Уральский сказочник П.П.Бажов

В традиционной культуре семейные и профессиональные роли были закреплены в соответствии с полом: «Для женщин главными социальными  ролями являются семейные роли (мать, хозяйка), для мужчин – профессиональные роли. Мужчин принято оценивать по профессиональным успехам, женщин по наличию семьи  и детей» [Клецина, 2001,70]. В сказах П. П. Бажова мужчина – прежде всего мастер, женщина – мать. Не случайно оставшуюся в девушках Алену, героиню сказа «Ермаковы лебеди» все зовут Ребячьей Радостью – она постоянно нянчится с детьми. Любовь к детям, по мысли П. П. Бажова, – главное свойство женской природы, оно остается характерной чертой незамужней женщины.

Сказы 1930-х гг. фиксируют достаточно жесткую систему разделения труда: каменное дело – удел мужчины-мастера; рукоделье и ведение хозяйства выпадают на долю женщины. Так, Прокопьич, которого Катя просит обучить ее «чему попроще», удивляется: «Девичье ли дело за малахитом сидеть? Отродясь такого не слыхивал» [I, 103]. В сказах 1940-х гг. появляется мотив мужского и женского сотворчества. Так, в сказе «Иванко Крылатко» именно Оксютке, невесте Иванко, приходит в голову мысль приделать коньку крылышки, «чтоб он лучше фуйкина вышел» [II, 37]. Поэтому дедушко Бушуев позволяет Иванку жениться на «такой смышленой девке» [II, 38]. В сказе «Шелковая горка» крепостная Демидовых Марфуша Зубомойка первой обращает внимание на мягкий камень на Шелковой горке и овладевает искусством изготовления пряжи и плетения кружев из асбеста, а Юрко Шмель тайком от хозяина «испытывает» камень. Молодые люди надеются на то, что в награду «за выдумку» им «жениться дозволят» [II, 103]. В сказе «Чугунная бабушка» жена каслинского мастера Василия Торокина узнает о замысле мужа вылепить фигурку – образец для литья и даже дает ему советы, к которым тот прислушивается.

Несмотря на безусловное наличие дифференцированности труда, в рабочей семье зависимость  от других ее членов была все же меньшей, чем в семье крестьянской. Так, ситуация вдовства в рамках крестьянского  жизненного уклада была подлинно трагичной: женщина становилась социально  незащищенной, «сиротой» (так именовали  себя вдовы), лишалась заступника; мужчина-вдовец оставался без хозяйки в доме. Такое положение дел вынуждало, как правило, к вторичному замужеству/женитьбе; общественное мнение не одобряло женщину, долгое время не выходившую вторично замуж. В сказах П. П. Бажова вдовы и вдовцы предпочитают жить в одиночку, мотивируя это нежелательностью присутствия в доме отчима или мачехи: «Хоть золотой второй, а все ребятам вотчим» [I, 61]; «Вот она у меня какая забавуха растет, а мачеха придет – все веселье погасит» [I, 183]. В случае необходимости заводские женщины могут сами заработать на жизнь: Танюшка выучивается шить шелком, Катя садится к станку работать с малахитом, Настасье удается прожить одной с детьми. Мужчины способны справляться с домашним хозяйством: Гане стряпают соседи, Прокопьичу «старушка Митрофановна из соседей снаходу хозяйство вела» [I, 87]. Образы мачехи и людей, у которых живут дети-сироты до того, как обретают семью, решаются автором в негативном ключе, они крайне схематизированы (П.nbsp/>П. Бажов здесь наследует сказочную традицию): «Мачеха попалась, прямо сказать, медведица. Федюньку и вовсе от дома отшибло» [I,257]. В сказе «Шелковая горка» функцию мачехи выполняет Фетинья, управляющая рукодельней, в которую «брали больше сироток, а когда и девчонок из многодетных домов» [II, 99]. Как типичная злая мачеха, Фетинья стремится извести осиротевшую Марфушу. Образ девушки-сироты в рассматриваемом сказе может быть соотнесен с образом невинно гонимой падчерицы в волшебной сказке.

Заводские старики  и старухи играют особую роль в  сказах П. П. Бажова. Так, в сказе «Каменный цветок» бабушка Вихориха выхаживает Данилку после зверской порки, она же первой рассказывает ему о каменном цветке. Ее комический «двойник» – ведунья Колесишка из сказа «Сочневы камешки». Если Вихориху рассказчик называет «старушкой», то Колесишку презрительно именует «старушонкой». Вихориха «заместо лекаря по нашим заводам на большой славе была, силу в травах знала… Старушка, слышь-ко, ласковая да словоохотливая» [I, 85]. Она лечит Данилушку совершенно бескорыстно. Колесишка – лжеведунья, она только бормочет «ведунью дурость» [I, 158] и старается выманить у Ваньки Сочня как можно больше денег.

Старики в сказах П. П. Бажова являются воплощением народной этики – они устраивают судьбу сироток: Федюнька идет жить к дедку Ефиму, Прокопьич «вместо отца» Даниле, старик Кокованя «берет в дети» Даренку. Именно старики обладают выраженной способностью приобщения ребенка-сироты к чудесному: Кокованя рассказывает Даренке о Серебряном Копытце, дедко Ефим Федюньке – об Огневушке-Поскакушке, Прокопьич обучает Данилу камнерезному делу. Причем эти дети-сироты сами готовы к восприятию чудесного: Даренка, не боясь, выбегает навстречу Серебряному Копытцу, Федюнька любуется веселым плясом Огневушки-Поскакушки, Данилка обладает априорным знанием камнерезного дела. Необходимо отметить, что категория сиротства в сказах П. П. Бажова имеет особый статус. Так, сиротами являются не только дети, но и взрослые: у Катерины, невесты Данилы, умирают родители; Настасья, жена Степана, была сиротой. На наш взгляд, определяющим в осмыслении сиротства является мотив отсутствия заступника (в социальном плане) и мотив одиночества, безродности, бессемейности (в плане онтологическом). Как известно, в системе фольклорных жанров (преимущественно в волшебной сказке) образ сироты интерпретируется как маргинальный, поэтому он имеет связь с умершими предками. На сказах П. П. Бажова лежит отпечаток традиций изображения сироты в волшебной сказке: сироты в сказах способны вступать в контакт с «тайной силой» либо непосредственно (Данила, Катерина), либо косвенно (Настасья).

Гендерная система  в сказах П. П. Бажова выстраивается таким образом, что мужчины и мужское/маскулинное (черты характера, модели поведения, профессии и прочее) считаются первичными, значимыми и доминирующими, а женщины и женское/фемининное определяются как вторичное и подчиненное. Так, в сказе «Дорогое имячко» (о «старых людях») рассказчик, описывая девку-Азовку, относящуюся, по его мнению, к «тайной силе», все же характеризует «женское» через соотношение с «мужским»: «Смелая такая, расторопная, хоть штаны на такую надевай» [I, 337]. В сказе «Кошачьи уши» типичная оценка «доступного» женскому уму выявляется через сомнения «мужиков»: «Что баба знает? « [I, 196]. Наконец, вторичность женской профессиональной роли с социальной точки зрения выражается в сказе «Шелковая горка» устами заводчика Демидова. Угрожая Фетинье, не желающей отпускать Марфушу домой из рукодельни, Демидов говорит: «Что за речи? Какое твое в этом деле разуменье? Там, поди-ко, пятеро парнишек остались. Вырастут – железо ковать станут, не твои дырки из ниток выплетать…» [II, 101]. Тем самым публичная сфера признается областью мужской активности, частная сфера – женской. В патриархатной гендерной системе декларируется примат публичной мужской индустриальной сферы, приватная – женская, домашняя – сфера воспринимается как вторичная, второстепенная по значимости, обслуживающая. Гендерные роли соотносятся не только как взаимодополнительные, но и как иерархически организованные: базовой мужской функцией признается функция кормильца, базовой женской функцией – функция матери, хозяйки. В сказах 1940-х гг. сфера женских ролей расширяется: признается значимость женщины в качестве советчицы мужа. Модификация гендерного стереотипа связана с традициями изображения женщины в советской литературе и женской ролью в советской гендерной системе (гендерный контракт работающей матери – сочетание материнства с занятостью в социальной сфере).

Таким образом, в сказах П. П. Бажова имеет место «двойная» гендерная асимметрия. На уровне сверхъестественного преобладает женское начало, соотносимое, по мысли С. Н. Булгакова, «с глубинами бытия» [Булгаков, 1996, 266]. Мужчины-мастера, контактирующие с представительницами «тайной силы», вынуждены соблюдать этико-поведенческие нормы, чтобы избежать опасности или минимализировать негативные последствия. На уровне социальных отношений доминирует мужское начало, признаваемое первичным; женское определяется через соотношение с мужским.

Итак, сказовое творчество П. П. Бажова позволяет реконструировать стадиальность мужской и женской жизни, проследить процесс гендерной социализации, рассмотреть гендерные стереотипы, выявить некоторые константы мужского и женского национального характера. Специфика гендерных ролей в сказах П. П. Бажова обусловлена своеобразием уральского историко-культурного ландшафта. Гендер включен в структурную организацию сказов. Так, система образов гендерно маркирована: практически все персонажи имеют мужскую или женскую форму манифестации. Взаимодействие персонажей порождает конфликт, в котором значимым оказывается гендерный аспект.

Литература

Бажов П. П. Сочинения: В 3 т. М., 1976.

Блажес В. В. Бажов и рабочий фольклор. Свердловск, 1982.

Булгаков С. Н. Тихие думы. М., 1996.

Жердев Д. В. «Игра с реальностью» в сказах П. П. Бажова // Дергачевские чтения – 2000: Русская литература: национальное развитие и региональные особенности: Материалы международной научной конференции: В 2 ч. Ч. 2. / Сост. А. В. Подчиненов. Екатеринбург, 2001. С. 83–86.

Клецина И. О содержательных и динамических характеристиках гендерных стереотипов // Гендерный конфликт и его репрезентация в культуре: Мужчина глазами женщины. Екатеринбург, 2001. С. 69–78.

Савкина И. Л. «Пишу себя…»: Автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века. Тампере, 2001.

Славянская мифология: Энциклопедический  словарь. М., 1995.

Словарь гендерных терминов / Под  ред. Е. В. Здравомысловой. М., 2001.

Тресиддер Дж. Словарь символов. М., 1999.

Швабауэр Н. А. Типология фантастических персонажей в фольклоре горнорабочих Западной Европы и России: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Челябинск, 2002.