Рождение русского театра

Федор Волков свое старание приложил. Выехав вместе со всей российской труппой на коронационные  празднества в Москву, он организовал  выступление актеров на придворной сцене, сам выступал в главных  ролях, начал готовить торжественное  карнавальное шествие, которому было приказано  придать грандиозный размах.

***

Тут снова скрестились  пути Сумарокова и Федора Волкова. Приказание возглавить организацию во время  коронации карнавала давало большие  преимущества Федору Григорьевичу. На маскарад были отпущены немалые средства. В помощь ему выделялись лучшие театральные  художники, машинисты, бутафоры. Сам  И. И. Бецкой, будущий президент Академии художеств, ведал оформлением маскарада, получившего название «Торжествующая Минерва».

Федор Волков, по-видимому еще будучи в Петербурге, пишет  либретто будущего маскарада, выпущенное затем отдельным изданием, рисует эскизы костюмов, руководит изготовлением  бутафории, подбирает музыку. А приехав  в Москву, возглавляет подготовку участников карнавальной процессии, состоявших из актеров. студентов незадолго  до того учрежденного в старой столице  университета, театральных «охотников»  И всех других людей, «кои к театральному действу имели склонность».

Веселой и торжественной, безобидно смеющейся над человеческими  пороками и утверждающей незыблемую власть монархини хотела увидеть  карнавальную процессию Екатерина II. Внешне сюжетная схема маскарада  так и выглядела. Конкретным людским  порокам противостояли абстрактные  аллегорические добродетели в виде образов античной мифологии: Минервы, призванной олицетворять саму Екатерину II; вознесшейся на небо

и теперь вернувшейся  на Землю Астреи; покровитель муз  Аполлона и т. д. и т. п.

Стихи, написанные М. М. Херасковым - бывшим выпускником  Шляхетского корпуса, теперь стоявшим во главе Московского университета, проясняли замысел торжественной  процессии: нехорошо пить, быть невежей, попусту враждовать, обманывать, развратничать, брать взятки, играть в карты. Во всех несчастьях виноваты сами люди. Но теперь, когда на российскую землю  вновь вступает золотой век богини Астреи, в жилище поборовших Пороки людей придет «красной рай, науки  мир и добродетель».

Такова была заданная канва маскарада. Но на ней  оказались вышиты совсем другие узоры. В намеченную схему ворвалась  народная стихия. Она перемешала краски, заострила рисунок, уничтожила скучную  идиллию внешнего построения и заиграла более ядовитыми сочетаниями. Худосочно  намеченные пороки наполнились конкретной социальной плотью и победили надуманную бестелесную «добродетель». В оторванный от действительности маскарадный сюжет пришла неподкупная правда.

Ее привели  за собой появившиеся в маскараде  обиpaловы, обдираловы, кривосудовы, напыщенные развратные богачи, обобранные бедняки. Ее привнесли актеры-простолюдины, игравшие в острой манере народных зрелищ. Ее выпукло подчеркнули хоральные  песни, автором которых являлся  Сумароков, исполняемые на легко  запоминавшиеся, простые мотивы.

Именно ему, успевшему  вызвать неудовольствие своими назидательными стихотворными поучениями уже и  новой императрицы, поручил Федор  Григорьевич сочинить песни, которые  сыграли в маскараде едва ли неглавную  идейную роль. Песни эти не были безобидны. Порой они достаточно прозрачно намекали, что не так  уж благополучно в наступающем веке вновь сошедшей с небес Астреи и что не абстрактные пороки - виновники людских невзгод, а  вполне конкретные их носители и источники.

Весьма смелым и многозначительным был так  называемый «Хор к превратному свету», где приплывающая из-за «полночного  моря» Собака рассказывала Соловью, что многое хулы там, «за морем», достойно:

Я бы рассказати то умела,

Есть ли бы Сатиры петь я смела;

А теперь я пети не желаю,

Только на пороки я полаю...

Намек оказывался достаточно красноречив, если учесть, что до этого Сумароковым (а может  быть, и Boлковым - имеется и такое  утверждение исследователей) был  написан другой текст «Хора к  превратному свету», не допущенный высшими властями на представление:

За морем почтенные  люди

Шеи назад не загибают,

Люди от них  не погибают,

В землю денег  за морем не прячут.

С крестьян там  кожи не сдирают.

Деревень на карты там не ставят,

За морем людьми не торгуют...

Сильные бессильных там не давят,

Пред больших  бояр лампады не ставят.

Все дворянски  дети там во школах...

Лести за морем  не слышно,

Подлости за морем не видно...

Все люди за морем  трудятся,

Все там отечеству  служат;

Лутче работящий  там крестьянин,

Нежель господин тунеядец;

Лутче не расчесаны  кудри,

Нежели парик  на болване...

Если сопоставить  этот текст с текстом песни  «О золотом веке», приписываемым  Федору Волкову, то можно увидеть, как  совпадает их идейная тенденция. И неважно - Сумарокову ли, Волкову  ли принадлежит не попавший на маскарад «Хор к превратному, свету».

Важно другое: он не мог быть написан без ведома главного организатора карнавального  представления.

Разумеется, Федор  Григорьевич, как и Сумароков, как  и другие близкие им по духу люди, по-прежнему верил в возможность  просвещенной монархии, в то, что  по доброй воле правителя может наступить  «золотой век». Будет ли такой просвещенной правительницей Екатерина II? Не так  легко было ответить на этот вопрос.

И все-таки Федор  Григорьевич Волков и Сумароков  не могли не увидеть, что уже при  восхождении Екатерины II на престол  хлынули награды ее приверженцам. Пороки продолжали процветать. Доносы же, мздоимство, разврат, фаворитизм по-прежнему определяли атмосферу императорского двора.

Сумароков и  Волков имели достаточно оснований  быть недовольными друг другом. Но в  главном сходились. Сумароков скоро  докажет это, создав «Элегию», посвященную  памяти Федора Григорьевича.

Смерть пришла к тому нежданно-негаданно, в Москве, в городе, с которым его мало что связывало. «Смерти его,- пояснял  Н. И. Новиков,- было причиною следующее  обстоятельство: он получил повеление  вымыслить и расположить публичный  маскерад для увеселения народного, который он сочинил под именем Торжествующия Минервы. По приготовлении  ко оному платья и машин, по предписанию  его, представлен был сей маскерад публичным шествием Генваря 30, Февраля 1 и 2 дня 1763 года. Г[осподин] Bолков, желая, чтобы наблюден был во оном везде  порядок, ездил верхом и надсматривал над всеми его частями, отчего и получил сильную простуду, а  потом вскоре горячку; на конец сделался у него в животе антонов огонь, от чего и скончался 1763 года апреля 4 дня на 35 году от рождения, к великому и общему всех сожалению. Тело его  с великолепною и богатою церемониею погребено в присутствии знатнейших придворных кавалеров и великого множества людей различного состояния  в Андроньеве монастыре...»

Через двести лет  там, в Москве, в Андрониевском  монастыре был сооружен надгробный памятник Федору Волкову. Но тогда же еще бытовала легенда и о том, что он был похоронен не там, что потом тело его перевезли в Петербург, и последнее пристанище нашел он на Васильевском острове, около церкви Благовещения...

Найденный не так  давно современными исследователями  материал говорит о другом. Он позволяет  полагать, что 8 сентября 1763 года Федор  Григорьевич Волков был похоронен  не в Петербурге или в Андрониевском  монастыре, а в московском Златоустовском монастыре, о чем свидетельствует  внесенный туда его родственниками большой вклад.

Пройдет сто  лет после учреждения русского театра, и гордость, слава его Михаил Семенович  Щепкин воскликнет: «Кто, где, когда  впервые привил к нашей жизни  искусство? Он, незабвенный наш Федор  Григорьевич Волков... Волкову, Волкову, Волкову всем мы обязаны». Белинский  же назовет Федора Волкова необыкновенным человеком, упрочившим в нашем отечестве  «новый источник народного образования» - театр, роль которого в просвещении  России была особенно велика.