Деятельная структура сознания и определение его истинной сущности. Истинное сознание и сознание неистинное. Две логические формы неист

    Контрольная работа 
 

    по  философии 
 
 
 
 
 
 

          Проверил: 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Деятельная  структура сознания и определение  его

      истинной  сущности. Истинное сознание и сознание неистинное.

      Две логические формы  неистинного созназнания.

      Эгоизм  и альтруизм сознания 

      История философии, как было показано, с несомненностью владеет лишь одним определением сознания. Сознание – это чувственно-мыслящий поток, определенный актом выделенности человека из мира сущего, т.е. актом «Я есть Я», или «Я есть», или просто «Я». Этот акт иначе называется актом самосознания. Декартовского «когито» («мыслю») здесь – в этом акте – явно недостаточно. Тут «Я» не только мыслит, образуя понятия и ими, оперируя, но еще и чувствует свою заброшенность в мир сущего, свою одинокость. Вот этот чувственно-экзистен-циальный срез акта самосознания декартовское основоположение не учитывает и в результате, как показала дальнейшая история картезианской мысли, бросает человека не в познание самого себя, а в рационально-научное познание окружающего мира, в рассудочную логику этого познания. Если человек в картезианстве и существует, но существует только как рассудочное существо – существо, даже не ставящее вопроса об истине самого себя как человека и определяющего свое сознание через знание о мире вне себя, т.е. мыслящее «сознание» как со-«знание», совместное, или по Канту, общезначимое, и в силу этого достоверное, знание.

      Определение сознания как мысляще-чувственного потока, определенного актом «я», «эго», меняет отношение к нему как к чему-то «высшему» по отношению к животной психике. Именно оно ставит вопрос о сущности не «сознания вообще», а «вот этого сознания», сознания индивидуального, о котором у нас только и ведется речь. По крайней мере ясно, что акт самосознания сам по себе вопроса о сущности сознания не решает, а лишь его ставит. На самом деле, что мы можем сказать об этом акте самосознания, акте «яйности»? Наверное, очень немного. Во-первых, он говорит о том, что человек – существо свободное, т.е. предоставленное самому себе: я есть я. Во-вторых, он говорит о том, что свобода, определенная актом самосознания, ограничивает себя актом ответственности за свою жизнь, прежде всего, физическую жизнь. Но эта ответственность может быть направлена не в нравственно-духовную сторону человеческого бытия, а в прямо противоположную, эгоистически-потребительскую сторону, и тогда от подлинной человеческой свободы ничего не остается. В этом последнем случае свобода превращается в несвободу, или свободу вседозволенности, свободу произвола над миром сущего. Имея в виду именно эту форму «свободы», Кант имел полное право сказать, что «человек по природе зол», и даже пытаться обосновать это положение¹. В-третьих, акт самосознания говорит о «заброшенности» человека, о его «одинокости» в мире и «оставленности» его в нем. В критические моменты жизни (положим, перед лицом собственной физической смерти, смертельной болезни) человек всегда остается один на один сам с собой, и ему не нужны никакие посредники из подобных себе. Это – непреложный факт и акт всякой индивидуальной жизни. Любому человеку жизненно необходимо в определенные моменты жизни, не только, конечно, перед лицом неизбежной смерти, остаться наедине с самим собой, наедине с непостижимой рассудком тайной собственного бытия. Это положение самосознания может оспорить лишь глупец, для которого «день прошел, и ладно». Сознание в реторте самосознания, таким образом, раскалывает мир надвое: на мир во мне («я») и на мир вне меня («не-я»), и тут уж ничего не поделаешь.

      Наконец, акт самосознания, как нами было сказано, ставит вопрос не об определении  сознания – этим актом сознание уже определено, – а об определении сущности сознания «вот этого человека». Сущность здесь идентифицируется с понятием истинности сознания как такового. Когда сознание человека может быть истинным, или сущностным, а когда сознание может быть неистинным, несущностным? В классической европейской философии в такой прямой и резкой форме вопрос этот никогда не ставился. Хотя постановка этого вопроса совершенно очевидна. На самом деле, на каком основании мы всерьез можем полагать, что всякое сознание – истинно? Разве закоренелый бандит, убийца, насильник, вообще бессовестный человек, могут считаться наделенными истинным сознанием? Здесь я (Л.Р.), конечно, исключаю больную психику, которая может глушить сам акт самосознания. Исключать их из разряда людей тоже нельзя, так как, обладая здоровой психикой, они обладают и актом самосознания, к тому же порой еще более выраженным, чем у обычных людей. Это значит, что сознанием они обладают. Стало быть, акт выделенности человека из мира сущего определяет сознание, но не определяет его сущности, его истинности.

      Вот для того, чтобы эту сущность определить, нам и понадобилась деятельная структура сознания.

      Раскроем  ее. Всякий человек обладает только двумя способностями: способностью мыслить и способностью чувствовать. Поток сознания, стало быть, состоит из единства этих двух способностей. Но, как мы уже знаем из «Введения в курс», способность мыслить состоит из двух своих логических уровней или сфер: способности мыслить рассудочно и способности мыслить разумно («ум» и «мудрость» сводятся, как мы уже знаем, к этим двум способностям). В свою очередь, человеческая чувственность также распадается на две способности – на способность чувствовать потребительски и на способность чувствовать нравственно, сопереживающе, сердечно. Ни иным мышлением, кроме указанных его логических форм, ни иной чувственностью, кроме двух приведенных, деятельное сознание человека не обладает. А если и есть что-то иное по названию (например, духовность), то они могут быть выведенными из них, что мы в свое время и сделаем, хотя частично и исполнились ранее.

      Все четыре сферы деятельности мышления и чувственности находятся в единстве сознания, составляя его деятельное содержание. Поскольку мы достаточно подробно познакомились с психикой высших животных и поняли из этологии, что этой психике свойственно рассудочно мыслить и потребительски чувствовать, то ясно, что ни рассудочное мышление, ни потребительская чувственность не могут входить в определение сущности человеческого сознания. А это может значить только одно: эта сущность определяется не иначе, как со стороны деятельности мышления – разумностью, а со стороны чувственной деятельности – деятельностью нравственного чувства. Деятельность нравственного чувства иначе называется любовью. Такую – нравственную – любовь ни в коем случае нельзя путать, смешивать с любовной страстью, которая в определенной степени присуща и высшим животным, стало быть, не может входить в определение сущности сознания.

      Таким образом, мы пришли к выводу о том, что сущность сознания обнаруживает себя в деятельном единстве разумной мысли и нравственной любви. Одним словом, сущность сознания – разумно-нравственная.

      Из  «Введения» мы уже знаем, что такое  разум в его деятельно-конкретной разумности – теперь уже можно  сказать – сознания. Его логическая форма нам известна: 

      Я D  не Я (Я Š не-Я Š Я). 

      Эта трехактная логическая форма разумной мысли полностью совпадает с деятельностью нравственного чувства – чувства сопереживания всякому иному, всякому «не-Я», попавшему в круг общения с «Я», с любящим. Как нам уже известно, во втором акте деятельности разума мыслящее «Я» отождествляется с «не-Я» и в результате этого отождествления мы имеем «чувственно-сверхчувственный» феномен понимания иного себе. Рассудок, в отличие от разума, способен лишь знать иное себе, в то время как разум это иное понимает. Этим я хочу сказать, что можно нечто знать, но не понимать знаемое. Как бы сказал Кант, рассудок, трансцендентально синтезируя явления познающего объекта, не добирается до его сущности, которая остается за бортом субъект-объектных отношений гнозиса, остается «вещью в себе», т.е. сущностно непознанной вещью. Если же разум понимать так, как мы сейчас его понимаем, не по-кантовски и не по-гегелевски, то необходимо признать, что только в такой его деятельности мы приходим к действительному феноменологическому  схватыванию сущности иного, сущности «не-Я».

      Но  теперь нам важно показать, что сущность сознания действительно сводится к разумно-нравственной, или, что одно и тоже, понимающе-любящей его деятельности. Вопрос этот нами в первом приближении уже решен, поскольку само сознание по определению есть деятельное единство мысли и чувства. Но этот же вопрос теперь можно решить и более жизненно. Для этого достаточно того, чтобы показать, что нравственная любовь к иному всегда сопровождается пониманием этого иного, равно как и понимание иного всегда сопровождается или выражается любовью и в любви к нему. Действительно, всегда ли я люблю то, что понимаю? Без всякого сомнения – да. Такое понимание захватывает меня целиком, всего, «до кончиков ногтей», и я начинаю, вопрошая, творить, а это невозможно без нравственной любви, нравственной «тяги» к предмету творчества – тому предмету, который я понимаю. Теперь поставим следующий вопрос, продолжая на нравственной основе любви двигаться по направлению к определению подлинной разумности, логическую форму которой мы уже знаем.

      Всегда  ли я могу любить то, что знаю? Я знаю, например, рационалистическую философию Новоевропейского времени, но сказать, что я люблю эту философию, - не могу. Почему? Да потому, что она не дает мне понимания моей собственной человеческой сущности, не отвечает мне на вопросы моей собственной бытийности: зачем я? почему я? к чему я живу на этом свете? в чем смысл моего личного существования? Такое знание не тревожит постоянно беспокойного сердца, не захватывает меня чувственно и целиком. Это знание – где-то в стороне от меня, хотя и нельзя сказать, что оно меня, как профессионала, не интересует. Интересует и порой очень, но этот интерес чисто рассудочно-познавательный. Как в математике. Не зря философы этого классического направления не умели обходиться без математики, ставя ее в основание своего философствования. Так что знание без понимания вполне возможно, если само понимание понимать правильно – через сферу захваченности всего своего существа, или экзистенциально, т.е. так, чтобы случилось событие под названием «встреча»: сущности познающего со смыслом знаемого.

      Но  если я люблю то, что понимаю, независимо от того, выражено понимаемое в знании о нем или нет, то спрашивается: ведет ли любовь к пониманию того, что (или кого) любишь?

      На  этот, как и предыдущий вопрос, не так трудно ответить исходя из опыта своего собственного сознания, своего бытия. Действительно, если я люблю то, что понимаю, то, наверное, справедливо и обратное: я понимаю то, что истинно люблю. Через несколько лет, как я ответил себе на этот вопрос, я, придя в читальный зал своей университетской библиотеки, решил еще раз просмотреть подшивки журнала «Вопросы философии» за несколько последних лет: не пропустил ли я чего, готовя тогда свою монографию в печать? И вот: во втором номере этого журнала за 1989 год я обнаружил то, что меня буквально восхитило – публикацию «одного мыслителя», как он сам себя называл, Я.Э. Голосовкера под названием «Интересное». Состоялась та самая «встреча», о которой я только что говорил, но только с мыслителем, встретившимся с удивившим его событием сознания, которое я тогда уже вывел в логико-онтологическую плоскость философского исследования. Послушаем его внимательно: «Человек даже в повседневном житейском опыте многое как-то понимает сразу и без слов, т.е. без построения фразы или даже отрезка фразы или одного всеобъемлющего слова и даже без высказывания про себя. То, что он понял, есть не слово, а чистый смысл или иногда смысл с некоей аберрацией, весьма напоминающей по характеру восприятия чувство любви или близости: любящий мгновенно постигает чувством состояние любимого в мельчайших оттенках его настроения. Мать чувством мгновенно постигает состояние ребенка. Если она формулирует его, то формулирует материнским языком. Так и ум мгновенно постигает смысл. Отмечу, что я вовсе не отождествляю эти два понимания – чувство и ум, а только их употребляю, для того, чтобы меня правильно поняли. Это, однако, не отрицает возможности их сродства»².

      Вот оно, подтверждение того, о чем  я долго и мучительно размышлял, решая проблему Паскаля и находясь в поиске ответа на вопрос: что есть подлинный разум (не «ум», конечно, тем более, если он носит рассудочный характер, как мы уже знаем), «заземленный» на индивидуальное сознание в его истинной деятельности, на мое «я» сознания, разум, который становится живой человеческой разумностью мысли?! Да, когда я по-человечески истинно люблю иное, то только в этом случае я это иное и понимаю, интуитивно схватывая его глубинный смысл, его сущность. Вот когда я встречаюсь с истинной разумностью человеческой мысли и ее феноменологическим продуктом – пониманием иного себе. Понимание возможно только в акте деятельности индивидуального нравственного чувства, или, иначе, в акте любви как любви. Здесь только очень важно подчеркнуть вот что: само «чистое» нравственное чувство – чувство сопереживания – не формирует понимания как такового. Смысл иного, его сущность, схватывается в любовном акте мыслью – только мысль на это способна, а вовсе не нравственная чувственность, взятая в своем «чистом», или изолированном, виде. Но поскольку только в акте любви к иному мне дано понимание этого иного, то это может значить только одно: деятельность нравственного чувства (любовь) сращена с деятельностью разумной мысли и не мыслимы друг без друга, и сущность сознания человека определяется именно этим нерасторжимым единством. Разум здесь выступает своеобразным скелетом тела сознания, а нравственность – живой плотью этого тела. Лиши сознание нравственной деятельности чувства, и мы будем иметь дело с мертвым разумом, или неразумностью, – со скелетом, что выставляется в анатомическом кабинете любой школы. Лиши сознание разумности, и мы будем иметь дело с живым покойником, безнравственным существом, способным на любую низость и на любое преступление перед человеком и человечеством.

      Поскольку мысль, если она мысль, всегда имеет свою логическую форму деятельности, то из выявленного нами сущностного единства сознания выводится положение о том, что форма деятельности нравственного чувства и форма деятельности разумной мысли есть одна и та же форма. Иначе это положение можно сформулировать так: универсальной формой деятельности нравственного чувства – любви, как она есть и какой она должна быть – выступает деятельность разумной мысли. А чувственным содержанием этой мысли выступает нравственная деятельность чувства, любовь как любовь.

      Только  теперь можно сделать окончательный  вывод о том, что сущность сознания – разумно-нравственна, или понимающе-любяща, что одно и то же. Чтобы владеть этой сущностью, человек должен мыслить по указанной нами трехактной логической схеме: