Серебряный век

     Купреянов обращается  к крупному плану  изображения натуры: «Битюг» - конь  тяжёлый, мощный, рельефно выписанный  на фоне гранённых выступов городских домов и циклонической кладки булыжной мостовой. Век – железный век – вереница ломовых телег, которые мчатся по булыжной мостовой, влекомые загнанными лошадьми, погоняемые бледнолицыми людьми. У этих людей нервы издёрганы холодом, нуждой и войнами; рты из раскрыты из них несётся ругань. Но не слышно ругани, не слышно криков, потому что оглушительно гремят телеги по мостовой – поэтический образ «железного века», образ «металлического» ХХ века, наступившего вместе с войной и революцией. Понятие века олицетворяется с грохотом машин, паровозов, орудий… У Блока он возникает впервые в 1908 году. Гравюрные битюги затесались среди прототипов блоковского образа, приобрели трагический пафос, поэтический масштаб.

   За  реальными мотивами художник всё рано видит более общий смысл и прежде всего ценит «искусство образа», но чувство природы и пейзажа всё же обнаруживается и в гравюрах, но и здесь природа выступает в значении символа. Это своего рода гравюры-притчи, толкующие  о человеке в природе как о начале бытия. Это мир, омываемый дождями и осенённый светом радуги, то выглядывающий из-за туч краешком своих лучей, то очерченной, как полная дуга. Радуга в гравюрах – это символ ветхозаветного знамения, знакосогласия между силами небесными и земными, начала нового круговорота жизни после всемирного потопа – символ жизни, гармонии, света, добра, единения. В годы революции этот библейский символ обрёл новый смысл как олицетворение новой эпохи, возрождения после непрерывной цепи лет «руин и потрясений».

   Одна  из самых больших  гравюр Купреянова так  и осталась незаконченной  – «Трое за столом. Пейзаж с радугой»,- наделена особенно сложной  символикой, о смысле которой мы только можем догадываться. 
 

           Н. Купреянов

             Трое за столом. Пейзаж с радугой.

             Гравюра на дереве. 1918 - 1919 
 

   На  первом плане сцена  трапезы – некий  вариант ветхозаветной  троицы. Мужиковатые, кряжистые, как будто  вырезанные из целого куска дерева, фигуры странников мало похожи на библейские персонажи: в них что-то простодушное от первых купреяновских гравюр. Трапеза изображена в ракурсе и сдвинута в правый край. За спиной левого странника развёрнут городской пейзаж: по выгнутому дугой мосту с тремя (повторение темы троичности) чёрными арками  в сторону пустынного города тянется чёрная пустая телега (как «чёрная телега» с мёртвыми телами у Пушкина в «Пире во время чумы»). На мосту – булыжная кладка (как в «Битюге»). Сама трапеза не строго канонична, а приобретает оттенок жанра. Грубо сколоченный стол, на нём – в тарелке рыба. Присутствующая здесь как символ Христа, но рядом – современная деталь – большой чайник; у стола слева – большое чёрное пятно, очень напоминающее кошку своим силуэтом: в русском фольклоре кошка олицетворяла домового. Над странниками, подобно Богоматери, склонилась женщина с ребёнком. Женщина здесь, подобна радуге, поднявшаяся над этим городом мёртвых, символизирует жизнь и просветление. Тема трапезы – тема символа духовного единения, готовности к самопожертвованию – сохранила свой высокий смысл, хотя сильно упрощена и сближена с реальностью. Но эта тема ещё долго будет в гравюрах Купреянова символизировать патриархальный уклад домашней семейной жизни. Смысл гравюры проступает в контексте полубиблейских, полу литературных интерпретаций, окрашенных драматизмом своего времени.

   В другой гравюре тех  лет – «Город с  солнцем» - солнечный  диск, повисший над  городом, знаменует  восход солнца, словно чуда первого дня  творенья – преодоления  тьмы, хаоса, отделения  света от тьмы. Уже  в самом названии указан поэтический смысл образов. Сейчас эта символика кажется замысловатой, но в своё время она была общепонятной. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

        Н. Купреянов

        Город с солнцем.  Гравюра на дереве.

        1919 
 
 

                                                     В. Фаворский. Н.Н. Купреянов

                                                     Гравюра на дереве. 1926 

                                                  Е. Кругликова.

                                                  Александр Блок.

                                                  Силуэт. 1921 
 

                    П. Филонов

                      За столом

                      Акварель. 1914 
 
 

     Специфической приметой  культуры рубежа  XIX – XX веков является активное взаимодействие разных искусств, своего рода межвидовая диффузия. Не редки случаи творческого универсализма: например, Михаил Кузмин сочетал поэзию с композиторской деятельностью, Микалоюс Чюрлёнис музыку с живописью, Владимир Маяковский занимался изобразительным искусством. Даже жанровые обозначения порой заимствовались из смежных искусств: Андрей Белый давал своим литературным опусам жанровое определение «симфонист», а Александр Скрябин, напротив, называл свои симфонии «поэмами».

   Музыкальное дарование Александра Скрябина ни раз привлекала в себе внимание окружающих с юных его лет. Он обладал необыкновенным музыкальным слухом и музыкальной памятью: услышав раз незнакомое прежде произведение, мальчик тут же мог повторить его, сев за фортепиано. Он отличался как исполнитель, своеобразным и глубоким постижением музыкальных образов. Как композитор, стал писать очень рано и жил музыкой, постоянно уединяясь, чтобы создавать музыку. В юные годы обращался к разным жанрам. Определяющую роль в формировании Скрябина как музыканта и человека сыграл Сергей Иванович Танеев, профессор и дирижёр Московской консерватории, которую Скрябин закончил с золотой медалью по классу композиции и по классу фортепиано. Жанры, к которым обращался Скрябин в юности – вальсы, ноктюрны, мазурки, этюды, прелюдии, экспромты, сонаты – уже получили гениальное воплощение в творчестве предшественников: Фредерика Шопена, Ференца Листа, чьё творчество было особенно близко Скрябину. И молодой композитор ищет свои пути и средства, постепенно завоёвывает широкое признание. Великий Н.А. Римский-Корсаков в 1902 году сказал о тридцатилетнем композиторе: «Скрябин – великий талант». Эмоциональная сложность произведений Скрябина определилась уже в ранний его творческий период. Он рано обращается к принципам сонатности, пользуется огромным арсеналом средств выразительности, оттачивает все детали. Уже в конце XIX века он становится общепризнанным композитором, произведения его звучат под управлением таких корифеев русской музыки, как Лядов, Римский-Корсаков; музыку его исполняют Александр Зилоти, Елена Бекман-Щербина, Александр Глазунов. Что касается мировоззрения Скрябина, то ему оказывается близким творчество Вячеслава Иванова, Валерия Брюсова, где высшее начало русской мысли определяется формулой: «Бог есть любовь». Скрябин задумывает оперу (но так и не осуществляет), где герой – поэт, композитор,  мыслитель – высказывает так свои мечты:

Хотел бы я в сердцах  народов

Мою любовь запечатлеть…

   Этими словами Скрябин  определил свои философские  концепции, которые  нашли отражение  в его музыкальных  поэмах: борьба добра  и зла, «созерцание  звезды», символизирующее высокие идеалы человечества и стимул «полёта» - иными словами, стремление к этим идеалам. Например, к Четвёртой сонате была сочинена программа, передающая замысел композитора: «В тумане, лёгком и прозрачном, вдали  затерянная, но ясная – звезда мерцает светом нежным. О, как она прекрасна! Баюкает меня, ласкает, манит лучей прелестных тайна голубая… Приблизиться к тебе, - звезда далёкая! В лучах дрожащих утонуть, - сиянье дивное!.. Я к тебе, светило чудное, устремляю свой полёт!..» Призывные интонации, которыми начинается первая часть сонаты как и мелодические очертания всей темы как бы озаряют «полёт к звезде», и яркая звучность музыки утверждает веру в достижении заветной цели. Образы, близкие к лирике, встречаются у Скрябина и в «Трагической поэме», и в «Сатанической поэме». Хотя «Трагическую поэму», как заметил Генрих Нейгауз, можно было бы назвать «героической».

   «Божественная поэма» Скрябина, законченная  в 1904 году, принадлежит  к числу высших достижений русской  классики.  О потрясающем  впечатлении, которое произвела симфония, Борис Пастернак вспоминал: «Весной 1903 года… Дачным соседом нашим оказался Скрябин. Мы и Скрябины тогда ещё не были знакомы домами. Дачи стояли в отдалении друг от друга… Солнце дробилось в лесной листве, низко свешивавшейся над домами…Я убежал в лес. И точно так же, как чередовались в лесу свет и тень и перелетали с ветки на ветку птицы, носились и раскатывались по нему куски и отрывки Третьей симфонии, или «Божественной поэмы», которую в фортепианном выражении сочиняли на соседней даче.

   Боже! Что это была за музыка! Симфония беспрерывно  рушилась и обваливалась, как город под  артиллерийским огнём, и вся строилась  и росла из обломков и разрушений. Её всю переполняло  содержание, до безумия  разработанное и  новое…»

   Эти слова Пастернака как нельзя лучше подходят к «Божественной поэме», в партитуре которой гениальное новаторство сочетается с высочайшим мастерством. Симфония написана для огромного состава оркестра, укрупнённого и расширенного Скрябиным. Начальная тема «самоутверждение», выраженная в низком регистре и порученная четырём фаготам, валторне, тромбону, трубе и виолончели, пронизывается контрастными призывными возгласами трёх труб. Эти звонкие эмоциональные возгласы подчёркиваются ударами и раскатами литавр. А в кульминации гремит вся огромная группа медных (17 инструментов!), вступают все струнные, поддерживаемые флейтами…

   Анализ  партитуры «Божественной  поэмы» позволяет  судить о поразительной  симфонической драматургии, о не только высоком  мастерстве, но и  своеобразии Скрябина, о широком круге образов и идейно-эмоциональном содержании музыкальной поэмы.

   Дерзновенное  коварство Скрябина ярко проявилось в  «Поэме экстаза». Это  произведение поставило  Скрябина в ряд  величайших симфонистов  мира, а «Поэма экстаза» вошла в историю русской музыкальной культуры как одно из высших достижений классики. Текст программы к симфонии был стихотворным, а образы этой программы были близки к поэтике русского символизма, но всё же они отмечены творческой индивидуальностью композитора, и «Поэма экстаза» навсегда осталась шедевром «чистой музыки». Литературный текст программы – это гимн всепобеждающей мощи человеческого духа, «жаждой жизни окрылённого», стремящегося к «вершине бытия». Заключительные строки текста звучат как утверждение всемогущества человеческой воли, утверждение человеческого достоинства, на защиту которого поднимались лучшие, непобедимые силы России в годы создания «Поэмы экстаза»:

                                 И огласилась Вселенная

                                    Радостным криком 

                                               Я есмь! 

   Процесс творческой эволюции Скрябина был настолько  стремителен, что  каждое сочинение  его оказывалось  новаторским, даже по сравнению с его  же собственными, ранее  созданными.

   «Прометей», или «Поэма огня» - произведение, которому суждено было стать последним симфоническим произведением Скрябина.

   Образ титана Прометея, возникший  в греческой мифологии  не менее трёх тысяч  лет тому назад, может  быть назван самым  благородным образом, пришедший к нам  из далёкого прошлого. Прометей похитил огонь с неба и передал его людям, благодаря чему они преобразили свою жизнь. Прометей же был приговорён Зевсом к страшной каре… Прометей оказался единственным титаном – богоборцем, решившийся на подвиг во имя любви к людям, той любви, которая «движет Солнцем и прочими светилами» и навеки наделена преобразующей, божественной силой.

   Начиная с Гесиода и  Эсхила, к образу титана – огненосца  обращались многие мыслители, создавались произведения литературы и искусства. У Скрябина это – симфонический монумент, завершивший его творчество. Для воплощения образов музыкальной поэмы композитору понадобится не только огромный состав оркестра, как в «Поэме экстаза», но и ещё фортепиано, большой смешанный хор, поющий без слов, и, что следует особо подчеркнуть, световая партитура и световая клавиатура, при помощи которой зал погружался в сияние того или иного цвета, причём конструкция этого инструмента допускала и смешения цветов. К сожалению, полной расшифровки нотной записи, в которой изложена цветовая партитура, композитор не оставил, и никто из его окружения не постарался систематизировать идею так называемой таблицы скрябинского «цветослуха» (а ведь это прообраз – начало – нынешней цветомузыки!), остались лишь сведения о том, в какой цвет представлялись ему окрашенными различные тональности. Поэма отличается многотёмностью, необычностью звучания фона, поразившего своим волшебным характером, - что было достигнуто путём применения своеобразной и сложной гармонии, - даже такого музыканта, как Сергей Рахманинов.

   В звучание оркестра вплетаются голоса хора, чьи  возгласы воспринимаются как древние заклинания, усиливающиеся раскатами  органа. Звучность  приобретает просветлённый  характер, подчёркиваемый ударами колоколов, перезвоном колокольчиков, всплесками арф. И здесь Скрябин пошёл своим путём… После первого исполнения «Прометея» в Петербурге в марте 1911 года Николай Яковлевич Мясковский писал: «Изумительнейшее явление человеческого духа, не досягаемый «Прометей» Скрябина. Скрябин – гениальный искатель новых путей, но при помощи совершенно нового, небывалого языка, он открывает перед нами необычайные, эмоциональные перспективы, такие высоты духовного просветления, что вырастает в наших глазах до явления всемирной значимости…»