Насилие в конфликтах

Рассмотрим  в самом общем виде, можно ли наличие легитимного насилия  и признание прогрессивной роли насилия в развитии общества считать  достаточными основаниями для его  морального оправдания. Начнем с легитимного  насилия, которое на сегодня выступает  главным образом в форме государственно-правового  насилия, а до него существовало в  форме обычая кровной мести.

Насилие во благо: основные аргументы.

Насилие как понятие и слово живого языка несет на себе явно негативную оценочную нагрузку. В подавляющем  большинстве философских и религиозных  моральных учений оно считается  злом, категорический запрет на насилие  обозначает во многих из них границу, отделяющую нравственность от безнравственности. Вместе с тем общественное сознание, в том числе и этика, допускают  ситуации нравственно оправданного насилия. Проблема отношения к насилию  является предметом научных и  общественных дискуссий, остается открытой для противоположных этических  суждений в той части, в какой  речь идет о возможности нравственно  оправданных исключений из него.

Считается, что насилие оправдано, по крайней  мере, в двух случаях: тогда, когда  оно а) предотвращает другое насилие, является противонасилием и б) осуществляется во благо тех, кто подвергается насилию. Рассмотрим основные возражения против этих аргументов.

По поводу первого из них следует сказать  следующее. Противонасилие могло бы быть оправдано как меньшее зло, но оно таковым не является. Для  того, чтобы преодолеть насилие насилием, то это второе насилие (противонасилие) должно быть больше первого. Тем самым  зло насилия не уменьшается, а  увеличивается. История орудий насилия  – прежде всего и главным образом  вооружений – несомненно доказывает истинность данного утверждения. Их совершенствование. достигшее в  настоящее время силы тотального разрушения, осуществлялось в рамках логики преодоления насилия насилием и оправдывалось такой логикой. Кроме того, ложность данного аргумента  состоит в том, что противонасилие мыслится как упреждающее насилие. В действительности оно таким  не является. До тех пор, пока насилие  не совершено, мы никогда не можем  с безусловной достоверностью утверждать, что оно будет совершено. Даже тогда, (рассуждал Л.Н.Толстой) когда  мы убиваем преступника, который  уже занес нож над головой  ребенка, это убийство нельзя назвать  упреждающим, ибо нельзя полностью  исключать того, что преступник в  последний миг мог бы передумать или в силу каких-то иных причин отказаться от своего намерения. Пока насилие не совершено, то в лучшем случае можно  говорить, что предотвращается возможное, вероятное насилие. После того, как  насилие совершено, то ответное насилие  никак не может считаться предотвращением  насилия, а, напротив, является его умножением.

Второй  аргумент также является принципиально  уязвимым. Вопрос о том, что есть нравственное благо, является неотчуждаемой  компетенцией той личности или группы людей, о благе которых идет речь. Одна из важнейших нравственных истин  гласит, что нельзя внешним образом  осчастливить человека. Принимать нравственные решения за другого невозможно. Поэтому лишено какого-либо смысла в рамках нравственно зрелых отношений говорить о насилии во благо другого. Предполагается, что об этом можно вести речь применительно к отношениям патернализма, в рамках которых одни люди (дети, младшие, юные поколения и др.) по причине незрелости воли находятся под опекой других. Однако патернализм является этически выверенным в той мере, в какой опекаемая (детская) воля оберегается, воспитывается, закаляется, целенаправленно подводится к способности обходится без опеки. В противном случае патернализм мало отличался бы от заботы о домашних животных. В тех случаях, когда «старшими» принимаются этически значимые решения как бы от имени «младших», на самом деле первые навязывают вторым собственные представления о благе. Младшие (дети, юные поколения), становясь взрослыми, начинают думать по своему, высказывают свои – как правило, иные – ценностные предпочтения; это до такой степени верно, что собственный нравственный взгляд на мир, как и способность самостоятельно принимать ответственные решения, являются решающим признаком взрослости, зрелости. В.Г.Белинский завидовал внукам и правнукам, которые будут жить после него через сто лет. Но он не мог, видимо, подумать, что его правнуки станут завидовать его эпохе – осуществлять преобразования под знаком возвращения к России царей. Поколения советских людей тридцатых годов оправдывали жертвенность своей жизни служением социалистическим целям, которые по их представлениям должны были обернуться счастьем их детей, будущих поколений. А дети (поколение так называемых шестидесятников) вообще отказались от этих целей и увидели в жертвах отцов нечто худшее, чем бессмысленная глупость.

Оба рассматриваемых  аргумента имеют между собой  нечто общее: в них насилие  рассматривается в качестве вынужденного средства и оправдывается целью, будущим благом. Однако в данном случае формула «цель оправдывает средства» не действует, так как средство (насилие) не ведет к цели, если под целью понимать общество без насилия.

Формула «цель оправдывает средства»  предполагает, что средства автономны  по отношению к цели и одни и  те же средства могут применяться  для разных целей (ядом можно убить  человека, и им же можно воспользоваться  в лечебных целях). Кроме того, средства и цели разведены во времени, первые предшествуют вторым, и могут быть оправданы как временные трудности  пути, которые перекрываются выгодой  конечного результата (к примеру, неудобства, связанные с ремонтом квартиры, снимаются и оправдываются  тем, что после этого квартира становится более комфортабельной, чем раньше).

В логике предметной деятельности цель действительно  оправдывает средства в тех случаях, когда благо конкретной цели недостижимо  иначе, как через посредство зла  конкретных средств и когда первое намного превышает второе. Однако такой способ рассуждения не применим в морали. Если бы мораль была такой  же целью, как прочие, то видимо, она  бы вполне могла оправдать любые, в том числе аморальные средства, которые ведут к ней. Мораль такой  целью не является. Если ее и можно  считать целью, то целью особого  рода – высшей, последней целью, целью целей. Она является целью  в качестве ценности, некой идеальной  точки отсчета всех других целей, условия их возможности. Важнейший  признак морали как высшей цели состоит  в том, что она имеет самоценное значение и никогда не может быть превращена в средство. По отношению  к морали теряет значение само различие цели и средств. В перспективе  морали все прочие цели есть не более, чем средства. Если уж применять  к морали эти термины, то следовало  бы говорить не о том, что цель оправдывает  средства, а о том, что цель присутствует в средствах, в известном смысле сама является средством. Единство целей  и средств – такова нравственно-гуманистическая формула их соотношения. Речь может идти о двояком единстве: содержательном и субъективном.

Содержательное  единство выражается в том, что нравственное качество целей материализуется  в средствах. Именно средства выявляют действительный, а не прокламируемый нравственный смысл целей. Во всяком случае, в утверждении, согласно которому средства оправдывают цель, заключено  значительно больше теоретических  гарантий практического гуманизма, чем в расхожем тезисе: цель оправдывает  средства. Как пшеничный колос  может вырасти только из пшеничного зерна, так путь к добру лежит  только через добро. Применительно  к нашей теме это означает, что  через насилие нельзя придти к  обществу без насилия. Аморальные средства не могут вести к морали также, как богохульство не может приблизить к богу.

Субъектное  единство целей и средств состоит  в том, что они не должны расходиться  в пространстве и времени так  сильно, когда носителями целей выступают  одни индивиды, а носителями средств  – другие. Только тогда, когда одни и те же индивиды, выступая в роли средств, являются одновременно и целями, можно говорить о гуманистической  мере их соотношения. Об этом – вторая формулировка категорического императива Канта, отождествляющая человечность с таким отношением к себе и  другим, когда никто не низводится до уровня средств, а выступает одновременно в качестве цели. Субъектное единство целей и средств очевидным  образом нарушается в ситуации насилия, где одни силой подчиняют себе других.

Таким образом насилие не может получить нравственной санкции даже в порядке  исключения. Нет таких ситуаций и  аргументов, которые позволяли бы считать насилие благом. Оно не может быть выводом силлогизма, общей посылкой которого является тезис о самоценности человеческой личности и взаимности межчеловеческих отношений.

Австрийский исследователь природной агрессивности  Конрад Лоренц считает, что, во-первых, природную агрессивность человека нельзя исключить, избавляя людей от раздражающих ситуаций; во-вторых, с  ней нельзя совладать с помощью "морально мотивированных запретов". "Обе эти стратегии также хороши, как затяжка предохранительного клапана на постоянно подогреваемом котле для борьбы с избыточным давлением пара". Агрессия может выполнять как положительные, так и отрицательные функции в жизни человека. Она, в частности, необходима и для достижения целей и для любви и дружбы. Поэтому, по мнению К. Лоренца, надо не ликвидировать агрессию как явление, а предотвращать вредные проявления этого инстинкта. Для этого человек должен лучше познать себя, углубить понимание причин своего поведения и найти способы и возможности разрядки своей агрессивности, например на эрзацобъектах.

По мнению 3. Фрейда, ограничить природную психологическую  агрессивность людей можно через  развитие их культурного уровня. Аналогичной  точки зрения придерживался и  Э. Фромм.

На протяжении многих столетий лучшие умы человечества разрабатывали различные концепции ненасильственного разрешения возникающих социальных конфликтов. Идеал ненасилия впервые был сформулирован в Нагорной проповеди Иисуса Христа, что, по мнению А.А. Гусейнова, явилось поворотным пунктом в истории европейской культуры. В основу этого идеала положена идея нравственного совершенствования человека на пути преодоления зла и победы над грехом.

Современные концепции ненасилия (Л. Толстой, М. Ганди, М.Л. Кинг, Дж. Шарп и др.) содержат не только идейные и теоретические конструкции, но и практический опыт ненасильственной борьбы. Эти концепции органически увязаны с борьбой за справедливость и, по мнению своих приверженцев, являются наиболее действенным и эффективным средством в решении многих социальных конфликтов. Ненасилие в современной трактовке предполагает не пассивное созерцание или подчинение злу, а активное сопротивление несправедливости без применения ответного насилия. Если насилие является разрушительной силой, порождающей и умножающей зло, то ненасилие есть позитивное выражение силы, которая устраняет саму причину конфликта и создает условия для последующего сотрудничества.

Один  из вариантов практического применения ненасильственного способа в разрешении конфликтных ситуаций был изложен А.А. Гусейновым.

Рассмотрим  кратко основные его положения:

1. отказаться от монополии на истину, быть открытым для диалога и компромиссов;
2. уметь осознать (представить) себя в роли своих оппонентов, проанализировать свое поведение;
3. видеть в своих оппонентах не только плохое, но и положительное, и ни в коем случае их не унижать;
4. не настаивать на своем, не отвергать сходу точку зрения оппонентов, а искать взаимоприемлемые решения;
5. пытаться превратить врагов в друзей, бороться со злом, а не с людьми, стоящими за ним.

Все пункты предложенного варианта практического  применения ненасилия в той или иной степени находят свое отражение в конфликтологических концепциях, в которых разрабатываются способы разрешения реальных конфликтных ситуаций методами переговоров, сотрудничества и социального партнерства. В последние десятилетия в демократических открытых обществах именно таким методам отдается наибольшее предпочтение, так как они показали свою эффективность и гуманность. С помощью переговоров удалось предотвратить ряд назревших военных конфликтов в мире.

Но, к  сожалению, подобные методы не всегда могут привести к положительному результату. Во-первых, существует определенный тип людей, у которых биопсихологическая агрессивность, вне зависимости от внешних стимулов, выступает как мотивационная тенденция, как внутреннее побуждение к совершению насилия. Такие люди испытывают удовольствие от нанесения вреда другим. У другого типа людей насилие является привычным (социально адаптированным) способом поведения в определенных жизненных ситуациях. В нашем обществе продолжается рост преступлений, совершаемых алкоголиками и наркоманами. Поэтому страх наказания (возмездия) или само наказание (изоляция, лечение и др.) нередко являются чуть ли не единственным средством избавления общества от угрозы насилия со стороны таких людей.

Во-вторых, порой противоречия между отдельными людьми или социальными общностями настолько глубоки, а позиции  принципиально несовместимы, что применение насилия как способа разрешения конфликта становится неизбежным. Известный русский философ И.А. Ильин считал, что истинное местонахождение добра и зла — "душевно-духовный" мир человека и что зло и насилие можно ограничить духовным воспитанием. Но, по его словам, есть люди, которые обнаруживают "прямую неспособность воздерживаться от злодеяний" и перед извращенною волею которых бессильны все меры человеческого воздействия. Поэтому И.А. Ильин был противником "непротивления злу силою" в том смысле, как его понимал Л.Н. Толстой (что зло преодолевается любовью, а не принуждением).