Тема пророчества в лирике Пушкина

Как и Кюхельбекер, Грибоедов создаёт своего героя отличным от других, и мы можем сравнивать его с пророком, так как он стал выше людей, стал преемником Господа, обличителем зла и порока, С.А. Фомичёв пишет о герое Грибоедова: «Земной, не чуждый светской суеты, он легко уязвим, но в своих откровениях, истину которых не может заглушить ропот глупцов, он возвышается над суетой дня, вершит суд будущего».[30]

Кюхельбекер в статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической,  в последнее десятилетие» говорил о поэте: «Поэт бескорыстен; он ничтожным событиям собственной жизни радуется, не об их сетует; он вещает правду и суть промысла, торжествует о величии родимого края, мещет перуны в сопоставов, блажит праведника, клянёт изверга». [31]

Грибоедов описывает героя, а Кюхельбекер – поэта, но, несмотря на это, слова авторов имеют довольно сходный смысл. Герой-пророк и поэт вещают истину, проклинают неверных, «вершат суд будущего». Здесь утверждается упование пророка на Бога, веру и праведность.

  Пушкин, развивая в своём стихотворении тему пророчества, к идее всемогущества Всевышнего добавляет идею превозношения самого героя, в связи с чем меняется суть преображения героя в пророка. Герой у Пушкина не просто становится ближе к Богу, но поднимается на равную с ним высоту. Пророк теперь  также могуществен, он, как и Бог, может управлять жизнью человека: «У Пушкина пророк несёт людям мудрость, знание природы и законов, управляющих вселенной  и человеческими судьбами. Пушкин выражает не только своё понимание призвания поэта как обличителя пороков общества, как учителя жизни. Он показал в «Пророке» роль вдохновения, определяющего творчество подлинного поэта. Этот смысл стихотворения – рождение вдохновения – у Пушкина передан в библейской форме».[32]

Рождение вдохновения преображает пушкинского героя, здесь творец – это он. Именно он, поэт – пророк, будет «глаголом жечь сердца людей».

У Кюхельбекера мы видим непосредственно деятельность пророка, у Грибоедова – находим предысторию преображения и последующие действия героя, а у Пушкина – момент становления героя пророком. Только в пушкинском произведении подробно, детально, с использованием высокого библейского стиля описан сам миг преображения человека в пророка, миг, когда герой стоит на перепутье, перед самым важным выбором в его жизни. Весьма значимым является и то, что в отличие от остальных лирических героев, герой Пушкина сам желает стать духовным наставником человечества и сконцентрировать в себе весь дух Божий и всю Божью Волю:

                                                  Духовной жаждою томим,

                                                  В пустыне мрачной я влачился.[33]

Сравнивая временные планы стихотворений Кюхельбекера и Пушкина, мы можем сказать, что герой Кюхельбекера как будто давно «внял неба содроганье», перестал быть простым человеком, но, несмотря на это, продолжает вести обычную жизнь, влачась «в объятьях леностного мира». Ведь в первой строфе «Пророчества» Господь говорит об уже некогда данной «силе воздвигать народы». Пушкин тоже не посвящает читателя в то, сколько времени прошло с момента наделения героя высшим даром до того, как он услышал голос Бога. Но в «Пророке» перед речью Господа расположены строки:

                                                      Как труп в пустыне я лежал,

                                                      И Бога глас ко мне воззвал[34]

Таким образом, автором показан процесс и его завершение: герой пал на землю, лежал в неведении, а затем услышал глас Бога. Но в данном случае, благодаря языку, которым воспользовался Пушкин, процесс воспринимается читателем как момент, а строки «И Бога глас ко мне воззвал» представляют собой смену событий, именно отдельных событий, между которыми для нас проходит лишь краткий миг.

В стихотворении же Кюхельбекера изменён порядок строк, и его первая строка, синонимичная с пушкинской, (когда герой был призван Богом), стоит в самом начале. Только затем мы видим длительный процесс —  пророк влачит свою жизнь в мертвящем сне. И в этом случае мы определяем слово «влачишь» как  означающее нечто длящееся долго, незавершённое. Поэтому для читателя в стихотворении «Пророк» между моментом преображения героя и призывом Бога проходит миг, то есть пророк сразу же обретает значимость для мира, а в «Пророчестве» герой будто давно наделён способностью к прорицанию, но до сих пор не был востребован.

Кюхельбекер не переносит своего героя в какой-то особый мир, не подчиняет особым законам, оставляет в обществе обыкновенных людей, в том же времени и пространстве, где герой существовал ранее. К тому же, время для кюхельбекеровского пророка достаточно определённо, потому как в основе данного произведения лежит событие, произошедшее в  конкретный исторический период.

В произведении же Пушкина практически нет конкретики. Пушкин говорит о пророке в широком смысле слова, о его потенциальном назначении, а не о конкретном предсказании будущего. В «Пророке» нет ни одного указателя времени, и даже то, что пустыня мрачная,  указывает не на тёмное время суток, а на темноту и угрюмость духовного состояния лирического героя. Иначе говоря, Пушкин абстрагирует своего героя от реальной исторической ситуации.

Если Кюхельбекер даёт в своём стихотворении описание вполне представляемых вещей, добавляя большую образность и сохраняя буквальность, то у Пушкина образы в большинстве случаев не являются представлением реальности, а служат лишь символами для обозначения предметов и явлений.  «Всеведенье» пушкинского пророка следует понимать не буквально, а как способность поэта в момент творческого вдохновения к восприятию тех явлений жизни и мироздания, которые в обычном состоянии им не воспринимаются. Самые образы, передающие всеведенье поэта-пророка, символичны: «горний ангелов полёт», то есть небо, бесконечность окружающих миров; «гад морских подводный ход», «дольней розы прозябанье» - всё это основные стихии вселенной».[35]

Следует заметить, что тема пророческого дара, миссии провозглашения правды возникает  у Пушкина ещё до написания «Пророка»,  во время работы над циклом «Подражания Корану». Уже в первом из стихотворений этого цикла намечена тема пророка, посланного для утверждения высшей истины:

                                                 Не я ль язык твой одарил

                                                  Могучей властью над умами?

                                                  Мужайся ж, презирай обман,

                                                  Стезею правды бодро следуй,

                                                  Люби сирот и мой Коран

                                                  Дрожащей твари проповедуй[36]

Но образ пророка здесь приглушён и как бы отодвинут на второй план образом Бога. В «Пророке» же первостепенным является образ самого героя, именно его преображение описывает автор, его перерождение и обретение нового смысла жизни. Все действия в произведении направлены на героя, а образ Бога появляется лишь в финале. Но, несмотря на такое превосходство пророка, он не отделён от людей, не противопоставлен суетному миру, а, напротив, создан для его  очищения, избавления от пороков и злобы. Таким образом, герой будет находиться в тесной связи с простыми людьми, но, непременно, превосходить их.

Отличную  ситуацию мы видим в одноимённом стихотворении Лермонтова, написанном в 1841 году, который метафорически изображает поэта в образе пророка, однако не в философски обобщённом плане (как у Пушкина), но более конкретно. Сравнивая данные стихотворения, отметим, что в пушкинском «Пророке» упор делается на независимость героя от мнения толпы, более того, ни разу в тексте не упоминается кто-либо из жителей «суетного мира», не даётся  ничья оценка героя, кроме авторской, как бы затекстовой; в то время как у Лермонтова тема, связанная с поэтом, а в частности тема поэта-пророка, — это всегда тема взаимоотношений личности с обществом. В данном случае говорить об отношениях между героем и остальными людьми довольно затруднительно, потому что здесь в большей степени мы видим отношение людей к пророку, нежели его отношение к людям. В отличие от пушкинского пророка, пророк Лермонтова отделён, далёк от людей, не понят ими, (что в духе лермонтовской поэзии), он не поднимается на недостижимую высоту, не возвышается над миром. В Лермонтовской энциклопедии объясняется интересный стиль Лермонтова, непохожий на стиль и манеру написания других авторов: «Лермонтов намеренно отказывается от торжественной приподнятости стихотворения Пушкина, насыщенного славянизмами и архаизмами, и с большим искусством сочетает в своём стихотворении черты библейского стиля с простотой слога, разговорными интонациями».[37] Этот особенный стиль Лермонтова делает насмешку над героем более жёсткой.

Лирический герой бежит от общества, которое стало для него чуждым, он не находит в нём приюта:

                                            Посыпал пеплом я главу,

                                             Из городов бежал я нищий,

                                             И вот в пустыне я живу,

                                             Как птицы, даром божьей пищи;[38]

Тогда как пророк у Пушкина призван именно для блага людей, для того, чтобы провозглашать истину, освобождать от злобы и грязи, «Глаголом жечь сердца людей», очищая от ненависти и пороков.

Принято считать стихотворение Лермонтова как бы продолжением пушкинского «Пророка»: «В стихотворении «Пророк» своё развитие пушкинской темы Лермонтов подчёркнуто начинает именно с того момента, на котором остановился его предшественник». [39] Но при сравнении текстов произведений создаётся ощущение, что отдаление лермонтовского героя от людей, его жизнь в пустыне и отчуждённость, желание приблизиться к Богу, являются признаками того самого томления духовной жаждой, о котором говорил Пушкин в начале стихотворения. Герой Лермонтова обладает скрытым даром провидения, но Господь до сих пор не воззвал его, не поднял его на равную высоту, поэтому общество не видит в нём провозвестника божьего, провозгласителя свободы, истины и любви, оно смеётся над ним, тем самым, уходя от правды. Герой Лермонтова, как и пушкинский, не находит уже гармонии в обществе людей, он обретает ее лишь во взаимоотношениях с природой, важно сказать, что здесь пророка слушают звёзды, а не люди. Сейчас он обращается лишь к звёздам, которые видят в нём божий дух, но герой не наделён способностью открыть свою душу человеку. Лермонтовскому пророку душно в окружающем мире, он пытается вырваться из него, но сам момент освобождения, призвания Богом и преображения не показан Лермонтовым, в отличие от Пушкина. Таким образом, мы видим, что ситуации в данных произведениях развиваются не последовательно, а параллельно, то и дело опережая друг друга. И настоящий момент перерождения показан именно Пушкиным.

В одноимённых стихотворениях Пушкина и Лермонтова мы находим спор двух поэтов, один из которых утверждает истину и красоту духа, а другой подробно и довольно жёстко описывает страдания на пути к обретению этого самого духа. Вот как комментируется полемика между авторами в Лермонтовской энциклопедии: «Перед Лермонтовым остро встала проблема соотношения своей поэтической системы с пушкинской. Лермонтов прошёл через разные стадии творческого освоения Пушкина — от прямого подражания и ученичества в юношеских поэмах «Черкесы» и «Две невольницы» до идейной полемики, выраженной в стихотворении «Пророк». [40]

Таким образом, ознакомившись с трудами некоторых литературоведов и опираясь на проделанную исследовательскую работу, мы можем сделать вывод о том, что тема пророчества является одной из наиболее значимых в творчестве поэтов первой половины 19 века. Обращаясь именно к этой теме, авторы ставили перед собой задачу разрешения первостепенной для них проблемы — назначения поэта и его места в мире, взаимоотношений между миром горним и земным, суетным миром.

Для  В.К.Кюхельбекера пророческие мотивы связаны с его собственной судьбой и основаны на реальности, однако при этом несут глобальный философский смысл Божественного предопределения. А.С.Грибоедов принимает дар вдохновения и возможность языком поэзии проникать в тайны будущего непременно как милость и благодать Божью.

У А.С.Пушкина пророк – это и есть творец, способный одним только словом касаться человеческого сердца,  это поэт по призванию, процесс творения ведёт к обретению им истинных ценностей, очищению духовной сферы, обострению чувственного восприятия мира, преображению. 

Лермонтов, отталкиваясь от пушкинского «Пророка», решает тему пророчества по-своему: пророк отринут людьми, и автор не даёт ответа на вопрос, в чём причина конфликта.

Рассмотрение темы пророчества в лирических произведениях интересно тем, что позволяет обнаружить своеобразие видения авторами смысла жизни на земле, истины времени, мира в целом и самих себя, потому что именно лирического героя мы наиболее часто отождествляем с самим автором., а также позволяет раскрыть религиозные воззрения поэтов, их отношение к Богу и вопросу Божественного предопределения.

Целесообразно наряду с мотивом пророчества принимать во внимание сопутствующие мотивы, как, например мотив преображения у Пушкина, мотив избранничества у Грибоедова и – изгнанничества в стихотворении Лермонтова, потому как это позволяет воссоздать целостность художественных образов в произведениях. В нашем реферате мы анализировали лишь несколько произведений; на самом деле круг авторов, обращавшихся к теме пророчества намного шире, как и обширен круг исследований о них. Данная тема получила развитие в творчестве Н.А. Некрасова, Ф.И. Тютчева и других авторов серебряного века.

25