Проблема истины и её место в гносеологии. Разные походы к определению истины; понятия объективности, конкретности, абсолютности и относит

       1) Материальное производство (труд);

       2) Социальная деятельность;

       3) Научный эксперимент;

       4) Техническая деятельность;

       5) Военно-политическая деятельность.

       Проверка  знания практикой не есть одноразовый  акт, а есть длительный процесс, носящий  исторический, противоречивый характер. Это означает, что критерий практики одновременно и абсолютен и относителен. Абсолютен в том смысле, что только практика может окончательно доказать какие-либо положения. Относителен потому, что сама практика развивается, совершенствуется и потому не может в каждый данный момент доказать истинность развивающегося знания. Вот почему, возникает необходимость дополнения практики иными критериями, которые дополняют, но не отменяют или заменяют его. Особо важен логический критерий истины, сочетающий и формально-логический и диалектический методы, а также аксиологический критерий. Своеобразны подходы к пониманию истины и её критерия у М.Хайдеггера и КЛоппера. Сущность истины открывается как свобода человека, считает Хайдеггер. Истина - образец, утверждает Поппер. Заблуждение как противоположность истины - дело рук человеческих, следствие его ошибок, свободы, хотения. Понятие истины близко к понятию ПРАВДА, ПРАВОТА. Правда - истина на деле, истина в образе, благе, честности, справедливости, поступать по правде, значит поступать по истине, по справедливости (Вл.Даль). Тем самым правда, шире чем истина, так как включает в своё определение и мораль. С другой стороны, это свидетельство о аксиологическом аспекте истины. Таким образом, практика является наиболее точным критерием позволяющим отличить заблуждение от истины, при дополнении другими критериями обеспечивает процесс познания истины.  
 

Вера  – В учении Канте  ей нет места. 

       В учении Канта не места вере, замещающей знания, восполняющей его недостаточность  в системе человеческой ориентации. Он подвергает критике все виды веры, проистекающие из потребности уменьшить неопределенность окружающего мира и снять ощущение негарантированности человеческой жизни. Тем самым Кант вступает в конфликт с теологией, а также с нерелигиозными формами слепой веры.

       Кант  обращает внимание, что вера представляет собой иррационалистический вариант расчетливости. Вера фанатиков, юродивых, авторитаристов безусловным образом исключается как "Критикой чистого разума", так и "Критикой практического разума": первой - потому, что вера представляет собой ставку на "сверхразумность" неких избранных представителей человеческого рода; второй - потому, что она обеспечивает индивиду возможность бегства от безусловного нравственного решения.

       Вместе  с тем Кант сохраняет категорию  веры в своем учении и пытается установить ее новое, собственно философское понимание, отличное от того, которое она имела в теологии, с одной стороны, и в исторической психологии - с другой. Кант писал, что в основе трех основных его сочинений лежат три коренных вопроса: "Что я могу знать?" ("Критика чистого разума"), "Что я должен делать ?" ("Критика практического разума") и "На что я смею надеяться?" ("Религия в пределах только разума"). Третий из этих вопросов точно очерчивает проблему веры, как она стояла внутри самой кантовской философии. Кант поступил бы последовательно, если бы вообще исключил категорию "вера" из своего учения и поставил бы на ее место понятие "надежда".

       Последняя отличается от веры тем, что она никогда  не является внутренним одушевлением, предшествующим действию и определяющим выбор. Там, где надежда становится источником практических решений, она является либо упованием, либо слепой уверенностью, незаконно поставленной на место сугубо вероятностного знания. Надежды простительны, поскольку речь идет об утешении, но, как побудительные силы поступков, они требуют настороженного и критического отношения к себе.

       Три коренных вопроса, с помощью которых  Кант расчленяет содержание своей философии, имеют обязательную (необратимую) последовательность. Необходимой предпосылкой сознательной ориентации в мире является, по Канту, не только честная постановка каждого из этих вопросов, но и сам порядок, в котором они ставятся. Задаваться проблемой "Что я должен делать?" правомерно лишь тогда, когда найдешь сколько-нибудь убедительный ответ на вопрос "Что я могу знать?", ибо без понимания границ достоверного знания нельзя оценить самостоятельное значение долженствования и безусловного нравственного выбора. Еще более серьезной ошибкой будет превращение ответа на вопрос " На что я смею надеяться?" в условие для решения проблемы "Что я должен делать?", то есть попытка предпослать веру долгу.

       Это решающий пункт в кантовском понимании  веры. Объект веры не может быть объектом расчета, неким ориентиром, по которому индивид мог бы заранее выверить свои поступки. В практическом действии человек обязан целиком положиться на присутствующее в нем самом сознание "морального закона". Вера как условие индивидуального выбора портит чистоту нравственного мотива - на этом Кант настаивает категорически; если она и имеет право на существование, то лишь в качестве утешительного умонастроения человека, уже принявшего решение на свой страх и риск.

       Потребность в подлинной вере возникает, согласно Канту, не в момент выбора, а после  того, как он сделан, когда ставится вопрос - имеет ли шансы на успех та максима поведения, которой следовали безусловным образом, то есть не думая об успехе.

Постулаты религии (вера в существование бога и личное бессмертие) нужны кантовскому субъекту не для того, чтобы стать нравственным, а для того, чтобы сознавать себя нравственно эффективным.

       Сам Кант чувствует, однако, что это различие в психологическом смысле трудновыполнимо. Вера в существование бога и вера в личное бессмертие, поскольку они  неотделимы от ощущения божественного всемогущества, выходит за границы, в которые вводит их чистое практическое постулирование. Вместо того, чтобы утешиться верой (пользоваться ею только как надеждой), индивид невольно превращает ее в обоснование своих решений: начинает чувствовать себя солдатом священной армии, вселенский успех которой гарантирован провидением; превращается в религиозного подвижника, слепо полагающегося на непременно благоприятный исход борьбы добра со злом.

       Оценка  религиозных надежд праведника оказывается  у Канта двусмысленной: трудно установить, считает ли он эти надежды обязательными или только простительными для нравственного человека; видит в них источник моральной стойкости или костыль, на который люди вынуждены опереться из-за своей слабости. Этой двусмысленности очевидным образом противостоит категоричность, с которой Кант отвергает первичность веры по отношению к моральному решению. "Нам все-таки кажется, - писал он еще в "докритический" период, - что ... более соответствует человеческой природе и чистоте нравов основывать ожидание будущего мира на ощущениях добродетельной души, чем, наоборот, доброе поведение на надеждах о другом мире". В "Критике практического разума" эта мысль отольется в лаконичную формулу: "Религия основывается на морали, а не мораль на религии".

       Философия Канта выявляет удивительный факт: расчетливо-осмотрительный индивид  и индивид, исповедующий богооткровенную  веру, - это, по сути дела один и тот  же субъект. Благоразумие превращается в суеверие всюду, где оно испытывает недостаточность знания. Именно в этих условиях обнажается неспособность расчетливо-осмотрительного человека вынести собственную свободу, то малодушие и самоуничижение, которое издревле составляло естественную почву всякой "богослужебной религии". Суть кантовской философии религии можно передать следующей формулой: богу угодна нравственная самостоятельность людей, и только она одна, ему претит любое проявление малодушия, униженности и льстивости; соответственно подлинно верует лишь тот, кто не имеет страха перед богом, никогда не роняет перед ним свое достоинство и не перекладывает на него свои моральные решения.

       Желал того Кант или не желал, но эта идея разъедала существующую религию, подобно  кислоте. Она ставила верующего  человека перед критическим вопросом, который слабо мерцал во многих ересях: к кому же собственно я обращаюсь, когда страшусь, колеблюсь, ищу указаний, вымаливаю, заискиваю, торгуюсь? К кому обращались и обращаются миллионы людей, мольба которых есть вопль бессилия?

Если богу не угодны духовная слабость, малодушие  и униженность, то не угодно ли все  это "князю тьмы"? А раз так, то (вопрос, некогда брошенный Лютером  по адресу католической церкви) не градом ли дьявола являются храмы, в которых  всякий пребывает в страхе, стыде и беспомощном заискивании?

       Сам Кант не формулировал альтернативу с  такой резкостью. Однако он достаточно определенно говорил о том, что  все известные формы религии  являлись идолослужением в той мере, в какой они допускали человеческую униженность и льстивость, индульгентное понимание божьей милости и утешительную ложь, веру в чудеса и богослужебные жертвы.

Кант столкнул религию и теологию с глубочайшими внутренними противоречиями религиозного сознания. Тем самым он поставил не только религию и теологию, но и самого себя, как религиозного мыслителя, перед неразрешимыми трудностями. Основной вопрос, смущавший религиозную совесть Канта, состоял в следующем: не является ли вера в бога соблазном на пути к полной нравственной самостоятельности человека?

       Ведь как существо всесильное бог не может не искушать верующих к исканию его милостей.

       Как существо всезнающее бог совращает  к мольбам о подсказке и  руководстве там, где человек  обязан принять свободное решение  перед лицом неопределенности.

       Как перманентный творец мира он оставляет верующему надежду на чудесное изменение любых обстоятельств.

       Высшим  проявлением нравственной силы человека является стоическое мужество в ситуации, безысходность которой он осознал ("борьба без надежды на успех"). Но для верующего эта позиция оказывается попросту недоступной, ибо он не может не надеяться не то, что бог способен допустить и невероятное. Сама вера исключает для него возможность того ригористического поведения и внутренней чистоты мотива, для которых нет препятствий у неверующего.

       Как отмечалось выше, философски понятая  вера, по Канту, отличается от вульгарной, богооткровенной веры как надежда  от упования и слепой уверенности. Но бог, как бы ни изображался он в  различных системах религии и  теологии, всегда имеет такую власть над будущим, что на него нельзя просто надеяться. Он обрекает именно на упование, на провиденциалистский оптимизм, в атмосфере которого подлинная нравственность не может ни развиться, ни существовать.

       Существеннейшей характеристикой морального действия Кант считал бескорыстие. Но чтобы бескорыстие родилось на свет где-то в истории должна была иметь место ситуация, для участников которой всякая корысть, всякая ставка на выгодность и успешность действия сделалась бы насквозь проблематичной и даже невозможной.

       Одно  из основных противоречий кантовской философии состояло в том, что  в ней достаточно ясно осознавалась генетическая связь между бескорыстием и девальвацией корысти в критических  ситуациях и в то же время предполагалось, что мораль могла возникнуть из религии и внутри религии.

       Но  мораль не могла созреть внутри религии  именно потому, что религия маскирует  отчаянность критических ситуаций, ограждает своих приверженцев от столкновений с "ничто", с "миром  без будущего". Застраховывая  от отчаяния, она застраховывает и от кризиса расчетливости.

       При всех своих противоречиях моральная  концепция Канта в основных ее разделах более всего созвучна этике  стоицизма. Он искал такую этическую  концепцию, которая приводила бы к одному знаменателю и циничный практицизм, далекий от всякой внутренней ориентации на идеал, и прогрессистский фанатизм. Эта двуединая критико-полемическая направленность объясняет своеобразие кантовской моральной доктрины, связывающей антиисторическую стоическую преданность безусловному и пафос бескорыстия, идею верности нравственному закону и идею духовной автономии личности.

download ( 0 times ) 
 

Заблуждения – одностороннее  отражение объективной  реальности субъектом; источники заблуждения. 

       История демонстрирует, что в течение столетий за истину принимались заблуждения. Напряженное противостояние нового и старого, поиск на пути проб и ошибок, попытка новые проблемы решать старыми методами свидетельствуют, что заблуждения нежелательная, но неизбежная плата за истину.

       Заблуждение — это содержание знания субъекта, не соответствующее реальности объекта, но принимаемое

истину.

       Заблуждение не является абсолютным вымыслом, игрой воображения, плодом фантазии. Как правило, это одностороннее отражение объективной реальности субъектом, который предал забвению методологические замечания Ф. Бэкона о так называемых призраках (идолах) сознания. Кроме того, заблуждения — это своеобразная плата за попытку узнать больше, чем позволяет уровень теоретической мысли и возможнос-и практики, это плата за ситуацию неполной информации. Гносеологическое отношение на уровне недостаточного знания относительно объекта и самого себя неизбежно приводит субъект к заблуждению, ибо он не в состоянии решить проблему сознания, как соотнесения знания  о  себе и знания  об объекте.  Нарушение правила сознания обеспечивает субъекту путь к идолу, то есть к заблуждению.