Особенности национального менеджмента

ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОГО  МЕНЕДЖМЕНТА

 

 

План:

Об общем

Менеджмент

О фильтрах восприятия

Оформление  западной модели менеджмента

О российской модели менеджмента

Сопоставление отечественной и западной моделей  менеджмента

Заключение

Список литературы

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 
    Смысл выяснения национальных особенностей менеджмента состоит не в самолюбовании, а в холодном исследовании свойств  этого социального явления. Цель его — определение неразвитых сторон отечественной традиции и  внешнего опыта, который может быть использован для ее совершенствования. «Прививка» чужого опыта должна быть органичной, а не вноситься в виде чужеродного образования. 

 

Об общем 

 
    Принято рассматривать менеджмент как знания и деятельность в области  управления предприятиями. В последнее время этот термин распространяют и на управление социально-экономическими системами. Такой «рост» приводит к тому, что со стороны представителей менеджмента периодически возникают поползновения к обобщению этой дисциплины до управления вообще. Такие обобщающие заявления нельзя считать корректными хотя бы потому, что они не соответствуют реальному позиционированию менеджмента

 

 

 
 

 

 

 

 

Рис. 1. Позиционирование менеджмента как раздела общей теории управления 

 
    Без сомнения, управление (control) является более общим понятием. Менеджмент не занимается проблемами общих закономерностей, проблемами управления техническими системами, поэтому его следует рассматривать как раздел современной теории управления (что следует из работ Н. Винера), обусловленный описанием проявления ее закономерностей в общественном управлении. Существенной особенностью менеджмента является то, что все закономерности управления в нем проявляются через рефлексивное взаимодействие людей. Любое действие в менеджменте рассматривается как результат выбора, преломления через понимание исполнителя, через проявления его ощущений мира и отношения к универсуму. 
  
    Такое определение менеджмента позволяет увидеть роль ментальных и этнических моментов. С одной стороны, «бесчеловечная» составляющая — общие закономерности организации и управления. Они действительны и в описании действий людей, их отношений между собой, однако в «очеловеченном» управлении эти законы проявляются через ответственный выбор. В распоряжении людей имеется возможность  применить эти закономерности конструктивно или деструктивно , указывает А. Богданов. С этой возможности начинается проявление как индивидуальных, так и интегральных этнических рефлексивных особенностей. Мы замечаем, что в разных социумах возникают разные формы механизмов общественного управления, что их разница порой воспринимается как принципиальная. То, что в основе лежит одна и та же «бесчеловечная» закономерность, преломленная через разное ментальное, в том числе и этническое, восприятие, проходит мимо внимания основной массы исследователей.  
    

 

 
Р.-М. Рильке так и определил: «Человек — это возможность». 
Здесь сразу оговорим, что мы не «действуем против законов», дабы не направлять законы против себя. 
  
    Это заставляет критически отнестись к использованию слова «менеджмент» для терминологического обозначения обозначаемой этим логосом области знания и умения. Критическое отношение связано не с тем, что нужно искать другое слово, а в существующем удалении термина от ментальных моментов. Фактически мы используем термин «менеджмент», обозначающий сегодня область всех знаний и умений по построению общественного управления, а имеем дело с единственной ментальной моделью — с доктринальным оформлением особенностей общественного управления в Западной Европе и Америке (ареалом западноевропейского суперэтноса, по Л. Гумилеву). Этическиеосновы этой доктрины подробно описаны М. Вебером. 
  
    Достаточно очевидно, что для корректного анализа необходимо качественное расширение концептуально-теоретической основы того, что мы называем менеджментом. Расширение должно быть достаточным, чтобы мог сформироваться обобщенный конструкт. Тогда различные ментальные модели менеджмента могли бы рассматриваться как его конкретизация. 
  
    В своей полноте опыт общественного управления един для всех людей (как общности, разделяемой по признакам низших понятийных уровней). Но именно в силу нашего несовершенства, проявляющегося в ментальных «фильтрах восприятия», разные люди понимают и используют неодинаковые аспекты этого (единого) опыта. Мы редко фиксируем то, на основе чего строим конкретную модель, поскольку нам кажется, что за парадигмами стоят объективные и «неколебимые» основы, не нуждающиеся в проверках и доказательствах. Фактически парадигмы абсолютизируются как аксиомы. Однако наш когнитивный и инженерный опыт в первую очередь обусловлен окружающими обстоятельствами, той историей формирования общественного опыта, которую мы восприняли в виде образования. 
  
    Опасность состоит в том, что отдельный частный опыт может быть принят за общность общечеловеческого опыта, того, что Маркс называл «практикой». Следствием могут быть только потери: вместо мозаичного многообразия получается тотальное однообразие частного опыта, пасующего в великом множестве случаев. Ясно, что в них мы остаемся без возможности управления, принуждены полагаться на милость случая.  
  
    Эта проблема существенно шире того, что является предметом настоящей работы, и затронута потому лишь, что необходимо было оговорить использование термина «менеджмент». Я же делаю попытку сравнения понимания механизмов общественного управления в Западной Европе и в России. Понимание это отлилось в теоретически осмысленные схемы и модели. Оговоренное использование термина «менеджмент» позволит преодолеть кажущиеся принципиальными различия, корректно сопоставить «национальные особенности», выявить необходимые аспекты использования опыта ментальных моделей других суперэтносов и инновационный потенциал нашей национальной модели.  
 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

О «фильтрах  восприятия» 

 
    Представители разных суперэтносов имеют  отличные обычаи и нормы. Для понимания  того, почему в западноевропейском и российском, пользуясь термином Л. Гумилева, суперэтносах сложились разные подходы к управлению людьми, необходимо получить формулировки, на основе которых можно было бы видеть, как одно и то же явление рождает в умах людей разные объяснения. 
  
    Дабы мысль о «фильтрах восприятия» не выглядела слишком декларативной, проиллюстрируем ее примером. Известно, что Л. фон Берталанффи был знаком с работами по теории систем, принадлежащими перу А.А. Богданова, но не ссылался на них. Этот пример нам важен по ряду причин. Во-первых, мы рассматриваем двух выдающихся добросовестных ученых (указание на объективный характер и силу «фильтра»). Во-вторых, идеи обоих мыслителей позволяют глубже видеть основы модельных построений менеджмента. В-третьих, Л. фон Берталанффи можно рассматривать как яркого представителя западноевропейской, а А.А. Богданова — российской культур мышления. 
  
    Очевидная самостоятельность полученных первым обобщений не вызывает сомнений в его человеческой и научной добросовестности <3>. Остается только констатировать, что непонимание идей Богданова Л. фон Берталанффи, не позволившее ему увидеть близкие моменты в работах коллеги, опереться на них и дальше развить сформулированные им (Берталанффи) выдающиеся построения, — след работы «фильтра восприятия», притом очень явственный. Оба опирались на объективные исследования природных явлений, оба развивали близкие по направленности обобщения. Но то, что сформулировал А.А. Богданов, прошло мимо внимания Л. фон Берталанффи <4>, осталось вне «зоны восприимчивости фильтра».  
    

 

 
«Гений и злодейство — две вещи несовместные» (А.С. Пушкин). 
К сожалению, по объективным причинам мы не имеем фактов обратного восприятия. 
     
    Следы, характеризующие содержательные моменты «фильтров восприятия», присутствуют в языке. Сравнение использования некоторых понятий эксплицирует работу этих «фильтров». Добравшись до свидетельств отличия в мышлении греков и римлян, мы сможем получить интересующие нас формулировки. 
  
    В мышлении греков присутствие, бытие понималось как действительность. Основное аристотелевское обозначение при-сутствия, «энергия», удовлетворительно переводится нашим словом «действительность» только в случае, если мы со своей стороны понимаем «действие» по-гречески, в смысле про (в выступании к присутствию), -из (из потаенности) -ведения. При-сутствие мы мыслим как пре-бывание того, что, открывшись в своей непотаенности, остается в ней. В послеаристотелевскую эпоху, однако, это значение «энергии» — «пребывание-в-произведенности» — затемняется в пользу другого понимания. Римляне переводят и понимают аристотелевский «эргон», исходя из operatio в смысле actio и говорят вместо «эргона» actus, совершенно другое слово с совсем другой областью значения. Про-изведенное оказывается теперь результатом той или иной  Результат есть то, что получается из «акции» и следует за ней: следствие. Действительное теперь мыслится как получившееся в порядке следствия. 
    

 

 
Уже на римской почве, по Хайдеггеру, человеческая деятельность перестала  ориентироваться на эйдетическую полноту  и ее мерой стало количество вложенного труда и объем произведенных изменений во внешнем мире. Цель действия перестала быть достижимой и отодвинулась в «дурную бесконечность». 
  
    Приведенный фрагмент рассуждения из работы М. Хайдеггера «Наука и осмысление», в котором анализируется перетолкование понятия «энергия», перекликается с его же анализом того, что происходило с учением о причинности, изложенной в работе «Вопрос о технике». 
  
    Столетиями европейская философия учит, что есть четыре причины: 1) causa materialis, материал, вещество, из которого изготовляется, например, серебряная чаша; 2) causa formalis, форма, образ, кою принимает этот материал; 3) causa finalis, цель, например, жертвоприношение, которым определяются форма и материал нужной для него чаши; 4) causa efficiens, создающая своим действием результат, готовую реальную чашу. 
  
    Причину с давних пор привыкли представлять как действующую силу. Действие тут означает получение следствия, результата. Действующая причина, causa efficiens, одна из четырех, решающим образом определяет всю каузальность. Дело доходит до того, что целевая причина, causa finalis, вообще не причисляется к каузальности. Causa, casus идет от глагола cadere — падать, и означает «то, из-за чьего воздействия «выпадает» то или иное следствие». Учение о четырех причинах восходит к Аристотелю. Однако в сфере греческого мышления, в том числе для Аристотеля все, что последующие эпохи ищут у греков под понятием и рубрикой «причинности», не имеет ничего общего с действием и воздействием. 
  
    Наконец, со-причинником наличия и готовности сделанного жертвенного прибора выступает нечто четвертое: серебряных дел мастер; но вовсе не тем, что, действуя, он производит готовую жертвенную чашу как следствие своего действия. Мастер — вовсе не causa efficiens. 
  
    Учение Аристотеля и не знает называемой этим именем причины, не применяет греческого слова с таким значением  
    

 

 
Соответствующее начало называется у  Аристотеля «движущее», «подвигнувшее», «то, что первое сдвинуло», «то, откуда движение», «то, откуда начало движения». Ki2nhsiz, «движение», на философском языке Аристотеля есть прежде всего «сдвиг», «изменение». 
  
    Серебряных дел мастер, разбираясь в трех названных видах причин, собирает их воедино. Разборчивое собирание по-гречески значит le2geiu, lo2goz. Логос коренится в apojai2uesqai, «выявляющем обнаружении». Серебряных дел мастер — «со-виновник чаши» в том смысле, что от него начинается и через него достигается ее окончательная готовность. 
  
    Теперь у нас есть возможность сравнения. Присутствие, бытие как действительность («пребывание-в-произведенности», по Хайдеггеру) стало у римлян акцией. Не действие, характеризующее природный феномен, а принципиальная возможность его фиксации стала признаком присутствия. Такое перетолкование позже развилось в антропоцентризм. Действительно, зафиксировать присутствие мира документом может только человек. У греков же человек являлся одной из стихий, «человеком-в-мире». 
    

 

 
Это фактически зафиксировано в  известном определении материи. 
  
    Движение мира как проявление его действительности («мир — это вечно живой огонь, мерами вспыхивающий и мерами угасающий») заменяется движением как проявлением эффектов, чем-то (законом) предписанным. И тогда человек, «овладев законом», овладевает миром.  
  
    Действие, которое греки видят как про (выступание к присутствию) -из (из потаенности) -ведение, тонкое переплетение, вязь стихий, римляне видят как акции (операции, совершаемые с элементами) . Для действия-произведения совершенство рассматривается как достижение «вписанности» в эту вязь (выявляющее обнаружение чего-то в ней), не нарушающее ее. Для действия-акции важно исполнение (effectus), которое можно документировать. Для этого действие необходимо выделить (создать causus). Совершенство выражается эффективностью, исполнительностью, способностью достичь результата, несмотря ни на что. Эти различия, несомненно, сказались на восприятии идей христианства в Византии и Западном Риме и, без сомнения, стали одной из решающих причин раскола на православие и католицизм. 
    

 

 
Латинское elementa — семантическая калька греческого stoiceia (стохейа) — см. «Философский энциклопедический словарь». 
  
    Культура западноевропейского суперэтноса «выросла» из Западного Рима. Племена, разрушившие его, впитали коренные особенности мышления и культуры римлян. А вот восточнославянский, а затем российский суперэтнос в своей культуре стал преемником Греции (через Византию), приняв православие и испытав при этом сильное влияние Великой Степи .  
    

 

 
Автор приводит этногенетические воззрения  Л.Н. Гумилева. Разумеется, это — не единственно возможная реконструкция этногенезов Восточно-Европейской равнины. —Ред. 
  
    Рассмотрение «фильтров восприятия» привело нас к выявлению двух существенно разных типов рефлексии (образа понимания мира и обусловленного им образа действия). Разница во многом объясняет существенные отличия в существующих моделях менеджмента.  
 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Оформление западной модели менеджмента 

 
    К работам, зафиксировавшим «кристаллизацию» западной модели менеджмента, относятся: «Основные черты промышленной администрации» А. Файоля (1916 г.), «Принципы научного управления» Ф. Тейлора (1911 г.) и «Двенадцать принципов производительности» Г. Эмерсона (1911 г.). 
    Анализ этих трудов позволяет зафиксировать схему возникновения способа управления предприятием в модели западного менеджмента (рис. 2) На этой схеме показано, как мировоззренческие предпосылки реализуются в виде взглядов на то, как исследовать мир и использовать эти знания. Следом возникают конкретные поведенческие модели, модели деятельности.