Введение

Николай Степанович Гумилев был убит 25 августа 1921 года убит без суда и без каких бы то ни было доказательств вины. Теперь, когда материалы его следственного дела стали известны, это стало совершенно очевидно, хотя осознавалось и ранее.

      Оборвалась  жизнь человека, а жизнь поэта обрела свое инобытие. Для автора «Памяти» и деятельного поклонника мистических учений такая судьба была очевидна. Для читателей и ценителей его поэтического таланта, которые не переводились и в самые жестокие времена, судьба эта обрела значение символическое. Но для исследователя, стремящегося понять литературное дело поэта, она стала серьезной помехой.

Речь  не о том, что много лет имя Гумилева вычеркивалось цензорами и редакторами из книг и статей; дело даже не в том, что множество материалов, связанных с его жизнью и творчеством, оставались закрытыми в государственных архивах или рассеянными в личных собраниях, — в конце концов, это можно было так или иначе обойти. Я имею в виду прежде всего то, что трагический конец биографии определил судьбу посмертной жизни Гумилева. Когда-то Ю. Н. Тынянов написал о Хлебникове, но явно имея в виду не только его: «Как бы ни была странна и поразительна жизнь странствователя и поэта, как бы ни была страшна его смерть, биография не должна давить его поэзию. Не нужно отделываться от человека его биографией. В русской литературе нередки эти случаи.

         Среди множества наговоренных уже о Гумилеве слов достаточно мало слов трезвых и выношенных, основанных на понимании его места в истории русской поэзии, как среди современников, так и на фоне предшественников и последователей.

Между прочим, одной  из первых начала такую работу Ахматова. В дневниках П. Н. Лукницкого нередки такие записи ее слов:

      «Она  снова стала „изыскивать" в  Бодлере». В последние годы Николай  Степанович снова испытывает влияние  Бодлера, но уже другое, гораздо более  тонкое. Если в 1918 году его прельщали в стихах Бодлера экзотика, гиены и прочее, то теперь то, на что тогда он не обращал никакого внимания, - более глубокие мысли и образы Бодлера. То, что у Бодлера дается в сравнении, как образ, у Николая Степановича выплывает часто как данность... Это именно и есть влияние, поэтическое, а не «эпигонское слизывание».

      Конечно, всерьез писать работы такого уровня и рода еще явно рано. Существует множество тем, которые требуют специального научного исследования, чтобы выяснить реальные точки соприкосновения творчества Гумилева с культурой его времени и времен предшествующих. Без них рассуждения о литературном деле Гумилева будут повисать в безвоздушном пространстве, звучать неубедительно.

Жизнь и творчество Н. Гумилева

       Остановимся более подробно на судьбе и творчестве одного из видных поэтов «серебряного века» Николая Гумилева.

       Наследие, личность, судьба Николая Степановича  Гумилева (1886—1921) — поэта редкой индивидуальности — вызывает сейчас жгучий интерес. Да и не может быть иначе. Его творчество всегда привлекало чарующей новизной и смелостью, остротой чувств, взволнованной мыслью. Жизнь — мужеством и силой духа. Но долгие десятилетия стихи Гумилева не переиздавались. Имя его лишь изредка упоминалось.

       Гумилев был необоснованно причислен  к участникам контрреволюционного движения и расстрелян. Погиб 35-ти лет. Короткий, насильственно прерванный на творческом взлете путь. Но удивительно, неповторимо яркий!

       Поначалу  ничто не предвещало переломов судьбы. Родился Гумилев в семье корабельного врача в Кронштадте. Учился в гимназии Царского Села. Затем ненадолго (1900—1903) уезжал (новое назначение отца) в Грузию. Вернувшись, окончил (1906) Николаевскую Царскосельскую гимназию. Однако уже пребывание в ней не было обычным. Естественные для юноши интересы и занятия сразу оттеснила напряженная внутренняя жизнь. Все определило рано проснувшееся, волнующее призвание поэта.

       Еще в 1902-м «Тифлисский листок» опубликовал  первое стихотворение Гумилева — «Я в лес бежал из городов...». А в 1905 году в гимназии появилась книга стихов — «Путь конквистадоров». С тех пор автор, как сам позже заметил, отдался «наслаждению творчеством, таким божественно-сложным и радостно-трудным». Открывались тайны родного слова — талант художника стремительно развивался. Один за другим следовали его поэтические сборники: 1908 год — «Романтические цветы». 1910-й — «Жемчуга». 1912-й — «Чужое небо». 1916-й — «Колчан». 1918-й — целых два: «Костер», «Фарфоровый павильон» и большая поэма «Мик». 1921-й—снова два: «Шатер» и «Огненный столп». Писал Гумилев и прозу, драмы, вел своеобразную летопись поэзии своего времени, занимался теорией стиха, откликался на явления искусства других стран. Поистине трудно понять, как столь многогранную деятельность вместили какие-то полтора десятка лет.

       Творческое  воображение пробудило в Гумилеве неутолимую жажду познания мира. Смело  ломал поэт привычные нормы жизни. Не успел приехать в Сорбоннский университет (1907) для изучения французской литературы, как покинул Париж. Мечта увидеть загадочные, нецивилизованные земли завладела им. В первую поездку Гумилев посетил лишь города: Стамбул, Измир, Порт-Саид, Каир. Но пережитое оставило в душе неизгладимый след. В 1908 году Гумилев снова направился в Африку, на сей раз добравшись до Египта. А в начале 1910 года, наконец, побывал в центре материка — в Абиссинии. Причем достиг ее в ужасном состоянии — в изорванной одежде, с воспаленными глазами, больной ногой, о чем сообщил поэту М. Кузмину.

       Первым  знакомством с эфиопами увлечение  Африкой не кончилось. По собственному почину Гумилев организовал экспедицию (1913) в Абиссинию.

       В первую мировую войну он ушел добровольно  на фронт. По его мнению, так должны были поступать все честные люди. Но Гумилев никогда не идеализировал кровавой военной машины.

       В своих фронтовых корреспонденциях Гумилев отразил трагическое  лицо войны. Не скрыл и собственных  потрясений. Однако не счел нужным оградить себя от смертельной опасности. Больше того, в мае 1917 года уехал по собственному желанию на Солоникскую (Греция) операцию Антанты.

       Когда представляешь жизнь Гумилева, то трудно освободиться от ощущения неких  фаталистических его склонностей. В Африке он пролезал через узкий ход пещеры, застрять в которой значило замуровать себя заживо. На войне участвовал в самых страшных маневрах. И много раз в других ситуациях испытывал судьбу. Но чисто внешнее впечатление от известных фактов как-то не согласуется с зрелым творчеством Гумилева. В поэзии этих лет возникает фигура одинокого, захваченного глубокой мыслью человека.

       В стихотворении, которое долгие годы толковали чуть ли не как гимн милитаризму, заключено печальное прощание с  возлюбленной, а в конце и со всем сущим:

Туда  б уйти, покинув мир лукавый,

Смотреть  на ширь воды, на неба ширь...

В тот золотой и белый монастырь!

       Здесь отзвук реальной драмы Гумилева —  его разрыва с женой — Анной Андреевной Горенко (А. Ахматовой). Тема нелегких отношений с ней проходит болезненной нотой через многие поэтические циклы. Не был счастлив Гумилев и в браке с Анной Николаевной, урожденной Энгельгардт. Непрочным оказался союз с друзьями молодости. Причина разочарований скорее всего кроется в характере Гумилева. Но от этого ему было не легче. Тем неудержимее, самоотреченнее отдавался он своему поиску смысла жизни в искусстве.

       На  Родину (после поездки на солоникский фронт) поэт вернулся лишь в апреле 1918 года. И сразу включился в напряженную после Октябрьской революции деятельность по созданию новой культуры. Гумилеву было что передать своим ученикам. Он читал лекции в Институте истории искусств, плодотворно работал в редколлегии издательства «Всемирная литература», основанного М. Горьким, в комиссии по проведению так называемых «инсценировок культуры», в семинаре для пролетарских поэтов, занимался художественными переводами. А в 1921 году, незадолго до гибели, был избран председателем петроградского отделения тогдашнего Всероссийского Союза писателей. Сохранился теплый отзыв Горького об участии Гумилева в большом и благородном труде. Казалось бы, не было причин для трагического исхода. А он уже наступал.

      К антисоветскому заговору В. Н. Таганцева  был причислен  Гумилев. Сейчас стало  известно, что он знал многих участников  этой группы, но сам их призывам не следовал. Можно только предположить, какую  зловещую роль сыграло здесь привычное  для  него бескомпромиссное поведение. И поэта не стало.           

      Однако  чувства, мысли, открытия остались с  нами и для нас в волнующем  слове Гумилева. 

       Гумилев окончил Царско-сельскую гимназию, 1907—1908 годы прожил во Франции, где опубликовал  «Романтические цветы», из Парижа совершил путешествие в Африку.

       Новые впечатления отлились в особую образную систему. Пережитое обусловило другие эмоции. Тем не менее и здесь ощущается авторская жажда к предельно сильным и прекрасным чувствам: «Ты среди кровавого тумана.  К небесам прорезывала путь»; «...пред ним неслась, белее пены,  Его великая любовь». Но теперь желанное видится лишь в грезах, видениях. Однако не зря Гумилев сказал: «Сам мечту свою создам». И создал ее, обратившись совсем не к возвышенным явлениям.

         Сборник волнует грустными авторскими  ощущениями — непрочности высоких порывов, призрачности счастья в скучной жизни — и одновременно стремлением к прекрасному.

       В год выхода «Романтических цветов»  Гумилев писал: «Любовь, в самом общем смысле слова, есть связь отдельного, и у Верхарна совершенно отсутствует чувство этой связи». В «Романтических цветах» драма неразделенной либо неверной любви тоже трактуется расширительно. Как знак разобщения, отчуждения  людей друг от друга. Поэтому горечь обманутого лирического гeроя приобретает особую значимость. А вечная тема — новые грани. Как тут не вспомнить соответствующие мотивы в «Городе»

       Большинство стихотворений обладает спокойной  интонацией. Мы слышим рассказ, диалог. Но необычный, часто парадоксальный образный строй сообщает редкую внутреннюю направленность. В неповторимом облике оживляет поэт легендарные мотивы, творит фантастические превращения. Обычно принято ссылаться на экзотику (географическую, историческую) как определяющую феномен Гумилева. Конечно, многое почерпнуто, скажем, в Африке. Тем не менее обращение к ней все-таки вторично. Оно только способствует воссозданию экстатических духовных состояний, как бы требующих небывалых зримых соответствий. Колоритные фигуры древности. Востока предстают в самом неожиданном облике. И это сразу завораживает.

       Памятная  «пленительная и преступная царица Нила» вдруг «осуществляется» в  зловещей, кровожадной «гиене». Во взоре  неверной возлюбленной улавливается... утонувший корабль, «голубая гробница» предшествующей жертвы (не о царице ли Тамаре речь идет в «Корабле»). Ужас воплощен в страшном существе: «Я встретил голову гиены на стройных девичьих плечах». С не меньшей зрелищностью и эмоциональностью запечатлены светлые явления — «много чудесного видит земля». Достаточно представить удивительного «изысканного жирафа» — и скучная вера «только в дождь» рассеивается: «Взоры в розовых туманах мысль далеко уведут».

       В ряде новых стихотворений (как, впрочем, во многих прежних) поэт не только подчиняет своему переживанию. Он доносит общее трагическое состояние мира. Ироничная «Неоромантическая сказка» опосредованно и остроумно передала угрожающие масштабы застоя: его с радостью принимает даже сказочное чудовище — людоед. «Игры» открыли в конкретной сцене кровавых развлечений сущность порочной «цивилизации», а в противовес ей — тайну природной гармонии «Сонет» (вариант вступительного стихотворения к «Пути конквистадоров») с помощью ирреального образа выразил желание преодолеть ограниченность возможностей:

Пусть смерть приходит, я зову любую.

Я с нею буду драться до конца,

И, может быть, рукою мертвеца

Я лилию добуду голубую.

       Каждое  выступление Гумилева встречалось  в печати критически. Выход в свет «Жемчугов» тоже не остался без такого внимания. С мягкой иронией Вяч. Иванов заметил, что автор сборника «в такой мере смешивает мечту и жизнь, что совершенное им одинокое путешествие за парой леопардовых шкур в Африку немногим отличается от задуманного — в Китай — с мэтром Рабле...». А Брюсов вообще отказал Гумилеву в связях с современностью.

       Гумилев находил одинаковую «нецеломудренность отношения» к художественному творчеству в двух тезисах: «Искусство для жизни» и «искусство для искусства». Но делал такой вывод: «Все же  в первом больше уважения к искусству и понимания его сущности». И далее подводил итог своим раздумьям: «...искусство, родившись от жизни, снова идет к ней, но не как грошовый поденщик, не как сварливый брюзга, а как равный к равному».

       При всем максимализме этой точки зрения отказать ей в справедливости невозможно. В поэзии Гумилев следовал этому же принципу. Веянья внешнего мира он воспринимал сквозь «магический кристалл» внутреннего.