Гениальные люди

страдали  умопомешательством. Кардано сам  сознавался,  что  обладает  всеми  пороками  --  склонен  к пьянству, к игре,  ко лжи,  к разврату и зависти. Он говорит также, что  раза четыре   во  время   полнолуния   замечал    в    себе   признаки   полного умопомешательства. Впечатлительность у него  была извращена до  такой степени,  что он чувствовал себя хорошо только под влиянием какой-нибудь физической боли, так что даже причинял ее себе искусственно, до крови  кусая губы или руки. "Если у меня ничего не болело, -- пишет он, --  я старался вызвать  боль ради того приятного  ощущения, какое доставляло мне прекращение  боли и ради того еще, что, когда я не  испытывал физических страданий, нравственные  мучения мои делались  настолько сильными,  что всякая  боль  казалась мне ничтожной в сравнении с ними". На  закате  своей многострадальной  жизни Кардано,  подобно Руссо и Галлеру, написал свою автобиографию и предсказал  день желанной  для него смерти. В назначенный день  он действительно  умер или, может быть, умертвил себя, чтобы доказать безошибочность своего предсказания.

       Свифт,  отец иронии и юмора, уже в своей молодости предсказал, что  его ожидает помешательство; гуляя  однажды  по  саду  с Юнгом, он увидел вяз, на вершине своей почти лишенный листвы, и сказал: "Я точно так же начну умирать с головы". До крайности гордый с высшим обществм, Свифт охотно посещал самые грязные кабаки и там проводил время в обществе картежников. Будучи  священником,  он писал книги антирелигиозного содержания, так что о нем говорили, что, прежде чем дать ему сан епископа, его следует снова окрестить.  В 1745 году Свифт  умер в полном расстройстве умственных  способностей. После него осталось написанное  задолго  перед  этим завещание, в котором он отказал 11000 фунтов стерлингов в пользу душевнобольных. Сочиненная им тогда же  для себя  эпитафия служит  выражением  ужасных  нравственных  страданий, мучивших  его  постоянно:  "Здесь  лежит  Свифт,  сердце  которого   уже  не надрывается больше от гордого презрения".

Ньютон,  покоривший своим умом все человечество, как справедливо писали о  нем  современники,  в   старости  тоже   страдал   настоящим  психическим расстройством, хотя и не настолько сильным, как  предыдущие гениальные люди. Тогда-то  он и  написал, вероятно,  "Хронологию", "Апокалипсис"  и "Письмо к Бентлею", сочинения туманные, запутанные  и совершенно не похожие на то, что было написано им в молодые годы. В  1693 году,  после  второго  пожара  в его  доме  и  после  непомерно усиленных занятий, Ньютон в присутствии архиепископа начал высказывать такие странные, нелепые суждения, что друзья  нашли нужным увезти  его  и окружить своим уходом. Стоило же Руссо прочесть какую-нибудь медицинскую книгу -- и ему тотчас же представлялось,  что  у  него  все  болезни,  в  ней  описанные,  причем  он изумлялся,  как он остается жив, страдая такими  недугами. Между  прочим, он воображал, что у него полип в сердце. По его собственному объяснению,  такие странности   являлись   у   него  вследствие   преувеличенной,  ненормальной чувствительности, не имевшей правильного исхода.

Под влиянием мании, считая  себя гонимым всяческими шпионами,  он написал "Диалоги:  Руссо судит Жан Жака", где, с целью смягчить несметное множество преследующих его врагов,   подробно   и   тщательно   изобразил свои   галлюцинации.   Чтобы распространить  в публике это оправдательное  сочинение,  несчастный безумец начал раздавать экземпляры его на улице всем прохожим.

Вся  жизнь величайшего из современных  лирических поэтов, Ленау, недавно скончавшегося  в Доблинговой  больнице для умалишенных, представляет с самого раннего  детства  смесь гениальности и сумасшествия. Отец  его  был  знатный барин,  гордый  и  порочный,  а мать -- до крайности впечатлительная  особа. Ленау с  детства  обнаруживал меланхолическое настроение, наклонность к мистицизму и любовь к музыке. Вскоре это  сердце начало страдать физически: у  Ленау открылся перикардит (воспаление сердечной оболочки), от которого он потом уже не мог вылечиться.

С тех  пор несчастный страдалец лишился  сна, этого единственного  избавителя от невыносимых страданий, и по целым ночам мучился страшными видениями.

Он  стал  бояться,  ненавидеть  и  презирать  людей.  В  Германии  в  честь  его устраивали  празднества, воздвигали триумфальные арки, а он  бежал  прочь из нее и бесцельно  скитался по свету; раздражение и  злоба нападали на  него без всякой причины, он чувствовал себя неспособным к работе, как человек, по его собственным словам, "с поврежденным черепом", и потерял аппетит. Болезненная склонность к мистицизму, обнаружившаяся в  нем с  детства, появилась  у него снова:  он начал перечитывать  биографии колдунов, так пленявшие его в молодости, выпивал громадные количества кофе и ужасно много курил.

Шопенгауэр  наследовал,  по  собственному его  сознанию,  ум от матери, энергичной, хотя и бессердечной женщины, и притом писательницы,  а характер от отца, имевшего банкирскую  контору,  человека странного и даже липеманьяка, который впоследствии застрелился.

       Шопенгауэр был  тоже липеманьяк: из Неаполя его заставила уехать  боязнь оспы, из Вероны -- опасение,  что он понюхал отравленного табаку  (1818), из Берлина -- страх перед холерой, а самое главное -- боязнь восстания.

В 1831 году на  него  напал новый припадок страха: при малейшем шуме на улице  он хватался  за шпагу и  трепетал от ужаса при виде каждого человека; получение каждого письма заставляло его опасаться какого-то несчастья, он не позволял  брить себе  бороду, но выжигал ее, возненавидел женщин,  евреев  и философов, а к собакам привязался до того, что по духовному завещанию отказал им часть своего состояния.

По  своему  характеру   Шопенгауэр  был   олицетворенное  противоречие.

Признавая  конечной целью  жизни  уничтожение, нирвану, он предсказал (а это равносильно  желанию),  что проживет сто лет, а проповедуя половое воздержание, злоупотреблял любовными похождениями. Он жил всегда  в нижнем  этаже, чтобы удобнее было спастись в случае пожара,  боялся  получать  письма, брать в руки бритву, никогда не пил из чужого стакана,  опасаясь заразиться  какой-нибудь болезнью, деловые заметки свои  писал то на  греческом, то на латинском,  то на санскритском  языке  и прятал их в свои книги из нелепой боязни, как бы кто  не воспользовался ими, тогда  как этой цели  гораздо легче  было достигнуть, заперев бумаги в ящик. После стольких примеров отчётливо видно, что гениальность может проявляться одновременно  с умопомешательством.

4. Специальные особенности  гениальных людей,  страдавших  в  то же время  и помешательством

     1) Прежде всего следует заметить, что у этих  гениев почти совсем  нет цельного характера.  Так, например, Тассо  постоянно бранил высокопоставленных лиц, а сам  всю жизнь пресмыкался перед ними и жил  при  дворе.  Кардано  сам обвинял себя во лжи, злословии и страсти  к игре.  Руссо, щеголявший  своими  возвышенными чувствами, бросал на произвол судьбы своих  детей,  часто клеветал на  других и на самого  себя и трижды сделался вероотступником, отрекшись сначала от  католицизма, потом от протестантства и, наконец, от религии философов. Свифт, будучи духовным лицом, издевается над религией и пишет  циничную поэму о любовных похождениях; считаясь демагогом, предлагает простолюдинам  отдавать  своих  детей  на убой для приготовления из  их мяса лакомых блюд аристократам и, несмотря на свою гордость, доходившую до бреда, охотно  проводит  время  в  тавернах  среди  низов  общества.  Шопенгауэр  восставал против женщин  и в  то же  время  был  их горячим поклонником; проповедовал  блаженство небытия,  нирваны,  а  себе предсказал более  ста  лет жизни.

    2)  Здоровый  гениальный человек сознает свою силу,  знает себе цену и потому не  унижается до полного равенства со всеми; но зато у него не бывает и тени того болезненного тщеславия, той чудовищной гордости, которая снедает психически ненормальных гениев и делает их способными на всякие абсурды.

Тассо и Кардано часто намекали  на то, что  их вдохновляет сам Бог,  вследствие  чего  малейшую критику  своих мнений они считали чуть не преступлением. Кардано писал  о себе: "Природа моя выше  обыкновенной  человеческой  субстанции и  приближается к бессмертным духам".  О Ньютоне говорили,  что он  способен  был убить каждого,  кто критиковал его произведения. Руссо полагал, что не только все люди, но даже все стихии в заговоре  против него. Может быть,  именно гордость заставляла этих  гениев избегать общения с людьми.  Свифт, издевавшийся над министрами, писал одной герцогине, изъявившей желание с ним познакомиться,  что  чем  выше положение лиц, его окружающих,  тем более они должны унижаться перед ним. Ленау унаследовал  от матери гордость патриция и во время бреда воображал  себя королем Венгрии. Шопенгауэр  не  раз  упоминает  в  своих  письмах  о чьем-то  намерении поставить его портрет в особо устроенной часовне, точно святую икону.

     3) Некоторые из  этих  несчастных обнаруживали неестественное, слишком раннее  развитие  гениальных  способностей.  Так,   например,  Тассо   начал говорить,  когда ему было только 6 месяцев,  а в 7  лет уже знал латинский язык.  Ленау,   будучи   ребенком,   импровизировал  потрясавшие слушателей проповеди  и прекрасно играл на флейте  и на скрипке.  Восьмилетнему Кардано являлся  гений и вдохновлял его. Ампер в 13 лет уже был хорошим математиком. Паскаль  в   10   лет  придумал  теорию  акустики,  основываясь  на  звуках, производимых тарелками,  когда их расставляют на  столе, а в  15 лет написал знаменитый   трактат  о  конических  сечениях.   Четырехлетний  Галлер   уже проповедовал, и с 5 лет со страстью читал книги.

     4) Многие из них чрезвычайно злоупотребляли наркотическими веществами и спиртными напитками. Так, Галлер поглощал громадное количество опия, а Руссо --  кофе;  Тассо был известный пьяница, Асне писал не иначе, как со стаканом вина перед собою, и допился до белой горячки, которая довела его до смерти. Ленау в последние годы жизни тоже употреблял  слишком много вина, кофе и табаку.  Бодлер прибегал к опьянению опием, вином  и табаком. Кардано  сам сознавался в злоупотреблении спиртными напитками, а Свифт был ревностным посетителем  лондонских  таверн.

     5) Почти у всех этих великих людей были какие-нибудь  ненормальности в половой  системе. Тассо  вел чрезвычайно развратную жизнь до 38 лет, а потом совершенно целомудренную. Кардано,  напротив,  смолоду  страдал бессилием, но в 35 лет начал развратничать. Паскаль в молодости давал  полную волю  своей чувственности,  но  потом считал  безнравственным  даже  поцелуй матери. 

     6)  Они не  чувствовали потребности работать  спокойно в тиши своего кабинета, а, напротив, как будто не  могли усидеть на одном месте и должны были путешествовать постоянно. Ленау переезжает из Вены в Штокерау, оттуда в Гмунден и, наконец, эмигрирует  в Америку.  Тассо странствовал постоянно; из Феррары он отправлялся то в Урбино, то в Мантую, Неаполь,  Париж,  Бергамо,  Рим или Турин. По приводил в отчаяние репортеров тем, что переезжал то и дело из Бостона в Нью-Йорк, из Ричмонда в Филадельфию, Балтимор и пр.

Руссо, Кардано  и Челлини жили то  в Турине, то в Болонье, то в Париже, то во Флоренции или в Риме. "Перемена места составляет для меня потребность, --  говорил Руссо, --  весною и летом  я  не  могу пробыть  в одной и той же местности более двух или трех  дней, а если  мне нельзя уехать, то я делаюсь болен".

     7) Не менее часто меняли  они также свои  профессии и специальности, точно мощный гений их не  мог  удовольствоваться одной какой-нибудь наукой и вполне в  ней  выразиться.  Свифт кроме  сатир, писал еще о  мануфактурах в Ирландии,  занимался  теологией,  политикой и  составил  исторический  очерк царствования  королевы Анны. Кардано был в одно и то  же  время математиком, врачом,  теологом  и беллетристом.  Руссо брался за всевозможные  профессии. Гофман служил в судебном ведомстве, рисовал  карикатуры, занимался  музыкой, был  драматургом  и  писал  романы.  Тассо,  а  также  впоследствии   Гоголь перепробовал  все роды  поэзии  эпической,  драматической  и  дидактической; первый  писал еще статьи по истории, философии и политике. Ампер,  с детства владевший и  кистью и  смычком,  был в то же время лингвистом, натуралистом, физиком  и  метафизиком. Ньютон и Паскаль в  периоды умопомрачения оставляли свою специальность  (физику) и занимались теологией. Галлер писал  о поэзии, теологии,   ботанике,   практической   медицине,  физиологии, восточных  языках,  патологической  анатомии  и  хирургии   и   даже  изучал математику.   Ленау   занимался   медициной, земледелием,  юридическими  науками,  поэзией  и  теологией. 

     8) Подобные  сильные умы страстно предаются науке и с жадностью берутся за разрешение труднейших  вопросов, как наиболее подходящих, может быть, для их болезненно возбужденной  энергии; в каждой  науке они умеют уловить новые выдающиеся черты и на  основании их  строят нелепые иногда выводы, характерную особенность которых составляет  оригинальность, доведенная до абсурда.

       Свифт говорил  обыкновенно,  что чувствует себя  в хорошем  настроении  только тогда, когда  ему приходится рассуждать о  самых трудных и наиболее чуждых  его специальности  вопросах.  Вальт  Витман создал  свое  особое стихосложение  без рифмы и размера, которое англосаксонцы считают "поэзией будущего". В настоящем же она кажется нелепой и странной при всей своей оригинальности.

     9) У всех этих поврежденных гениев есть свой особый стиль -- страстный,  колоритный,  отличающий  их  от  других  здоровых  писателей и свойственный им, может быть, именно потому, что он вырабатывается только под влиянием психоза. Предположение это подтверждается и собственным признанием таких гениев,  что все они по  окончании экстаза не  способны не только сочинять,  но даже  мыслить.    "Мысли у меня родятся с трудом, -- сознавался Руссо, --  развитие  их идет  медленно, туго, и я могу быть красноречивым только в минуты страсти". Живые, пламенные вступления к статьям Кардано, столь не похожие  на обычный крайне монотонный язык его сочинений, наглядно подтверждают громадную  разницу в  мышлении его при начале  и в конце экстаза.