Разговорная лексика в произведениях В.М.Шукшина

tyle="text-align:justify">19. Существительные с уничижительными суффиксами -ишк(а), -ишк(о), -онк(а), выражающие презрение: актеришка, письмишко, бумажонка и под.;

20. Иронически-ласкательные именные образования, смягчающие отрицательную окраску производящих слов: трусишка, глупыш, безобразинка и под.;

21. Фамильярно-грубоватые слова, в которых оттенок грубости сочетается с сочувственным отношением: шлепнуться «упасть», чмокнуть «поцеловать», отбарабанить «быстро ответить» и под.;

22. Неодобрительно-грубоватые слова, в которых оттенок порицания выражен умеренно: огорошить «удивить», шушукаться «шептаться», искромсать «изрезать», околесица «чепуха» и под.;

23. Интеллигентско-грубоватые слова, свойственные разговорной непринужденной интеллигентской речи, как правило, заимствованные и переосмысленные: урезонивать «останавливать, убеждать», сумбур «беспорядок», безалаберный «беспорядочный», беспардонный «нахальный» и под.

     Конечно, это далеко не полный список групп слов, составляющих разговорную лексику, но основные ориентиры для интерпретации и стилистической квалификации разговорной лексики здесь представлены.

   Что же касается просторечной лексики, то она, как правило, находится за пределами литературного языка и обладает ярко выраженной грубой, вульгарной, сниженной стилистической окраской.

    Просторечная лексика функционирует в социально обусловленной разновидности русского национального языка, которая именуется просторечием и не имеет отчетливых признаков системной организации. Так же, как диалекты и жаргоны, просторечие не входит в сферу литературного языка. Но если территориальные диалекты обладают локально закрепленными чертами, а жаргоны осознаются носителями как ненормативные, то просторечие не обладает какими-либо специфическими оригинальными характеристиками, позволяющими его строго определять.

    В основе данной классификации лежит классификация, предложенная в книге «Функциональные типы русской речи» [Кожин А.Н., Крылова О.А., Одинцов В.В. 1982, с. 117-129].

    Считается, что социальную базу просторечия составляют в основном горожане с низким уровнем образования.

    К просторечным относятся явления на различных языковых уровнях: и на фонетическом (стяжение гласных, неправильные ударения, ассимиляция и диссимиляция, наращения и эпентезы и под.), и на морфологическом (падежные формы несклоняемых существительных, изменение рода и ненормативные формы множественного числа имен существительных, отклонения в образовании местоименных и глагольных форм и под.), и на синтаксическом (неправильные управление и синтаксические конструкции) [Журавлев А.Ф. 1997, с. 390-391].

    Но наиболее ярко просторечие проявляет себя на лексическом уровне, когда возникают семантические сдвиги и деформация слова под действием народной этимологии, а также преобладает эмоционально-экспрессивная окраска слов с грубо-развязно-сниженными оттенками.

     Просторечная лексика, лишенная и собственного системного характера, и строгой научной дефиниции, как и все просторечие в целом, тем не менее традиционно подвергается лексикологическому описанию и лексикографическому определению.

               В начале прошлого века термином «просторечие» стали обозначать всякую живую речь, отличную от литературной: и крестьянские диалекты, и

язык низких социальных слоев города вообще, и мещанские говоры. Просторечие стало пониматься как простонародный язык.

    По мере изменения круга носителей русского литературного языка за счет вхождения в этот круг представителей разных слоев общества усиливалось влияние на устную литературную речь городского населения (мещан, купцов, ремесленников и под.), носителей диалектной и жаргонной речи. В результате оказалось, что в пределах устной литературной речи функционируют и диалектные слова, и экспрессивно сниженная, и даже грубая лексика, которую стали относить к просторечной.

     Таким образом, понятие «просторечие» расширилось. С.И.Ожегов в 1930-х годах в работе «О просторечии (К вопросу о языке города)» писал, что в языке современности нет единства; отсутствие единства создается существованием в нем двух полярных систем. Одна - литературный язык с достаточно устойчивыми формами выражения и письменно-фиксированный. Как культурный и государственный язык он в сущности экстерриториален, и в городе для него лишь наилучшая точка приложения. Другая система - язык, не совпадающий вполне с литературным, язык городской, порождение города, язык, который условно можно назвать «просторечием». Этот язык всегда является причиной эволюции литературного языка, «котлом, в котором перевариваются диалекты, чтобы впоследствии внести свежие струи в литературный язык» [Ожегов СИ. 2001, с. 414.].

     Такое понимание просторечия как буферной зоны между территориальными диалектами и разговорной речью города было наиболее удачным для того периода существования русского языка, когда, во-первых, носители территориальных диалектов активно воздействовали на разговорную речь, во-вторых, средства массовой информации не вторгались в жизнь языка и не определяли языковую ситуацию в той мере, в какой мы наблюдаем это сегодня.

 

1. 3. Лексические особенности разговорной речи

    Разговорная речь отличается от всех других разновидностей литературного языка своей относительной лексической бед­ностью. В условиях непосредственного общения, с одной сто­роны, нет возможности «перебирать тысячи тонн словесной ру­ды», а с другой стороны, нет в этом необходимости. Дело в том, что пониманию высказываемого при неточности выражения помогут жесты, мимика, сами предметы, находящиеся в поле зрения говорящих. И самое главное — говорящий не заботится о форме выражения мыслей, так как уверен, что непонимания не произойдет: если не поймут, переспросят.

Такое отсутствие заботы о форме выражения может пере­расти в языковую и духовную леность, приводящую к косноязы­чию.

Но даже в записях разговоров культурных людей, извест­ных своей прекрасной устной официальной речью, встречаются частые повторения одних и тех же слов, «лишние» слова, весь­ма неточные выражения.

Например:

        А. Вот у И. П., у них было так. У них вот в одной квартире, когда-то, было две комнаты. Жила мать, дочь и сын. В этих двух комнатах. Дочь вышла замуж.

       Б. Это она?

       А. Нет. Муж женился, вот на ней. На Я. П. Ну сын же­нился. На И. П.

Как мы уже отмечали, в разговорной речи используется лишь ничтожная часть словарного богатства русского языка. Человек обходится нередко весьма невразумительными для постороннего, но вполне понятными для собеседника, хотя и незнаменательными словами. Например: Наконец полпервого позвонили: заказ аннулирован. Это вот так вот было все, понимаешь?, т. е. говорящий и изнервничался, и был возмущен до предела; Такой грохот стоял! А я подумала: вот да!, т. е. как же при таком грохоте делать магнитофонную запись раз­говора; получил четыре, хотел пять, а вышло на тебе, т. е. совсем не так, как хотел.

Обычно в разговоре почти не используются синонимические возможности русского языка. Так, материалы 100-тысячной картотеки русской разговорной речи, хранящейся в Саратовском государственном университете, показывают, что синонимические ряды «Словаря синонимов» в разговорной речи почти не представлены: большинство зафиксированных в картотеке ря­дов ограничено всего лишь одним компонентом, т. е. синонимы, фактически отсутствуют.

Нередко отсутствуют не только книжные, но и «разговор­ные» синонимы: много встретилось 90 раз, а немало, без счета, через край ни разу; глупый зафиксировано 5 раз, а неумный, недалекий, безголовый, пустоголовый,  безмозглый — ни  разу.

В тех случаях, когда в картотеке зафиксирован синоними­ческий ряд (обычно всего из двух, очень редко трех компонен­тов), употребителен бывает лишь один его компонент. Например, в словаре синонимов приведен синонимический ряд громадный— огромный — колоссальный — гигантский — исполинский — гран­диозный — циклопический. В 100-тысячпой картотеке 10 раз отмечено огромный и только один раз громадный. При 138 случаях употребления хороший, лишь по одному разу зафиксирован   славный  и   добрый   (в   значении   'хороший),  при 50— хочется только один раз охота и т. д.

Для разговорной речи характерно употребление самых, обыч­ных, самых распространенных слов. То, что эти слова слишком общи по значению, а подчас даже не совсем точно раскрывают суть сообщаемого, объясняется тем, что говорящие использу­ют дополнительные средства: интонацию, жесты, мимику, ука­зание на те предметы, о которых идет речь.

Словарная бедность разговорной речи, конечно, является ее недостатком. На уроках русского языка необходимо расши­рять активный словарный запас школьников, помогать им ос­ваивать синонимическое богатство русского языка. Конечно, разговорная речь никогда не может достичь разнообразия, точности словоупотребления подготовленной речи. Но расширение словарного запаса человека очень важно. Бедность активного запаса словаря приводит к тому, что даже в старших классах в сочинениях встречаются немотивированное употребление не­литературной лексики (Алексей вначале очень расстраивался, убивался), неумение избежать одинаковых или однокоренных слов.

    Беда заключается в том, что, привыкнув к дозволенности неточной речи в условиях неофициального непосредственного общения.

В разговорной речи допустимо использование слов, имею­щих сиюминутное, случайное значение. Например: Гамлет — Самойлов, конечно слабый. — Конечно. — Очень слабый. Вооб­ще какой-то танцующий даже; Ой, какая она прелестная/когда она амазонка в «Пепле»//Ты помнишь/с этими распущенными волосами/в этой шляпке//Нет/ Ну я совершенно сдохла//И потом в «Пепле» мне очень нравится Пола Ракса[1]. При переходе к официальной речи возникает настоятельная  необходимость в поиске более точных обозначений того смысла, который вкла­дывал говорящий в слова танцующий, сдохла.

Как отмечалось, в разговорной речи интонация помогает понять ответ на вопрос: — Ваш сын отличник? — Отличник. Как же! (т. е., наоборот, плохо учится). В письменной речи инто­нация не находит отражения, и ответ становится двусмыслен­ным.

Второй особенностью использования лексики в разговорной речи является потенциальная свобода словоупотребления. Мы уже говорили о возможностях употребления слов с неточным, приблизительным сиюминутным значением. Но в разговорной речи возможно также использование слов, созданных на данный случай (хитромудрый), слов, значение которых меняется по ходу разговора   (у одного и того же говорящего петрушка —то сам говорящий в шляпке, которая ему не идет, то туберкулез, то анализы крови на протромбин: Вот петрушка! Зеленый пет­рушка; А потом эту петрушку нашли; А как часто эту петруш­ку надо делать?). Но особенно характерно употребление слов, названных авторами исследования «Русская разговорная речь» эрзацами. Словами-эрзацами являются все неточные слово­употребления, все приблизительные названия: А куда ты низы дела? Низов было больше, чем верхов? (речь идет о сбор­ных книжных шкафах); интересный какой пупсик (о микро­фоне).

Но если в разговоре употребление слов с изменяющимся в ходе беседы значением и слов-эрзацев допустимо, то в офи­циальной устной и особенно письменной речи они должны быть заменены точными эквивалентами. Так, например, если в речи на концерте в честь Дня Советской милиции можно услы­шать: —За последние годы состав милиции изменился возрастно, то в газетной статье такая фраза невозможна из-за ее не­достаточной точности.

Так, например, в семье могут называть словом смотренье интересные телепередачи (Сегодня есть смотренье? На сле­дующей неделе много смот рений).

Конечно, бывают случаи превращений таких разговорных обозначений в привычные для более или менее широких кол­лективов. Так появились вечерники и дневники (студенты ве­чернего и дневного отделения), заочники, ставшие даже впол­не нейтральными, допустимыми и за пределами разговорной речи. Но большинство узкоколлективных слов за пределы раз­говорной речи все же не выходит. И об этом следует помнить. Вряд ли можно употребить в официальной речи широко ра­спространившееся среди молодежи словечко возникать (в зна­чении 'спорить, сердиться, возмущаться', т. е. бурно проявлять свою отрицательную реакцию на что-то: Что ты все возни­каешь. Я тебе говорю: не возника й!).

Вместе с тем разговорная речь была и остается своеобраз­ной кузницей языка. Многое рождается в ней, а затем проника­ет и в общий литературный фонд языка. Так, уже давно вош­ли в русский словарь существительные больной, знакомый, образованные из словосочетаний больной человек, знакомый че­ловек. Употребление таких прилагательных-существительных в официальной речи ограничено условием общепринятости. В разговорной речи фактически гораздо чаще, чем словосочета­ние, употребляется просто один из его компонентов: Куда пос­тупил? — В медицинский; В книжный Гоголя привезли; В овощном арбузы, а за углом дыни продают; Я у Крытого сошла, а то народу больно много. Такие компоненты словосо­четаний, как готовить (Она и готовит, и покупает все), сда­вать (Сдала? —Сдала!) уже вышли за пределы разговорной речи, стали общепонятными.

Однако важнее усвоить не возможности перехода разговорного в общелитературное, нейтральное, а необходимость противопоставления, отграничения разговор­ного от официального.

      Еще чаще в разговорной речи встречаются метонимии, не знающие ограничений кодифицированного литературного язы­ка: Завтра у нас кафедра (т. е. заседание кафедры); Он на техстекле живет (т. е. в районе Завода техстекла); Давай сливу откроем (т. е. банку компота «Слива»); После удаления, про­ходите (т. е. проходите те, кто сидит после удаления зуба) и т. д. За пределами разговорной речи такого рода метонимии и глагольные обозначения предметов встречаются гораздо реже. Кроме того, все они ограничены в употреблении. Так можно не только сказать, но и написать Люблю Пушкина, т. е. произ­ведения Пушкина; После прогулки ребенок обычно хорошо спит. Однако можно только сказать, но не написать: После Тулы я устроила переписку (т. е. после того как познакомилась в Туле на конференции); Возьми за серым Лермонтовым (т. е. возьми за томиками произведений Лермонтова в сером пере­плете);  Тебе нравятся Туляки?  (т.  е. выступления Тульского театра, приехавшего на гастроли), А. Гоголя? (Московского театра им. Гоголя). Разница прежде всего в степени распрост­раненности каждой конкретной метонимии, каждого упроще­ния. Широко распространившееся привычное становится допустимым, прежде всего в устной (даже неразговорной) и бы­товой письменной речи, а по­том и нейтральным, общелитературным.