Описательная и объяснительная психология: достоинства и недостатки

     В языке, мифах, литературе и искусстве, во всем, чего касалась рука человека «мы видим перед собою как бы объективированную психическую жизнь: продукты действующих сил психического порядка, прочные образования, построенные из психических составных частей и по их законам» [4, С. 99]. Воспоминания, представления, фантазии, понятия, мотивы, выбор, целесообразные действия – все это сконцентрировано, по Дильтею, в душевной жизни, все это координируется душой человека –  «жизненной единицей». Эта жизненная единица и есть жизнь. 

     Учение о целесообразности 

     Все психические процессы невероятно сложным  образом связаны в действительной жизни и В.Дильтей пытается выяснить природу этих   связей.

     «Пучок побуждений и чувств есть центр нашей душевной структуры», из которого рождается целый поток различных душевных состояний: боль, страх, гнев, тоска, жизненный подъем и прочее [4, С. 109]. Переливы душевных состояний из одного в другое относятся к области внутреннего опыта. Именно они, переливы, носят имя «структурной связи» и переживаются отдельным индивидом.

     Душевная  структурная связь, считает В.Дильтей, есть связь целевая, которая ведет «к достижению полноты жизни», к удовлетворению собственной жизнью и, отклоняя страдания, «к счастью».

     Свойство  целесообразности он приписывает исключительно внутреннему переживанию. Другими словами, если мы говорим о целесообразности природы, мы приписываем природе антропоморфные характеристики. Действие целесообразно, полагает В.Дильтей, постольку, поскольку в нем реализуются ценности. Поскольку ценностное отношение к реальности имеет только человек, постольку целесообразными являются только действия человека, но не всего живого мира – такова исходная идея В.Дильтея.

     В указанной, исходной позиции понимающей психологии   противопоставляются человек и животное. Человеку приписывается свойство ценностного отношения к миру и основанный на нем целесообразный характер жизни и поведения, также как и понимание, вытекающее из целесообразности. В дальнейшем положение о нецелесообразности природы будет пересмотрено В.Дильтеем.

     Дело  в том, что сначала он рассматривает ценностное отношение как познавательное, а потому сознательное, т.е. сугубо человеческое. Затем, расширяется понятие ценности и наделяется ценностным отношением, правда скрытым и неявным, живую природу. Вместо человеческого знания о ценности предмета появляется механизм рефлексов, который выполняет у животных целеполагающую функцию.

     Вот суть рассуждений В.Дильтея на тему наличия целесообразности у животных. Целесообразность непосредственно связана с выгодой. Если бы все живые существа обладали целесообразным характером своего поведения, тогда мы должны были бы приписать им знание того, что им полезно, а что вредно, т.е. что способствует их самосохранению, а что – нет.

     Природа же, рассуждает далее В.Дильтей, решила эту задачу по-иному, с меньшей затратой средств. Живым существам не нужно знание о ценности, они не выстраивают целесообразных (познавательных) отношений с окружающим миром, живые существа просто чувствуют удовлетворение или неудовлетворение, радость или страдание. Чувства же являются носителем и источником целеполагания.

     Таким образом, Дильтей описывает, с одной  стороны, чувственную целесообразность, свойственную всему живому, с другой, сознательную и познавательную целесообразность человека. Другими словами, он входит в противоречие. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     2. Суть объяснительной психологии 

     Суть  этой психологии связана прежде всего с именем Ж.Пиаже 
(далее использован материал  из работы: Характер объяснения в психологии и психофизический параллелизм. В кн.: Экспериментальная психология /Под ред. П.Фресса и Ж.Пиаже, М.: Прогресс, 1966, Вып. I, II. С. 185-189).

     Ж.Пиаже делает два вывода:

     а) психологическое объяснение обязательно предполагает сведение высшего к низшему, сведение, органический характер которого обеспечивает незаменимую модель;

     б) с другой стороны, для объяснения высших форм поведения (включая их сознательные компоненты) необходимо прибегнуть к  известному конструктивизму со всеми его методическими требованиями (абстрактные модели).

     Однако  между этими выводами а) и б), по-видимому, нет противоречия, и лучшим доказательством  этому является то, что когда невролог изучает нервную систему, он сам  как активный и разумный субъект пользуется высшими формами деятельности и дедуктивными схемами, логическая необходимость которых несводима.

     Ж. Пиаже обозначил несколько проблем. 

1. Проблема  параллелизма

     Для того чтобы преодолеть эти трудности, необходимо наряду с идеальным методом – редукцией – предусмотреть другой метод, позволяющий сохранять специфику осознанной необходимости, обеспечивая вместе с тем ее соответствие с материальными связями, с которыми ее все равно рано или поздно свяжет редукционистская тенденция. Например, если истина 2+2=4 немыслима вне сознания математика (хотя бы ему было всего лишь 7 лет), нужно, чтобы этот математик признал эту необходимость и, чтобы функционирование нейронных связей сделало возможным деятельность его сознания. Каков же в таком случае характер отношения между этими физиологическими связями и сознательным суждением, в основе которого они лежат? Является ли оно причинной связью, или мы должны пользоваться другими категориями связи и говорить о соответствии, параллелизме или изоморфизме? Это извечная проблема, с которой встречаются все формы психологического объяснения, и мы снова столкнемся с ней уже при простом сравнении друг с другом этих различных форм объяснения. [7].

     Заметим, прежде всего, что эта проблема является не проблемой духа и тела, как ее иногда называют, а именно и исключительно проблемой сознания и лежащих в его основе физиологических структур. Говорить о духе – значит, либо субстантивировать сознание и, следовательно, предопределять решение, либо глобально пользоваться сложным понятием «высшая нервная деятельность – осознание», и в таком случае проблема оказалась бы внутри этого «духа».

     Вот почему спор о названии известной  отрасли медицины, которую одни называют «психосоматической», а другие – «кортиковисцеральной», является в сущности лишь словесным спором: все согласны с тем, что психотерапия может в некоторых случаях воздействовать на соматическое заболевание, по это нисколько не решает вопрос о том, что является причиной: сознание или нервная деятельность, которая в данном случае просто осознается субъектом.

     В этой связи понятно, что различные  решения, предлагаемые для определения  отношений между сознанием и  сопровождающими его нервными механизмами, сводятся только к двум: либо между сознанием и соответствующими нервными процессами существует взаимодействие, либо речь идет о двух параллельных рядах явлений, разнородность которых исключает возможность воздействия их друг на друга. 

     2. Теория взаимодействия 

     На  первый взгляд, кажется, что теория взаимодействия подтверждается обыденным наблюдением: когда стакан вина погружает нас в состояние эйфории, мы склонны видеть в этом прямое воздействие организма на сознание, когда же мы меняем положение руки вследствие сознательно принятого решения, нам кажется, что это является прямым воздействием сознания на организм. Но как только мы пытаемся проанализировать оба эти причинные отношения, они оказываются совершенно непостижимыми.

     Во-первых, утверждать, что сознание может воздействовать на физиологические процессы, –  значит приписывать ему в той или иной форме какую-то силу (в форме ли сил, работы, мощности и т. д.), либо допускать существование какой-то «психической энергии», предполагающей сверх того еще и отношения между силами. А ведь сила является измеряемой величиной, разговор же об энергии не только не устраняет трудностей, но, напротив, умножает их, поскольку предполагает два следствия: превращение разных видов энергии друг в друга и сохранение энергии. Однако и то и другое лишено всякого смысла в случае возможного воздействия сознания на тело. В самом деле, когда пытаются представить себе подобное воздействие, воображают нечто вроде материальной или эфирной подкладки, которая якобы лежит в основе сознания и выступает под его именем, вызывая действия организма.

     Иными словами, в данном случае «воздействует» не сознание, а сопровождающая его нервная деятельность, причем, разумеется, нервная деятельность, сопровождающаяся сознанием, не идентична бессознательной нервной деятельности. Но если нет тождества между этими двумя видами нервной деятельности, то не имеют ли сторонники теории взаимодействия основания утверждать, что сознание модифицирует нервную деятельность?

     Тогда снова возникает проблема, как и почему это происходит: либо сущность сознания состоит просто в том, чтобы «осознавать» причины или основания, модифицирующие нервную деятельность, а само оно не является причиной, либо оно является причиной и ему нужно приписывать силу, энергию и т. д. со всеми уже указанными трудностями.

     Во-вторых, прямое причинное воздействие какого-нибудь органического процесса на сознание столь же непонятно. Подобный процесс состоит в последовательно развертывающихся материальных процессах, предполагающих наличие у них массы, силы, сопротивления, энергии и т. д.

     Для того чтобы эти материальные процессы модифицировали сознание, нужно было бы, чтобы они нашли в нем точку приложения, природа которой была бы однородна с ними, в форме перемещения массы, ускорения движущей силы, уменьшения сопротивлений и т. д., иначе модификация осталась бы непонятной.

       И действительно, если стакан вина приводит нас в состояние веселости, то это находит свое выражение в ускорении образования ассоциаций, в снятии торможения и т. д. Но является ли это воздействием «на сознание», или это воздействие на совокупность нервных связей, а роль сознания в таком случае сводится лишь к их «осознанию» соответственно самому своему названию? 

     3. Параллелистическое решение 

     Эти непреодолимые трудности толкают  большинство авторов к тому, чтобы  допустить существование двух различных  рядов явлений, один из которых образован состояниями сознания, а другой – сопровождающими их нервными процессами (причем всякое состояние сознания соответствует такому процессу, а обратное было бы неверно). Связь между членами одного из рядов и членами другого ряда никогда не является причинной связью, а представляет собой их простое соответствие, или, как обычно говорят, «параллелизм». В этом втором решении можно различать несколько разновидностей.

     Так, например, классический параллелизм  был атомистическим и искал поэлементного соответствия (то есть соответствующего физиологического явления для каждого ощущения, каждой «ассоциации» и т.д.).

     Гештальттеория, напротив, говорит о принципе «изоморфизма», признавая соответствие между целостными структурами. Другое подразделение (независимое от предыдущего) противопоставляет сторонников дуалистического направления («дух» и тело) сторонникам монистического направления, которые видят в этих двух рядах две стороны одной и той же реальности, воспринимаемой либо изнутри (сознание), либо извне (физиология). Органический монизм, кроме того, делает основной акцент на физиологии и видит в сознании лишь «эпифеномен» и т. д.

     Эта вторая группа решений действительно  устраняет трудности, возникавшие  перед сторонниками теории взаимодействия. Но та форма, в какой это обычно делается, создает новые трудности, не менее серьезные. В самом деле, если сознание – лишь субъективный аспект нервной деятельности, то непонятно, какова же его функция, так как вполне достаточно одной этой нервной деятельности. Так, внешний стимул вызывает приспособительную реакцию, проблема высшей математики решается как в реальном, так и в «электронном мозгу» и т. д., – все можно объяснить без участия сознания. Можно, конечно, утверждать, что проблема неверно поставлена и что сознание имеет функциональное значение не большее, чем нейтральная мутация в области биологической генетики.

     Однако  следует ответить, что сознание подчиняется  многочисленным законам и что  в психогенезе, как и в социогенезе, конструкция все более и более сложного поведения сопровождается не только расширением поля сознания, но еще – и в первую очередь – все более утонченным структурированием этого поля. Вся история науки – это история прогресса сознательного познания, и это остается верным и для истории бихевиористской психологии, которая исключает из поля своего внимания сознание в результате причудливого применения своей сознательной рефлексии.

     Все это поднимает, следовательно, серьезную  проблему, и для того чтобы решение, состоящее в признании существования двух «параллельных» или изоморфных рядов, действительно могло удовлетворить нашу потребность в объяснении, хотелось бы, чтобы ни один из этих рядов не утратил всего своего функционального значения, а, напротив, чтобы стало понятным, по крайней мере, чем эти разнородные ряды, не имеющие друг с другом причинного взаимодействия, тем не менее, дополняют друг друга.

     Объективное изучение человеческой субъективности предполагает исследование таких ее реалий, которые выражены во внешнем  поведении, запечатлены в продуктах деятельности человека, проявляются в общении и во взаимоотношениях его с другими. Возможно ли по внешним фактам поведения человека судить о его внутреннем мире? Как связаны между собой внутренние, субъективные, идеальные явления и внешние, чувственно данные, материальные процессы?