Автор работы: Пользователь скрыл имя, 22 Апреля 2012 в 16:32, реферат
Годы Великой Отечественной войны были исключительно своеобразным и ярким периодом в развитии советской литературы. В тяжелейших условиях ожесточенной борьбы с врагом было создано немало произведении, навсегда оставшихся в народной памяти.
Бывший
поэт-узник Гр. Люшнин, теперь член Союза
писателей и известный детский
поэт, находясь в тюремной камере, писал:
Мне негде вывести
строку
О горькой жизни
плена:
Вокруг от пола
к потолку
Исписанные стены.
Вот кто-то начинал
с угла,
Свободу карауля,
Ему сквозь узкий
глаз стекла
Вошла в затылок
пуля.
И расписался кровью
он,
Друзей окинув
взглядом.
И я среди
таких имен
Свое поставил
рядом.
Стихи
узников концлагерей не разнообразны
по своей тематике, что и понятно,
но они удивительно целеустремленны:
«одной лишь думы власть» владела их авторами
— любовь к Родине.
Сквозь фронт,
сквозь тысячу смертей,
Сквозь Дантов
ад концлагерей,
Сквозь море
крови, горя, слез
Я образ Родины
пронес.
Как путеводная
звезда,
Сиял он предо
мной всегда.
Широко
известным среди заключенных
было и прекрасное стихотворение, написанное
в Заксенхаузене:
Я вернусь еще
к тебе, Россия,
Чтоб услышать
шум твоих лесов,
Чтоб увидеть
реки голубые,
Чтоб идти тропой
моих отцов.
Я, как сын, люблю
тебя, Россия,
Я люблю тебя
еще сильней,
Милые просторы
голубые
И безбрежность
всех твоих морей!
Я вернусь еще
к тебе, Россия,
Чтоб услышать
шум твоих лесов,
Чтоб увидеть
реки голубые,
Чтоб идти тропой
моих отцов.
Об
этом стихотворении А. Абрамов в
своей книге «Лирика и эпос Великой
Отечественной войны» справедливо писал:
«Некоторая традиционность формы и просто
не отточенность стихотворения могут
сегодня скрадывать от нас остроту мысли
поэта-узника. Между тем он проницательно
говорит о преемственности дела героев
Октября в делах героев войны с фашизмом,
выражает идею, близкую к той, которой
жили и другие поэты...»
Идеи
патриотизма, ненависти к захватчикам,
вера в победу, дух интернационального
антифашистского братства и гуманизм
– вот что объединяло «стихи за
колючей проволокой» со всей советской
поэзией.
С
ходом войны стала все яснее
вырисовываться еще одна характерная
особенность лирики тех лет: она
все чаще и охотнее стала вбирать
в себя большой и напряженный
мир философских раздумий, все
чаще стала прибегать к таким приемам
лирической типизации, которые приближались
к символу или аллегории. Все меньше становится,
по сравнению с начальным периодом войны,
фактографических, информационных стихов,
все более заметную роль приобретает философская
интонация и символ как результат углубленного
осмысления жизни. Черточки и детали фронтового,
окопного быта, штрихи поведения человека
на войне все чаще используются поэтами
не только как выразительные средства
поэтической живописи или графики, но
и как самостоятельные, наполненные философским
содержанием образы-понятия. Характерно
в этом отношении видоизменение лирики
А. Недогонова. Его «окопные» стихи, ранее
несколько замкнутые в пределах солдатского
быта, отныне смело включают в себя и дальний,
но все отчетливее видимый поэту контур
Победы и еще более отдаленный послевоенный
солнечный мирный день. В одном из стихотворений
он снова описывает окоп, но как?
Взглянул солдат
вокруг окопа:
в траве земля,
в дыму трава.
Пред гребнем
бруствера — Европа,
за гранью траверза
— Москва.
В этом же стихотворении
убитый сапер лежит у него
мертвой головою
—
на Москву,
сердцем отгремевшим
—
на потомков.
Даже
любовная, интимная лирика начинает удивительно
естественно сочетать в себе детали
грубого, кровавого солдатского
быта с высокой торжественной патетикой,
которая позволяет читателю видеть не
только «ближнее», но и «дальнее»: страну,
историю, победу.
Все настойчивее,
шире, звонче и выше звучит в поэзии
голос жизни и любви.
любви серебряное
горло,
Лебединый голос
у любви...
Вижу – руки
ты ко мне простерла,
И зовешь... Не надо,
не зови.
Дай забыться хоть
на миг единый,
Снов моих заветных
не тревожь.
Разве чем-нибудь
на лебединый
Голос мой натруженный
похож?
Разве ты не чувствуешь,
что дымом
Я пропах у роковой
черты?
Что с таким
суровым, нелюдимым
Будешь делать,
ласковая, ты?
Но опять мне
в грохоте и вое
Голос твой звучит,
как наяву:
«Ты такой мне
стал дороже вдвое,
Я тебя такого и
зову»
Это
– Николай Рыленков, 1944 год. Но сходное
писали многие. Любовная лирика не только
завоевывала в военной поэзии свое положение,
но одновременно и как бы укрупнялась,
так как постоянно соотносилась, не могла
не соотноситься с войной, неотступно
напоминавшей человеку об игре жизни и
смерти, о цене победы и человеческого
счастья, от победы — общей победы — неотделимого.
У погодков моих
нет ни жен, ни стихов, ни покоя, –
только сила
и юность. А когда возвратимся
с войны,
все долюбим
сполна и напишем, ровесник, такое,
что отцами-солдатами
будут гордиться сыны,… –
писал С. Гудзенко.
Потому-то настоящее
— сегодняшнее военное
Конец февраля.
Как занавески,
синеет небо
в пробоинах стен.
Немцам стрелки
на перекрестках
Дорогу указывают
в плен.
Это история.
Это память…
Усилившееся
внимание поэзии к большому понятию
времени — к будущему и к
прошлому – свидетельствовало о
стремлении понять в общей цепи исторических
перемен свое настоящее. Что такое
сегодняшняя война? Эпизод ли она в
пестрой веренице бесконечных исторических
событий, или она действительно великая
война, тот «последний и решительный бой»,
о котором пелось в гимне? Первый же год
показал, что враг, с которым пришлось
воевать советскому народу, это не только
враг какой-либо одной нации или нескольких
народов, это — трагедия всего человечества.
Из ощущения величия развернувшейся битвы
и родилась лирика укрупненного зрения,
учащенного исторического дыхания, широких
символов и патетики. Даже личная судьба
и возможная гибель многими начала ощущаться
в свете великой исторической миссии,
выпавшей на долю народа. Отсюда трагедийно-патетическая,
но внутренне оптимистическая интонация
так называемой личной лирики в поэзии
второй половины Великой Отечественной
войны. Пожалуй, никогда со времен Вл. Маяковского
наша поэзия не разговаривала с такой
величавой открытостью и прямотою с Вечностью,
Историей, Народом. Гражданский и воинский
долг, жизнь, смерть и бессмертие, назначение
и роль человека в судьбе Отечества —
вот что выходит сейчас на первое место
и принимает весьма своеобразное звучание.
Широко
распространенной поэтической идеей,
которую можно проследить во множестве
вариантов чуть ли не у всех поэтов
этого времени, становится мысль
о неистребимости и необычайной
протяженности единичной человеческой
жизни, если брать ее в совокупности с
народом и национальной историей. Индивидуальная
судьба, оборванная войной и исчезающая
навечно, вместе с тем является в жизни
своего народа тем связующим светоносным
звеном, что сближает оба берега истории.
Не всем суждено переплыть эту трагическую
реку крови, но погибшие жизни, в конце
концов, соединят обе земные тверди для
будущей счастливой пашни.
Естественно,
что ощущение почти зримой связи
времен, вдруг протянувшейся через
человеческие души потомков воинов Куликова
и Бородина, родило в лирике военных лет
широкую волну исторических воспоминаний
и ассоциаций. Солдат Великой Отечественной
войны, сражающийся на древней Непрядве,
лежащий в маскхалате на льду Чудского
озера, наводящий понтоны через Дон и умирающий
у петровского Орешка, не мог не почувствовать
своей кровной связи с большой биографией
Отечества. Литература отвечала этой потребности
великолепными историческими экскурсами
А. Толстого в прозе и многочисленными
лирическими стихотворными медитациями
на исторические темы, всегда тесно сопряженными
в потоке лирического высказывания с современностью.
Можно сказать, что ощущение далекого
прошлого, обострившееся в годы Великой
Отечественной войны, постепенно обрело
в лирике этих лет определенную полнозвучность
и широту — в особенности в превосходных
исторических стихотворениях Д. Кедрина,
поэмах В. Луговского, в лирике и поэмах
Л. Мартынова.
Ощущение
своего времени как звена историй,
тяга к крупномасштабности, укрупненность
поэтического зрения, насыщенность лирики
философскими и историческими образами-понятиями
— все это было в родстве с исподволь зарождавшейся
и оформлявшейся поэзией лироэпического
и эпического облика и склада.
СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
1. Абрамов
А. Указ. соч., с. 111.
2. Азаров
Во. Ленинграду. Л., 1942.
3. Берггольц
Ольга. Собр. соч.: В 3-х т. Л.,
1973, т. 2.
4. Брежнев
Л. И. Великий подвиг
5. Бровка
Петрусь. К родным берегам.
М., 1943.
6. Ветров
Д. Дорога в Молдавию. 1941—1943. Кишинев, 1946.
7. В кн.: Стихи
за колючей проволокой: Блокнот,
найденный в Заксенхаузене. М.,
1959
8. Гудзенко
С. Указ. соч.
9. Друнина
Юлия. Качается рожь несжатая... —
В кн.: Поэзия в бою: Стихи
о Великой Отечественной войне. М.,
1959.
10. Дудин Михаил.
Стихи. М., 196.
11. Железнов
Павел. Жди победу! — Красноармейская
правда: Газ-Зап. фронта. 1942, 10 дек., №
341 (6562).
12. Исаковский
М. Соч.: В 2-х т. 1941—1950. М., 1951, т.
2.
13. История
русской советской литературы. М., 1963,
т. 2
14. Кедрин
Дмитрий. Избр. произведения. Л., 1974
15. К о ч
н е в М. Объятия земли.
Иваново, 1943
16. Лебедев-Кумач
Вас. Песни и стихотворения.
М., 1960
17. Люшнин
Гр. Не расстрелянная песня: Стихи.
18. Маяковский
Владимир. Полн. собр. соч.: В 13-ти т. М., 1958,
т. 10
19. Михайлов
Ал. Три эмблемы: Из заметок
о поэзии военных лет.— Наш
современник, 1977, № 5.
20. Москвин
Н. Партизанскими тропами. Цит.
21. Наровчатов
С. Поэзия в движении: Статьи. М.,
1966
22. Недогонов
Алексей. Лирика (1938—1948). М., 1949
23. Орлов Сергей.
Стихотворения. Л., 1968
24. Пришелец
Антон. Поход: Стихи. М., 1945
25. Прокофьев
А. Ольга. — Красная звезда, 1942
26. Рыленков
Николай. Стихотворения, М., 1964
27. Светлов
М. Стихотворения и поэмы. Л.,
1966
28. Симонов
Константин, Стихотворения и поэмы.
Л., 1982
29. Ситковецкая
Майя. Указ. соч., с. 92.
30. См. кн.: Вспоминают
друзья. Л., 1977, с. 117.
31. Советские
писатели на фронтах Великой
Отечественной воины. – В кн.:
Литературное наследство; М., 1966, т.78,
кн. 1
32. С п и
в а к И. Указ. соч
33. Сурков
Алексей. Большая война. М., 1942,
с. 6.
34. Сурков
Алексей. Подошла война к Подмосковью...—
В кн.; Присягаем Победой: Стихи о Великой
Отечественной войне. М., 1975