феноменов является народ, а не абстрактные понятия «Запада» и «Востока». Не существует национального искусства, недоступного восприятию другого народа. Можно лишь говорить, в какой степени это восприятие возможно. Общечеловеческое содержание смеха позволяет увидеть в других типах культуры «брата своего по человечеству». Ярким примером тому служат сказки, созданные народами земли, мир каждого из которых самобытен и неповторим. Примеров здесь множество. Во Вьетнаме забавные истории собирались вокруг Высокоученого Куиня, затем Почтенного Сиена, они высмеивали глупость и ханжество правителей. Множество легенд посвящено на Тибете любимцу народа дядюшке Дэнбе. Известен цикл рассказов о мудром Ходже Насреддине (это своего рода шедевр, вышедший за рамки турецкого фольклора: лукавый, смеющийся и благородный народный любимец).

Смех, долетающий до нас  из глубины веков, откликается в сердцах современных читателей. В этом еще одна его ценность. Зоркость, наблюдательность народа, его меткое, острое и яркое слово породили образы, живущие до сих пор. Петрушки — дружная семейка перчаточных кукол, появившихся практически одновременно в разных странах: итальянский Пульчинелла и его собрат француз Полишинель английский Панч (Панчинелла). Все разные и в то же время все друг на друга похожие «клоуны-хулиганы».

В различных этнокультурах  во все времена существуют универсальные для всего человечества начала, имеющие большое значение для современного мира с его возрастающими тенденциями к противоречивости. Именно смех помогает выявлению и развитию общечеловеческого и может привести к разрешению многих конфликтных ситуаций, стиранию границ между Востоком и Западом, не принижая значения ни одного из них, допуская диалог между ними как равными. Кроме общечеловеческих начал каждая этнокультура обладает своеобразием.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Смех и понимание.

Понимание является творческим процессом - приращение нового знания предполагает созидательную работу мышления, рефлексию и планирование, умение найти нечто общее в разнородных явлениях. На том же принципе основан и смех - единство процессов остроумия и творчества.

Важной характеристикой  смехового понимания является биологичность. Михаил Бахтин говорит о понимании как о сочетании двух сознаний. При этом всякий объект познания проявляется как нечто персонифицированное: «Мертвая вещь в пределе не существует, это - абстрактный элемент (условный); всякое целое (природа и ее явления, отнесенные к целому) в какой-то мере личностно».[9] Собственно в этой диалогичности понимания и коренится общепринятый тезис, согласно которому можно смеяться только над человеком и человеческим; смех существует только в диалоге личностей.

Понять адекватно любой культурный текст (в широком значении) - значит понять его контекст - исторический, религиозный, моральный, политический, научный и т.д.  Ученый В.В. Ильин  пишет, что понимание «связано с таким приобщением к смыслам человеческой деятельности, когда сознание начинает резонировать в вещах, а вещи выступают как вещание, раскрывая свой смысловой потенциал, удостоверяемый культурно-историческим, социальным опытом».[5] Именно поэтому, хотя юмор и является общим достоянием человечества, его специфические проявления, например, национальные или профессиональные невозможно понять без предпонимания социальных и культурных смыслов, на которых он основан. Трудно понять студенческий юмор, ни живя и ни вращаясь в университетской жизни.

На основании всего  можно сделать вывод о том, что смех является специфическим выражением понимания.

 

Смех и его разнообразные  виды, как в условиях различных  культур, так и в рамках одной  культуры или социума несут некоторую  информацию, сопровождаются определенными  знаками, имеющими значения и смыслы, которые расшифровываются и принимаются или отвергаются окружающими. Это дает основание говорить о смехе как коммуникативном процессе, в ходе которого устанавливается (или не устанавливается) взаимопонимание между субъектами коммуникации.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Гедонизм –  фундаментальный конститутив смеха.

 М. Хайдеггер правильно подмечает преднастроеность бытия при различных экзистенциальных модусах человека, однако не объясняет причины возникновения подобных состояний, в частности переживания различных оттенков смешного. При внимательном анализе самых разнообразных видов смеха – от гомерического хохота и слёз умиления до злой издёвки и тонкой иронии – мы можем выявить фундаментальный конститутив, объединяющий все эти состояния (расположенности, модусы). Этот признак – ГЕДОНИЗМ . Некоторые стимулы, о которых речь пойдёт дальше, вызывают бодрость, прилив сил, чувство сытости, радость, избыток энергии, заинтересованность, предвкушение, восхищение. Все это – внутривыразительные движения (эмотивные реакции). Воображение, фантазия, мысль – тоже проявления гедонизма. Выразительные движения, приводящие к улыбке, смеху, вымещение злобы в речи, жестах, кинесике тела (угрозы) составляют экспликативную сторону смеха. Всем вышеперечисленным состояниям присуща экзистенциальная доминанта витальность – стремление организма к жизнеутверждению, жизнеобустройству согласно нуждам и потребностям. Уже на начальной стадии филогенеза человеку свойственно позитивное переживание собственной принадлежности Бытию. Архаичность гедонизма подчёркивает и Л.Н. Столович: «Когда младенец улыбается, это означает, что ему хорошо, что он доволен жизнью. Его улыбка – это еще не смех. Но смех возникает из улыбки и предполагает ее. Неслучайно этимология слова «смех» во многих языках показывает происхождение этого слова от слов, обозначающих  улыбку, радость. Сама же  улыбка для архаичного сознания символизировала рождение ликующей жизни, космоса, богов, света» [5, стр 54]. В основе всех без исключения смеховых модусов и манифестаций лежит переживание того или иного оттенка удовольствия. По Л.С. Выготскому, «есть все основания полагать, что наиболее истинна та теория происхождения психики, которая связывает ее возникновение с так называемым гедоническим сознанием, т.е. с первоначальным чувствованием удовольствия и неудовольствия» [6, стр. 123]. Удовольствие, жизненный позитив, хорошие поступки, преодоление тяжести бытия и обретение свободы – потенциально гелотогенные состояния. А.Р. Абдулин предлагает убедительное онтологическое обоснование таким состояниям, объединяя их категорией радости как следствия реализации желаний: «Человеческая жизнь есть реализация Желания. Последнее есть желание достижения того, чего Нет. Иначе говоря, живя, человек растрачивает себя ради того, чего Нет, и, следовательно, он живет в Небытии, но ради Бытия. Благодаря жизни человека «то, чего нет», начинает быть. Желание есть не что иное, как способ данности Небытия. Желает же человек ради Бытия, ибо в конечном счете только Бытие дает человеку смысл его существования. Смысл этот постигается лишь в состоянии Радости, ибо то, чего желают, всегда радует. Пребывая в радости (радости бытия), человек ничего более не желает, ибо он имеет то, что Есть. Достигнув радости Бытия, человек перестает осознавать себя как человек, он становится единым целым с Бытием. Он становится святым. В состоянии такого единения наступает состояние Умиротворенности, и тем самым Бытие предстает в виде Ничто, именуемого нирваной» [7]. Онтологическую апологию  радости развивает М.М. Бахтин: «Радость чужда активному отношению к бытию; я должен стать наивным, чтобы радоваться. Изнутри себя самого, в своей активности, я не могу стать наивным, а поэтому не могу и радоваться. Наивно и радостно только бытие, но не активность; она безысходно серьезна. Радость – самое пассивное, самое беззащитно жалкое состояние бытия. Даже самая мудрая улыбка жалка и женственна (или самозванна, если она самодовольна). Только в Боге или в мире возможна для меня радость, только там, где я оправданно приобщаюсь к бытию через другого и для другого, где я пассивен и приемлю дар. Другость моя радуется во мне, но не я для себя. И торжествовать может только наивная и пассивная сила бытия, торжество всегда стихийно; в мире и в Боге я могу торжествовать, но не в себе самом. Я могу только отражать радость утвержденного бытия других. Улыбка духа – отраженная улыбка, не из себя улыбка (отраженная радость и улыбка в агиографии и иконописи)» [1, стр. 112-113]. И здесь тоже подчёркивается рецептивный характер гедонистических переживаний – радостная расположенность нисходит к индивиду. Налицо эвристичность смеха. Истоком смешного становится собственно Бытие, дарующее человеку свободу, раскрепощающее его. «Опасность делает серьёзным. Её минование разрешается смехом. Необходимость серьёзна – свобода смеётся. Просьба серьёзна, смех никогда не просит, но дарение может сопровождаться смехом… Смех упраздняет  тяжесть будущего (предстоящего), от забот будущего, будущее перестаёт быть угрозой»[8] М.М. Бахтину вторит Л.Н. Столович: «Свобода смеха проявляется и в том, что он способен преодолевать такие психические состояния человека, как страх и стыд» [5, стр. 78]. Мы пытаемся раскрыть смех в его «смешности», в его, так сказать, differentia specifica. И видим, что смех обладает принципиально важным для жизни человека свойством – раскрепощать человека, способствовать самоутверждению его личности, расширять пространство культуры, предоставлять человеку семиотическую свободу.