Проза Булата Окуджавы в зеркале критиков

     Кстати  говоря, не мы первыми сопоставляем Б.Окуджаву с титанами прошлого и  делаем вывод не в пользу последних. До нас это мужественно предпринял критик "Литературный газеты" Я. Гордин. В его статье "Любовь и драма  Мячлева" роман "Путешествие дилетантов" сопоставляется с такими орлиными взлетами русской классической прозы, как "Повести  Белкина" Пушкина, "Герой нашего времени" Лермонтова, "Хаджи Мурат" и кавказские рассказы "Набег", "Рубка леса" Толстого.

     Ну, а раз такое дело, то отношение  к Окуджаве должно быть, естественно, самое деликатное и осторожное. Понимая  эго, Я. Гордин поэтому чрезвычайно  озабочен тем, чтоб, не дай бог, как-то задеть романиста, огорчить его, вызвать  недовольство. Высказав то или иное суждение, которое, чего доброго, кто-то по необразованности может принять  за критическое, Я. Гордин тут же поспешно и прочувствованно присовокупляет: "Вышесказанное вовсе не ставит под сомнение оригинальность произведения Окуджавы". Или: "Утверждение это  не имеет ни малейшего негативного  оттенка" (даже оттенка!). (Или: "Вышесказанное  вовсе не отрицает начитанности автора романа в научной и мемуарной литературе" и т. д.

     Постоянное  настойчивое подчеркивание того факта, что его создания имеют  нормальную для живых людей, а  часто и повышенную температуру  всего тела или отдельных его  частей: "Графиня была тепла"... "Ее разгоряченное лицо"... "Гордая полячка с горячими губами"... "Аглая  горячим животом толкала князя"... Поручик Катакази думает о встреченной  бабе, с которой он потом, естественно, переспит - живые ж герои-то: "мягкие и, наверное, горячие губы"... Мальчик  размышляет, заглянув за вырез платья девочки и увидев там нечто: "наверное, горячее"... Женщина думает о возлюбленном: "это горячее доброе тело"... Он думает о ней: "горячее молодое  тело... женщина с горячим гибким телом... ее молодое горячее тело"... "она была горяча"... и т. д. И  даже в описании царя Николая - "горячие  губы".

     Чтобы ни один персонаж, ни одна страница не страдали нехваткой жизни, энергии, динамичности, Б. Окуджава мановением руки вызывает еще и бури, они  страшной силой бушуют на всем пространстве сочинения, - и в природе, и в  душах героев, и в обществе. Ну вот хотя бы: "Ничто не предвещало бури, но"... "случилась буря"... "буря нарастает"... "за ленивыми жестами графини скрывались бури"... "никто не догадывался, что бушевало у нее в душе"... "они не могли без ужаса вспоминать об эротической буре"... "я бурно  негодовал, бушевал"... "негодование  еще бушевало в Мятлеве"... "сомнения опять бушевали в нем"... "Какие  бури я преодолел?" - думает Мятлев... "в душе Мятлева бушевала буря"... "за окнами бушевала вьюга"... "май  бушевал"... "под окнами бушевала толпа"... "бушевали бури в Петербурге"... Во всех сочинениях Пушкина, как о  том свидетельствует словарь  его языка, слово "бушевать" употреблено  лишь пять раз. О девятнадцатый век, как ты далеко!

     Заканчивая  характеристику наиболее примечательных изобразительно-стилистических черт романа, нельзя пройти и мимо того, что в  нем пропасть всякой чертовщины, нечисти, несусветицы: привидения, бесы, таинственные утопленники...

     Зачем и откуда обилие персонажей такого разряда? Думаем, что оно объясняется  прежде всего тон же, уже привлекавшей наше внимание простотой и удобством  обращения с такими персонажами. А это современно, прогрессивно. Тут нет необходимости в дотошных портретах, нудных психологических  мотивировках, хитроумных речевых характеристиках  и т. п. Кто же не знает, к примеру, внешности черта? А привидения в  романе речей не произносят, лишь воют. Как? "Тихо и монотонно" - вот  и вся речевая характеристика.

     В то же время эта инфернальщина  как бы придает сочинению некую  добавочную философическую значительность. Глядь, кто-то и поставит твою несусветицу  в один ряд с тенями из пьес Шекспира, с Мефистофилем из "Фауста", с  безымянным чертом из "Братьев Карамазовых" или хотя бы с оборотнями из "Мастера  и Маргариты".

     Такой взгляд подкрепляет и знакомый нам  критик Я. Гордин. Он говорит: "Мятлев - это Пьер Безухов другой эпохи... Мятлев- декабрист, опоздавший родиться".

     Еще Мятлев постоянно читает и цитирует античных авторов. Этим, понятно, тоже отмечен не каждый. Но больше всего  характеризуют героя и говорят  о его незаурядности, конечно  же, его любовные увлечения, заполняющие  собой весь роман - четыре, следующие  одна за другой, иногда друг на друга  наползающие любовно-адюльтерные  истории, не считая эпизодов ранних или  того, в котором участницей была розовощекая поповна, пахнущая "молодостью, рекой и луком". В описании любовных переживании Мятлева и его  пассий преобладает уже знакомый нам стиль нежданного горения  и внезапного бушевания. Например: "Как  только он ее увидел, нешуточная страсть  без приглашения вспыхнула в  нем"... "Лихорадочная страсть охватила князя"... "Что-то вокруг словно ожгло  его, едва он коснулся ее руки"... "Я сгораю от вожделения. Сгораю"... "Он дал ей понять, что он сгорает".

     Это не просто скудность воображения  и изобразительное убожество, это, говоря словами Я. Гордина, "автору так надо". Зачем? Да затем, дорогой, но недогадливый читатель, чтобы на фоне такого портретного убожества  эффектней выглядели страницы, где  герои романа ведут тонкие разговоры  о портретном мастерстве Геннсборо. Вермеера, Рокогова. Разве это не очевидно?

     Критик  Сергей Плеханов спрашивает: почему Б. Окуджава избрал предметом повествования  далекие времена девятнадцатого века? И отвечает: это сделано  лишь потому, что тривиальность, литературщину  легче скрыть за мишурным блеском  исторической экзотики. Как мы видели, мишурная экзотика действительно никогда  не остается у Окуджавы без дела, но это, пожалуй, лишь производное, а  первопричина выбора в другом.

     Похоже, что входная дверь, ведущая к  смыслу романа, к его цели, открывается, как это издавна заведено, ключом-эпиграфом-"Когда  двигаетесь, старайтесь никого не толкнуть. Правила хорошего гона". Для чего же спокон веку и придумывают эпиграфы, как не для отмыкания таких  дверей! Так вот автор сам и  дает нам понять, что он потому избрал для двигания просторы девятнадцатого века, что там, как ему кажется, двигаться легче, там меньше опасность  толкнуть многих, а главное - гораздо  меньше вероятность в ответ на свой толчок получить сдачи. Словом, гам  проще соблюсти "правила хорошего тона".

     Особенно  напроломной представляется нам  идея сопоставления и противопоставления России и Запада, пронизывающая весь роман от начала до конца.

     Эта идея развивается целеустремленно, разносторонне, не одним каким-нибудь персонажем, а многими. Возникает  она с самого начала в как бы мимоходом брошенных словах героя-повествователя, грузина Амилахвари, о том, что, де, при Екатерине в архитектуре  парило согласие "русской широты и западной утонченности". Екатерина царствовала с 1762 по 1796 год. В архитектуре это великая и блистательная эпоха, характеризующаяся именами Василия Баженова, Матвея Казакова, Ивана Старова, их продолжателя Андрея Воронихина. Но вот теперь оказывается, что этой утонченностью мы обязаны не сыну сельского дьячка Василию, не сыну бывшего крепостного Матвею, не крепостному Андрею, не русскому Ивану да Петру, а - Западу!

     Кстати, говоря, Крымская война занимает важное место в последних главах книги, но и здесь, как во многих других вопросах, Б. Окуджава обнаруживает поразительное  верхоглядство, обходясь с фактами  истории так, словно это его личное достояние, вроде "Жигулей". Прежде всего, он просто не знает, когда, где  и что происходило во время  этой войны, например, главный герой  романа 18 февраля 1854 года делает в дневнике такую запись: "Говорят, что в  Бессарабии дела совсем плохи" Крымская война началась не "в Бессарабии", т е не на земле между Днестром и Прутом, а за Прутом, на территории Дунайских княжеств. Ничего "плохого", тем более "совсем плохого" для  нас там долго не было.

     За  Б. Окуджавой утвердилась репутация  своеобразного художественного  дарования. Он действительно своеобразен, самобытен во многих своих песнях, создавших ему заслуженную популярность и вот эту песенную репутацию  некоторые редакторы, издатели, критики, видимо, и переносят на его прозу, не утруждая себя или даже опасаясь проверить, допустимо ли это.

     Во-вторых. Как мы уже отмечали, проза Окуджавы столь хаотична и сумбурна, так  изобилует разного рода сюжетными, стилистическими и умственными  ужимками, местами, написанными просто неграмотно невразумительно, что это, должно быть, многих сбивает с толку  и лишает способности видеть самые  вопиющие несообразности, выдаваемые за творческую оригинальность.

     Ну, а если, в-третьих, вспомнить и  о том, что предыдущее произведение Окуджавы, написанное на таком же литературном уровне, было издано еще и в Бари (Италия), в Мюнхене, в Политиздате, в Париже, то понять выше подразумеваемых  товарищей и совсем не трудно.

     Эта статья написана пятнадцать лет тому назад. Казалось, мой спор с автором  носил здесь чисто литературный и только исторический характер.

     Другие  критики «Путешествие дилетантов»  в основном ругали. И более всех негодовали «почвенники». Кстати, самого Окуджаву буквально взбесила статья Владимира Бушина, опубликованная в 1979 году в журнале «Москва». Она  не оставляла камня на камне от «Путешествия дилетантов». Окуджава в  публичных выступлениях утверждал, будто статью «писал не Бушин, а целая  бригада. Он только дал своё имя. Это  не литературно-критическая статья, а политический донос, написанный по заданию редакции «Москвы». Позже  Окуджава добавил, будто бушинская  статья – «это не критика, а политический бандитизм», цель которого – якобы  перевести гнев высокого начальства с романа Пикуля «У последней черты» на Окуджаву. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     Заключение:

     "Дело  поэта вовсе не в том, чтобы  достучаться непременно до всех  олухов; скорее, добытая им гармония  производит отбор между ними, с целью добыть нечто более  интересное, чем среднечеловеческое, из груды человеческого шлака"- сказал Александр Блок.

     Булат Окуджава произвел свой отбор - уже  настолько явный, что иные из не желающих ему соответствовать сами о том  заявляют. 

     Окуджава  вне контекста своей эпохи  многое теряет, и как Блок лучше  всего понимался в определенные времена – например, в семидесятые, – так и творчество Окуджавы должно опять обрести своего читателя, но для этого нужен сложный комплекс условий. Нужно пройти через новую стагнацию и новую оттепель, нарастить определенный культурный потенциал, в котором каждое слово становится больше своего обычного значения, становится сигналом, паролем, вовлекает в круг читательского восприятия множество других текстов. Нужно пройти через серьезные испытания, о которых не дай бог и думать, – но человечество забыло о некоторых простых вещах, а напоминает о них обычно большая война или иной подобный катаклизм. Эти вещи должны вспомниться и стать безусловными, потому что ноты пишутся только на прямых и твердых линейках.

     Должно  вырасти поколение людей, обманутых  всеми общественными ожиданиями и уповающих на порядочность, а  не на идею; должно вырасти поколение  их детей, верящих, что у них-то все  получится.

     Булат Окуджава был голосом и оправданием  своей страны, той страны, которой  больше нет; он был лучшим, что в  ней было, райской птицей, поющей в аду и немыслимой вне этого  ада. Этот ад был декорацией его упраздненного  театра, фоном его песни, антиподом  и условием существования его  художественной вселенной. Лучшее гибнет первым – и если худшее, что было в СССР, оказалось легко воспроизводимо, для воспроизводства лучшего требуется слишком многое⁵.

Список использованной литературы:

1. Бахтин М.М. Слово в поэзии и прозе // Вопр. лит. 1972. № 6. С. 69.
2. Богомолов  Н.А. Булат Окуджава и массовая культура // Вопросы литературы. 2002, № 3 – С. 4-14.
3. Бушин В.С. Гении и прохиндеи. - М.: Алгоритм, 2003.
4. Быков Д.Л. Окуджава. Серия «Жизнь замечательных людей». - М.: Молодая гвардия, 2009.
5. Лейдерман Н.Л. Современная русская литература: 1950-1990-е годы, т.1 - М.: Академия, 2006.
6. Неретина С.С. Тропы и концепты. М., 2004.
7. Огрызко В. Не бродяги, не пропойцы //Литературная Россия. - 2008. - № 37 - С. 12-13.
8. Окуджава Б.Ш. Я пишу исторический роман… // Лит. обозрение. 1987. № 6. С. 5
9. Чайковская И. Булат Окуджава в зеркале Дмитрия Быкова // Чайка. - 2009. № 23 (154).