Ораторское искусство: от древности до наших дней

эстетическую и эмоциональную  роль живой устной речи, призывает  к ее внимательному изучению. Настоящее  владение речью - это сложное искусство. "Дать возможность в споре, в  доказательствах; в стремлении эмоционально потрясти другого человека, размерить  вес, силу, остроту того слова, которое  ты бросаешь, это и есть настоящее  владение речью" (Записки Института  живого слова,1919,15).

Богатый запас активной лексики, прекрасный голос, бойкая речь еще не означают, что человек владеет  техникой выступления. "Человек, который  умеет говорить, т. е. который умеет  в максимальной степени передать свои переживания ближнему, убедить  его, если нужно, выдвинуть аргументы  или рассеять его предрассудки и  заблуждения, наконец, повлиять непосредственно  на весь его организм путем возбуждения  в нем соответственных чувств, этот человек обладает в полной мере речью" (Записки Института живого слова, 1919, 15). Как видим, в основе действенной речи лежат ясные  аргументы. И не просто аргументы, а такие, выбор которых мотивирован ситуацией общения и составом аудитории. Эти аргументы должны действовать не только логически, но и эмоционально. В таком случае они могут быть убедительными. И вторая особенность эффективной речи - ее психологическое воздействие на аудиторию, ибо только взволнованная, страстная речь, подтвержденная правильными аргументами, может рассеивать заблуждения, воздействовать в нужном направлении на слушателей. Слово, речь дают возможность "открыть свою душу и открыть для себя души других". И ораторская речь также эмоционально действует на слушателя. Поэтому Луначарский на первый план выдвигает яркие, четкие аргументы, а также изобразительно-выразительные средства - основу художественности публичной речи. Анатолий Васильевич был мастером аргументации и изобразительности, что подтверждают все его выступления.

В основе выделения родов  и видов красноречия лежит  фактор общественной сферы коммуникации, соответствующий основным функциям речи (общение, сообщение, воздействие). Сферы деятельности человека обслуживает, как нам представляется, и ораторская речь. Одна из таких сфер- деловая  сфера - доклад (выступление) на съезде (собрании, конференции), дипломатическая  речь, прокурорская (или обвинительная) речь, общественно-обвинительная речь, адвокатская (или защитительная) речь, общественно-защитительная речь, самозащитительная речь обвиняемого, речи на официальных церемониях.

Судебная речь призвана оказывать  целенаправленное и эффективное  воздействие на суд, способствовать формированию убеждения судей и  присутствующих в зале суда граждан. Обычно выделяют прокурорскую, или  обвинительную, речь и адвокатскую, или защитительную, речь. К ним  примыкают общественно-обвинительная  и общественно-защитительная речи, а также самозащитительная речь, которые в судебном процессе занимают второстепенное место. Они произносятся сравнительно редко и по содержанию примыкают к двум основным.

Русское судебное красноречие  начинает развиваться во второй половине XIX века после судебной реформы 1864 г. с введением суда присяжных. Судебные речи талантливых русских дореволюционных  юристов С.А. Андреевского, ^/ Ф. Кони, В.Д. Спасовича, К.К. Арсеньева, А.И. Урусова, П.А. Александрова, Н.И. Холева, В.И. Жуковского, Н.П. Карабчевского, К.Ф. Хартулари, Ф.Н. Плевако с полным правом называют образцами судебного красноречия. Одни ораторы, например Н.П. Карабчевский, А.Ф. Кони, П.А. Александров, В.Д. Спасович, Н.И. Холев, дают детальный разбор обстоятельств дела, подробно анализируют доказательства, умело подбирают аргументы, убедительно обосновывают выводы. Другие ораторы блестяще владеют полемикой с обвинителем, таковы речи В. Д Спасовича, К.К. Арсеньева. В речах С.А. Андреевского, А. Ф. Кони, Ф.Н. Плевако, А.И. Урусова, К.Ф. Хартулари находим тонкий психологический анализ событий, характера и действий подсудимого.

Для понимания самой сути «Уголовной защиты» очень важно  замечание П. Сергеича: «Настоящие заметки  имеют скромную цель; в них нет  ни откровения о том, как сделаться  блестящим оратором, ни верного средства выигрывать громкие процессы». Согласны, сделать своих читателей блестящими ораторами не под силу ни одному автору. Но читателям можно преподать  ряд важных и нужных советов, им можно  помочь в овладении навыками полемики, в произнесении убедительных и содержательных речей.

 

Научить строить речь целесообразно  и логично, точно и убедительно  выражать мысли, проявлять в публичной  речи индивидуальность — этому посвящена  книга П. Сергеича — «Искусство речи на суде. В «Уголовной защите» П. Сергеич дал немало практических, основанных на многочисленных примерах назиданий о том, как надо и  — еще чаще — как не надо говорить на суде. Вот одно из них: «Молодому  человеку кажется, что чем длиннее  речь, тем она лучше; в действительности — чем она длиннее, тем бывает хуже». Не надо говорить лишнего. В подтверждение  этого П. Сергеич вспоминает уголовное  дело о краже, по которому защитник произнес весьма пространную речь, но только в самом конце ее догадался  сказать, что гигантский замок, предъявленный  присяжным, не мог быть сломан голыми руками, а между тем ни на месте  преступления, ни у подсудимого, схваченного  у самой двери чердака, никаких  орудий взлома не оказалось. К чему было говорить все прочее? Пустословие  могло только ослабить внимание присяжных  к неопровержимому и потому единственно  нужному соображению. Чем сложнее дело, тем хуже такие ошибки.⁹

 

С.А. Андреевский

Одной из самых знаменитых речей Андреевского стало дело Зайцева, которое стало дебютом в его  адвокатской карьере. Здесь он блестяще проявил себя как защитник и вызвал восторженные отклики прессы. После  этого процесса на каждом заседании  с участием Андреевского присутствовали стенографисты, а речи адвоката сразу  публиковались в газетах. Дело Зайцева  было несложным: обвиняемый с особой жестокостью убил из-за денег хозяина  меняльной лавки. Будучи арестованным, он во всем признался. С.А.Андреевский  в своей речи подчеркнул, что преступление Зайцева - это не дерзость, а глупость и «слепота возбуждения». В итоге  преступнику был вынесен максимально  мягкий приговор.¹⁰

 

 

 Об  отказе быть обвинителем по делу В. Засулич 

«Как-то утром, когда я, совершенно безмятежный, пришел на службу, меня тотчас же позвал Жуковский и (не то посмеиваясь, не то сострадая) торопливо заговорил: «Знаешь? Тебя ждет Лопухин. Он тебя решительно избрал обвинителем Веры Засулич. Конечно, ради приличия он предложил эту обязанность и мне как исправляющему должность прокурора, но он мечтает именно о тебе». Бесконечно взволнованный, я пошел к Лопухину. Он встретил меня с «распростертыми объятиями» и сказал: «Когда я настаивал на передаче дела Засулич в суд присяжных, я имел в виду именно вас. Я часто слушал ваши речи и увлекался. Вы один сумеете своею искренностью спасти обвинение».  

 

– Но, Александр Алексеевич, ведь ваше обращение ко мне – величайшее недоразумение! Конечно, Вера Засулич совершила преступление, и если бы вы как мой начальник предписали мне обвинять ее, то я не имел бы права ослушаться. Поэтому я, прежде всего, желал бы знать, беседуем ли мы с вами формально или по-человечески?  

 

– Да что вы! Что вы! Конечно, тут нет никаких формальностей, и вы можете говорить вполне откровенно. 

 

– Тогда я вам скажу, что обвинять Веру Засулич я ни в коем случае не стану, и прежде всего потому, что кто бы ни обвинял ее, присяжные ее оправдают.  

 

– Каким образом? Почему?  

 

– Потому, что Трепов совершил возмутительное превышение власти. Он выпорол «политического» Боголюбова во дворе тюрьмы и заставил всех арестантов из своих окон смотреть на эту порку... И все мы, представители юстиции, прекрасно знаем, что Трепову за это ничего не будет. Поймут это и присяжные. Так вот, они и подумают, каждый про себя: «Значит, при нынешних порядках и нас можно пороть безнаказанно, если кому вздумается? Нет! Молодец Вера Засулич! Спасибо ей!» И они ее всегда оправдают. 

 

– Бог знает, что вы говорите!..  

 

– Нет, Александр Алексеевич, мы совсем не понимаем друг друга. Но поверьте мне, что никакая речь не поможет. 

 

Засулич была оправдана…. Когда после заседания мы с Жуковским уселись на «имперьяле конки» и поехали домой, он мне спокойно сказал: «Ну, брат, теперь нас с тобой прогонят со службы. Найдут, что если бы ты или я обвиняли, этого бы не случилось».¹¹

 

Из  речей адвоката Плевако Н.Ф.

 

Плевако имел привычку начинать свою речь в суде фразой: "Господа, а ведь могло быть и хуже". И  какое бы дело ни попадало адвокату, он не изменял своей фразе. Однажды  Плевако взялся защищать человека, изнасиловавшего собственную дочь. Зал был забит битком, все ждали, с чего начнет адвокат свою защитительную  речь. Неужели с любимой фразы? Невероятно. Но встал Плевако и  хладнокровно произнес: "Господа, а  ведь могло быть и хуже" И тут  не выдержал сам судья. "Что,- вскричал он,- скажите, что может быть хуже этой мерзости?" "Ваша честь,- спросил  Плевако,- а если бы он изнасиловал  вашу дочь?".  

Судили священника. Набедокурил он славно. Вина была доказана. Сам подсудимый во всем сознался. Поднялся Плевако. "Господа присяжные заседатели! Дело ясное. Прокурор во всем совершенно прав. Все эти преступления подсудимый совершил и сам в них признался. О чем тут спорить? Но я обращаю  ваше внимание вот на что. Перед вами сидит человек, который тридцать лет отпускал вам на исповеди грехи  ваши. Теперь он ждет от вас: отпустите  ли вы ему его грехи". Священника оправдали.  

Как-то Плевако  защищал мужчину, которого проститутка  обвинила в изнасиловании и пыталась получить с него значительную сумму  якобы за нанесенную травму. Обстоятельства дела: истица утверждает, что ответчик завлек ее в гостиничный номер  и там изнасиловал. Мужчина же заявляет, что все было по доброму  согласию. Последнее слово за Федором  Плевако.  
- Господа присяжные, - заявляет он. - Если вы присудите моего подзащитного к штрафу, то прошу из этой суммы вычесть стоимость стирки простынь, которые истица запачкала своими туфлями.  
Проститутка вскакивает и кричит:  
- Неправда! Туфли я сняла!  
В зале хохот. Подзащитный оправдан.  

Однажды попало к  Плевако дело по поводу убийства одним  мужиком своей жены. На суд адвокат  пришел как обычно, спокойный и  уверенный в успехе, причем безо всяких бумаг и шпаргалок. И вот, когда дошла очередь до защиты, Плевако встал и произнес: - Господа  присяжные заседатели!  
В зале начал стихать шум. Плевако опять:  
- Господа присяжные заседатели!  
В зале наступила мертвая тишина. Адвокат снова:  
- Господа присяжные заседатели!  
В зале прошел небольшой шорох, но речь не начиналась. Опять:  
- Господа присяжные заседатели!  
Тут в зале прокатился недовольный гул заждавшегося долгожданного зрелища народа. А Плевако снова:  
- Господа присяжные заседатели!  
Началось что-то невообразимое. Зал ревел вместе с судьей, прокурором и заседателями. И вот, наконец, Плевако поднял руку, призывая народ успокоиться.  
- Ну вот, господа, вы не выдержали и 15 минут моего эксперимента. А каково было этому несчастному мужику слушать 15 лет несправедливые попреки и раздраженное зудение своей сварливой бабы по каждому ничтожному пустяку?!  
Зал оцепенел, потом разразился восхищенными аплодисментами. Мужика оправдали.  

Отрывок из речи по делу Ольги Палем

Адвокат Карабчевский Н. П.

 

...И в положении  защитника сенсационно кровавого  и вместе «любовного» дела, где  фигурирует «покинутая», пожалуй,  «обольщенная», пожалуй, «несчастная», во всяком случае «так много любившая и так много страдавшая» женщина, — готовый шаблон, ходячее положение с некоторым расчетом на успех могли бы быть выдвинуты перед вами. Защитительная речь могла бы явиться живописной иллюстрацией, вариацией на давно знакомую тему: «ей отпустится много за то, что она много любила! ».

Самый треск двух эффектно и бесстрашно повторившихся  от нажатия женской руки выстрелов  мог бы, пожалуй, в глазах защиты кристаллизовать весь химический процесс любовно-трагического события чуть ли не в кристалл чистейшей воды. Можно было бы при этом сослаться, кстати, в смысле сочувственного подтверждения развиваемой теории, на трепетные женские руки, тянувшиеся к больничной койке Палем, чтобы с благодарностью «пожать руку убийце». Вместе с защитой преступницы это было бы попутно и апологией преступления. Свидетельствуя о значительной адвокатской близорукости, подобная попытка навязать вам такое предвзятое положение должна была бы несомненно быть вами отвергнута с неподдельным негодованием…

В конце  судебного  разбирательства присяжные оправдали  Ольгу Палем и она была освобождена  в зале суда.

 

Дореволюционное судебное красноречие, отражая объективный подход к  исследованию обстоятельств дела, пронизано  глубоким психологизмом, поскольку  ораторы старались сильно воздействовать на чувства присяжных заседателей  и слушателей. Доказательная сторока  судебной речи в настоящее время  приобретает гораздо большее  значение, чем психологический анализ. Советская адвокатура выдвинула  немало талантливых судебных ораторов (И.Д. Брауде, Л.А. Ветвинский. С.К. Казначеев, Я.С. Киселев, В.Л. Россзльс и др.), создавших  и разработавших принципы и стиль  судебной речи.

 

Один  из учеников — известный адвокат  и писатель

А. Ваксберг о И.Д.Брауде

 

Читая речи знаменитых дореволюционных адвокатов, я понимала, что такие выступления в советском  суде невозможны: они просто не будут  поняты. Однажды, в начале пятидесятых  годов, в Вильнюсе в кассационной инстанции, я услышала выступление  известнейшего советского адвоката Ильи Брауде. Он защищал женщину  еврейку, которая после войны  была опознана как помощница надзирательницы  в нацистском концлагере. Речь Брауде была красочной и убедительной, я  слушала его с благоговением, но и здесь присутствовали все  те же заискивающие нотки, так часто  звучавшие из уст рядовых советских  адвокатов. Защитник в уголовном  процессе воспринимался судом как  пустая, порой досадная формальность, и это не могло не отразиться на качестве судебных выступлений. Судьба подсудимого чаще всего уже была предопределена и никакие психологические  экскурсы, положительные характеристики, справки о состоянии здоровья, семейном положении, занятиях спортом  или в кружках самодеятельности не могли повлиять на исход дела.

— Р. М. Марьяш. Калейдоскоп моей памяти. Глава шестая. Моя профессия — адвокат.