Николо Макиавелли: труды и жизнь

круговорот, не подчиненный никакой свыше предустановленной цели, объясняемый

изменением нравов (отчасти под влиянием дурного  или хорошего правления), но не

находящий еще  материалистического объяснения в  условиях жизни людей.

Круговорот этот рассматривается в сочинениях Макиавелли как результат

воздействия судьбы - Фортуны, отождествляемой с богом  и обозначаемой также

именем Необходимости. Фортуна-Необходимость - это не внешняя по отношению к

истории и обществу сила, а воплощение природной закономерности, неизбежного

хода вещей, определяемого  совокупностью причинно-следственных связей.

Однако воздействие  бога - судьбы - необходимости не фатально. В этом плане

учение Макиавелли откровенно враждебно противостоит неумолимому детерминизму

стоиков и аверроистов. История (а стало быть, и политика, ибо для Макиавелли

история есть политический опыт прошлых веков, а политика - ныне, сейчас

творимая история) не есть безличный «ход вещей» или  «ход времен», в ней

«судьба» и «необходимость»  означают ту объективную среду, ту совокупность

условий, в которой  вынужден действовать человек. А  потому успех человеческого

деяния зависит  не только от судьбы-необходимости, но и от того, в какой мере

человек - деятель, политик - сумеет ее понять, к ней приспособиться и в то

же время ей противостоять.

                            Судьба и доблесть.                           

Разумеется, судьба сильна - «Многие называют ее всемогущей, ибо всякий, кто

приходит в эту  жизнь, рано или поздно ощутит ее силу», - писал Макиавелли в

поэме «О судьбе». Но пусть «ее природная мощь одолевает любого человека»,

пусть «владычество ее необоримо» - за этими словами  следует знаменательная

для всей философии  и политического учения флорентийского секретаря оговорка:

«Если не умерит ее чрезвычайная доблесть».

Вот почему, изложив  в своем «Государе» правила политического действия,

которое должно привести к успеху в создании «нового государства», Макиавелли

в предпоследней  главе книги специально разбирает и опровергает мнение,

«будто дела мира направляются судьбой и богом, что люди, с их умом, ничего

изменить в этом не могут, а наоборот, совершенно беспомощны».

Характерно, что  Макиавелли - современник Джованни Пико делла Мирандолы решает

этот вопрос так, «дабы не была утрачена наша свободная  воля». Но

проблема эта, столь  важная для теологов и философов в пору предреформационных

и реформационных споров, рассматривается Макиавелли полностью вне рамок

теологии: не божественное провидение или предопределение интересует его, а

конкретное политическое действие в познаваемом и подчиненном  закономерному

движению мире. «Можно, - продолжает он, -думается мне, считать за правду, что

судьба распоряжается  половиной наших поступков, но управлять другой половиной

или около того она предоставляет нам самим». Дело, однако, не в этой

арифметике, впрочем, достаточно - и притом демонстративно - приблизительной.

Признав роль не подвластных человеку объективных обстоятельств в ходе

исторических событий, Макиавелли пытается определить не «долю», не «процент»,

зависящий от человеческой деятельности, но условия игры. Условия же эти

заключаются в  том, чтобы, во-первых, тщательно и глубоко изучать эти

обстоятельства, т.е. стремиться к объективному, свободному от теологических

предпосылок, познанию закономерностей в игре враждебных политических сил, и,

во-вторых, противопоставить неумолимому «ходу» судьбы не только использование

этого знания, но и  собственную волю, энергию, силу, то, что Макиавелли

определяет понятием virtu - лишь условно и весьма неточно переводимым словом

«доблесть». Макиавеллиева  «вирту» - это уже не средневековая «добродетель», но

и не совокупность моральных качеств, это - свободная  от моральных и религиозных

оценок сила и  способность к действию, сочетание активности, воли, энергии,

стремления к  успеху, к достижению поставленной цели.

Судьбу Макиавелли уподобляет одной из разрушительных рек, которые приносят

своим разливом неисчислимые бедствия жителям. Сила их и мощь заставляют

людей уступать и бежать перед разбушевавшейся стихией, но той же стихии

можно и противостоять: «И хотя это так, оно все же не значит, чтобы люди в

спокойные времена  не могли принимать меры заранее, строя заграждения и

плотины». Итак, напору, потоку судьбы можно противостоять. Человеческая

деятельность может, с одной стороны, приспособиться к «судьбе», учитывать ее

ход («счастлив  тот, кто сообразует свой образ действий со свойствами

времени», «несчастлив тот, чьи действия со временем в разладе»). Узнать,

угадать, понять границы возможного, действовать в «соответствии со временем»

- задача политического  деятеля, а определить общие  закономерности этого

движения времени - задача политического мыслителя, наставника государя:

«Тот, кто умеет  согласовать свои деяния со временем и действует только так,

как того требуют  обстоятельства, менее ошибается... и бывает счастливее в

своих начинаниях». И все же одной осторожности и  благоразумия недостаточно,

необходимы решительность  и смелость, умение подчинить обстоятельства, чтобы

заставить их служить  себе, необходимы воля и страсть  борца: «Лучше быть

смелым, чем осторожным, потому что судьба  -  женщина, и если хочешь владеть

ею, надо ее бить и  толкать... судьба всегда благоволит к молодым, потому что

они не так осмотрительны, более отважны и смелее ею повелевают».

Если движение истории, исторических событий подчинено причинно-следственной

связи, природной  необходимости, то и само возникновение человеческого

общества, государства, морали объясняется в политической философии

Макиавелли естественным ходом причин, а не божественным вмешательством, и

здесь флорентийский секретарь оказывается учеником и последователем античных

материалистов. Забота о самосохранении и самозащите привела  к объединению

людей в общество и к избранию ими «из своей среды самого храброго», которого

они сделали «своим начальником и стали повиноваться ему». Из общественной

жизни людей, из необходимости самозащиты от враждебных сил природы и друг от

друга выводит  Макиавелли не только власть, но и мораль, причем само понятие

добра определяется гуманистическим критерием «пользы»: «Отсюда возникло

познание разницы  между полезным и добрым и вредным и подлым», а для

соблюдения возникших  таким образом первоначальных правил человеческого

общежития люди «решились установить законы, учредить наказания для их

нарушителей; отсюда явилось понятие справедливости и правосудия».

                           Политика и религия.                          

С чисто земных, практически-политических позиции  рассматривает Макиавелли и

религию. Ни о каком  божественном ее происхождении у него и речи нет. Религии

рассматриваются им как явления общественной жизни, они подчинены законам

возникновения, возвышения и гибели; как и вес в жизни  людей, они находятся во

власти необходимости. И оцениваются они с точки зрения их пользы для

политической цели, стоящей перед обществом. Общества без религии Макиавелли не

мыслит. Религия  представляется ему необходимой  и единственной  формой

общественного сознания, обеспечивающей духовное единство народа и государства.

Государственным интересом, общественной пользой определяется его отношение к

различным формам религиозного культа. Не отвергая этических  принципов

христианства, он в то же время показывает, что  они не соблюдаются в современной

ему европейской, и особенно итальянской, действительности. «Если бы в

христианском государстве  сохранилась религия, основанная учредителем

христианства, христианские государства были бы гораздо счастливее и более

согласны между  собой, чем теперь». Но религия оказалась в разительном

несоответствии  с повседневной житейской практикой, в особенности с пагубной для

общества и государства деятельностью католической церкви: «Но как глубоко

упала она, -  продолжает свою мысль Макиавелли в «Рассуждениях  на первую декаду

Тита Ливия», -  лучше всего показывает то обстоятельство, что народы, наиболее

близкие к римской  церкви, главе нашей религии, оказываются  наименее

религиозными». Дело не только в том, что Макиавелли считал папский Рим

виновником бедствий своей страны, главным препятствием к достижению ее

национального единства. Благодаря разложению католической церкви и духовенства

общество не только отошло от «основных начал» христианства, но итальянцы

«потеряли религию  и развратились». Но не о возвращении к попранным

церковью истинным началам христианства мечтает флорентийский секретарь.

Причину упадка он видит также и в самой христианской религии, оказавшейся в

противоречии с  политической практикой. Этические  начала христианства он считает

практически неосуществимыми, а потому и непригодными для укрепления

государства, к  чему должна сводиться, по учению Макиавелли, положительная

функция религии.

Размышляя о том, почему древние народы были «больше  нашего преданы свободе», он

видит причину  в «разнице воспитания» и в «различии религии». По мнению

Макиавелли, христианство, пусть и открывая верующим «истину  и правильный путь

жизни», учит, однако, переносить все надежды на небеса, меньше ценить мирские

блага. Христианство «признает святыми большею частию людей смиренных, более

созерцательных, чем  деятельных», оно «полагает высшее благо в смирении, в

презрении к мирскому, в отречении от жизни». В результате «этот образ жизни,

как кажется, обессилил мир и предал его в жертву мерзавцам. Когда люди, чтобы

попасть в рай, предпочитают скорее переносить побои, чем мстить, мерзавцам

открывается обширное и безопасное поприще». Так в творчестве Никколо Макиавелли

гуманистическая критика христианского нравственного  идеала достигает своего

логического завершения. Макиавелли не только раскрывает общественную функцию

религии в классовом  обществе; он настаивает на ее необходимости  для укрепления

государства, но религия  эта, по его убеждению, должна носить совершенно иной