Новаторство народной драмы А.С. Пушкина "Борис Годунов"

Литературовед Бонди С.М. пишет на эту тему: «Пушкин в «Борисе Годунове» поднимает самый злободневный вопрос, волновавший в то время передовую дворянскую интеллигенцию («Борис Годунов» был окончен в ноябре 1825 г., незадолго до декабрьского восстания) — вопрос о самодержавии и крепостном праве и, главным образом, об участии самого народа в борьбе за свое освобождение.» [8]

Соглашаясь с Бонди, или возражая ему, действительно нельзя все же не заметить параллель с отменой крепостного права Николаем Первым и царем Борисом. И не лично ли к Николаю обращены строки Пушкина (довольно длинный монолог для второстепенного лица…) в сцене «Москва. Дом Шуйского»:

Пушкин

Такой грозе, что вряд царю Борису
Сдержать венец на умной голове.
И поделом ему! он правит нами,
Как царь Иван (не к ночи будь помянут).
Что пользы в том, что явных казней нет,
Что на колу кровавом, всенародно,
Мы не поем канонов Иисусу,
Что нас не жгут на площади, а царь
Своим жезлом не подгребает углей?
Уверены ль мы в бедной жизни нашей?
Нас каждый день опала ожидает,
Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы,
А там - в глуши голодна смерть иль петля.
Знатнейшие меж нами роды - где?
Где Сицкие князья, где Шестуновы,
Романовы, отечества надежда?
Заточены, замучены в изгнанье.
Дай срок: тебе такая ж будет участь.
Легко ль, скажи! мы дома, как Литвой,
Осаждены неверными рабами;
Всё языки, готовые продать,
Правительством подкупленные воры.
Зависим мы от первого холопа,
Которого захочем наказать.
Вот - Юрьев день задумал уничтожить.
Не властны мы в поместиях своих.
Не смей согнать ленивца! Рад не рад,
Корми его; не смей переманить
Работника! - Не то, в Приказ холопий.
Ну, слыхано ль хоть при царе Иване
Такое зло? А легче ли народу?
Спроси его. Попробуй самозванец
Им посулить старинный Юрьев день,
Так и пойдет потеха.

Также, возвращаясь к высказыванию Бонди, нельзя не отметить  новаторский для русской драматургии сюжетный ход с заявлением народа как одного из 3 основных действующих лиц. Автор отказывается от привычного для инсценировки любовного треугольника, заменяя его другим глубоко психологичным треугольником Борис - Самозванец – народ. Дальше мы еще вернемся к этой теме более подробно.

Трагедия состоит из 24 сцен, расположенных по центрической композиции, таким образом, Пушкин отказывается от привычного классицистского деления на 5 актов с явлениями,  построив пьесу по принципу скорее музыкального произведения. В.Э. Мейерхольд определил жанр «Бориса Годунова» как «Трагическая сюита в 24 частях».  

Как уже было упомянуто, принцип единства времени не соблюдается в трагедии (действие идет 7 лет!), также как не соблюдается и единство места,  зритель переноситсяиз Кракова в Кремлевские палаты, с Литовской границы на лобное место, из Новодевичьего монастыря в Чудов, и так каждую сцену! Наконец, и единство действия нарушено здесь: параллельно развивается история Бориса, теряющего власть, и история Самозванца, стремящегося ее получить. До самого конца они так и не встречаются между собой!

Но и это не все новаторства, поразившие современников поэта. Пьеса разрушает последний фундамент классицизма: строгое жанровое различие, неслучайно в первом более длинном названии у Пушкина присутствует слово «комедия», а стихи сменяются прозой (более низким жанром, какой неприемлем был для трагедии).  Он заменил торжественный, попарно рифмованный шестистопный ямб классической трагедии, прекрасно отвечающий декламационному характеру речей ее персонажей, более коротким и гибким, нерифмованным, «шекспировским» пятистопным ямбом, дающим возможность гораздо легче воспроизводить интонацию обычной разговорной речи.

В дополнение ко всему сказанному выше приведу в пример одно письмо Пушкина: «Не будем ни суеверны, ни односторонни, как французские  трагики,  но взглянем на трагедию (восставших и потерпевших поражение декабристов - прим.авт.) взглядом Шекспира» (письмо к А. А. Дельвигу от 15 февраля 1826 г. из Михайловского)

3. Пушкин и Шекспир.

3.1. Площадной театр.

Влияние великого  трагика на творчество не менее великого русского писателя, продолжение искусства одного в произведениях другого, их глубокая связь, с самого начала волновали не только русскую критику, изучавшую творчество Пушкина, но и в равной мере английских шекспироведов. Для того, чтоб более подробно разобраться в поставленном в начале работы вопросе о новаторстве драмы «Борис Годунов», нельзя не брать во внимание глубокий интерес писателя к работам английского драматурга. В части 3 я постараюсь рассмотреть, какие неожиданные для русской сцены 19 века особенности формы и содержания «Бориса Годунова» были следствием влияния Шекспира, и как отнеслись к этому перенесению Шекспировского театра на русскую сцену  современники поэта.

Важно вспомнить главу 2.2. и мечты поэта о выведении придворной драмы на площадь. Эти мысли неслучайно появились у Пушкина в то время, когда он увлекся творческом английского драматурга. Уникальность английского театра времен Шекспира состояла как раз в синтезе идеалов эпохи возрождения (любовь к античности, итальянское влияние) и особенностей средневекового площадного театра, который продолжал существовать в Англии даже в начале 17 века (о чем говорит хотя бы диалог Гамлета и актеров в известной пьесе).

Остановившись подробнее на принципе соблюдения 3 единств, важно обратить внимание, как возник средневековый театр. Социально-исторические потрясения, связанные со становлением христианства, сопровождались гонениями на театр. К эпохе средневековья светские театры были полностью запрещены, разрешались лишь церковные представления: в ранний период (9–13 вв.) – литургическая драма; позже (14–16 вв.) – мистерии, миракли, моралите. В них действие охватывало время, задолго предшествующее возникновению основного драматургического конфликта, что расширяло границы спектакля до целой человеческой жизни, а то – и до длительного исторического периода. Так, в мистериях, которые могли длиться несколько дней, изображалась история мира от сотворения человека до Воскресения Христа. Для проведения мистерий воздвигался длинный помост, на котором одновременно располагались все декорации, обозначающие нужные места действия. Принцип соблюдения трех единств в драматургическом произведении был предан забвению.

Выросшая на основе средневекового театра, английская драматургия 16-17 веков во главе с Шекспиром сохранила в себе особенности средневековых пьес, написанных для подобных представлений, для них характерно было членение пьесы на множество отдельных эпизодов, массовые сцены, параллельные действия, смешение комического и трагического.

Следовательно, мы видим, что обвинения «Бориса Годунова» в несценичности обычно представляют собой перечисление классических свойств площадного средневекового театра.

3.2. Сходство шекспировских произведений и «Бориса Годунова».

То, что в своих пьесах Шекспир сохранил корни английского народа, имело важное значение для Пушкина. В работе «О народной драме…» поэт замечает: «Озеров попытался дать нам трагедию народную и вообразил, что для сего довольно будет, если выберет предмет из народной истории, забыв, что поэт Франции брал все предметы для своих трагедий из римской, греческой и еврейской истории и что самые народные трагедии Шекспира заимствованы им из итальянских новелей.» [9]

Пушкин понимает, что народность заключается не в самом сюжете, а в способе его передачи, в близком и понятном народу языке (в том числе языке сценическом), а также в ощущении своих национальных корней, может быть, поэтому так удаются ему трогающие за душу юродивые, которые более чем любые исторические личности передают самобытность русской культуры.

Видимо, этим же желанием сделать театр простым для понимания народа, было вызвано и у Шекспира и у Пушкина чередование в драме стихов и прозы. Прозой у Пушкина говорят и в комических сценах ( корчма на литовской границе) и в серьезных (разговор Игумена и Патриарха), Шуйский прозой обращается к слугам, а затем стихами беседует с Пушкиным. Очевидно, в средневековом  театре (на котором строилось творчество Шекспира), проза была порождением актерских импровизаций, перебивающих основной текст, ее живая манера, сохранившаяся в текстах Шекспира, не могла не понравиться Пушкину, мечтавшему покончить со скучной придворной драмой. Современники склонны были видеть в прозе низший жанр, приемлемый только для комедии, поэтому часто в прозаических кусках «Бориса Годунова» искали скрытый юмор. Так в сцене «Палаты Патриарха» прозу обычно объясняют комичным характером Патриарха, не замечая, что чередование стиха и прозы в «Борисе Годунове» напрямую связано с ритмическим развитием действия и композиционной структурой текста.

Разбирая творчество Шекспира,  Пушкин замечает: «Но надобно признаться, что если герои выражаются в трагедиях Шекспира, как конюхи, то нам это не странно, ибо мы чувствуем, что и знатные должны выражать простые понятия, как простые люди.» [10]

Это очень важный момент для понимания пушкинской драмы, так как связан он не только с прозаическими вставками, о которых говорилось выше, но еще и с сочетанием комического и трагического. Передавая жизнь во всей ее полноте, Пушкин часто о серьезных вещах говорит с улыбкой (чего стоит сцена у Новодевичьего монастыря, когда народ всячески пытается вызвать слезы, восклицая «Ах, смилуйся, отец наш! властвуй нами!»). Есть в драме и просто комические, почти клоунские диалоги, напоминающие частый прием Шекспира, позаимствованный им все у тех же площадных импровизаций. Диалог бродяг и пьяниц  Мисаила и Варлаама ярчайший пример такой живой площадной игры, а действия Отрепьева с приставами напоминают нам остроумие шекспировских пройдох.

Тенденцию к изменению принципа 3 единств мы можем также встретить в текстах Шекспира. Пушкин сам свидетельствовал: «...я расположил свою трагедию по системе отца нашего Шекспира и принесши ему в жертву пред его алтарь два классические единства и едва сохранив последнее». [11] Сравнивая «Бориса Годунова» с творчеством Шекспира, современники часто ставили работу Пушкина ниже работ последнего, даже обвиняя автора, что он недостаточно похож на своего великого предшественника. В анонимном памфлете против «Бориса Годунова» делается тот же упрек в бессвязности и разорванности его композиции: «Это настоящие китайские тени. Действие перескакивает из Москвы в Польшу, из Польши в Москву, из кельи в корчму. Есть нечто подобное в драматических произведениях Шекспира, да все-таки посовестнее. К тому же Шекспир писал тогда еще, когда одноземцы его и понятия не имели об изящном вкусе». Последнее высказывание, я думаю, не нуждается в специальных комментариях.

3.3. Идейное содержание  драмы «Борис Годунов» в сравнении с трагедиями Шекспира.

Вся линия творческой преемственности, которую мы можем проследить от греков к Сенеке, от Сенеки к деятелям возрождения, а от тех к русским классицистам подразумевала бесконечные аллюзии и даже прямое повторение кусков текста. Для примера можно привести отрывок из того же «Димитрия Самозванца» Сумарокова, который почти в точности повторяет монолог из финала Ричарда 3 Шекспира. Прежде чем сделать это, хочу обратить внимание, что творчество Сумарокова никому не приходило в голову рассматривать с точки зрения преемственности Шекспира, тогда как Пушкина постоянно обвиняли в повторении великого классика.

                 Димитрий

       (один)

                 Нетвердо на главе моей лежит венец,

                 И близок моего величия конец.

                 Повсеминутно жду незапныя премены.

                 О устрашающи меня Кремлевы стены!

                 Мне мнится, что всяк час вещаете вы мне:

                 "Злодей, ты - враг, ты - враг и нам и всей стране!"

                 Гласят гражданя: "Мы тобою разоренны!"

                 А храмы вопиют: "Мы кровью обагренны!"

                 Уныли вкруг Москвы прекрасные места,

                 И ад из пропастей разверз на мя уста.

                 Во преисподнюю зрю мрачные степени

                 И вижу в Тартаре мучительские тени.

                 Уже в геенне я и в пламени горю.

                 Воззрю на небеса: селенье райско зрю,

                 Там добрые цари природы всей красою,

                 И ангели кропят их райскою росою.

                 А мне, отчаянну, на что надежда днесь?!

                 Ввек буду мучиться, как мучуся я здесь.

                 Не венценосец я в великолепном граде,

                 Но беззаконник злой, терзаемый во аде.

                 Я гибну, множество народа погубя.

                 Беги, тиран, беги!.. Кого бежать?.. Себя?

                 Не вижу никого другого пред собою.

                 Беги!.. Куда бежать?.. Твой ад везде с тобою.

                 Убийца здесь; беги!.. Но я убийца сей.

                 Страшуся сам себя и тени я моей.

                 Отмщу!.. Кому?.. Себе?.. Себя ль возненавижу?

                 Люблю себя... Люблю... За что?.. Того не вижу.

                 Все вопит на меня: грабеж, неправый суд,

                 Все страшные дела, все купно вопиют.

                 Живу к несчастию, умру ко счастью ближних.

                 Завидна участь мне людей и самых нижних.

                 И нищий в бедности спокоен иногда,

                 А я здесь царствую и мучуся всегда.

                 Терпи и погибай, восшед на трон обманом,

                 Гони и будь гоним, живи, умри тираном!

                                               (действие 2 явление 7)

А вот текст из «Ричарда 3», некоторые строки которого повторены Сумароковым почти дословно:

Помилуй, боже! - Шш... Все это сон.
О совесть робкая, как мучишь ты!
Огни синеют. Мертв полночный час.
В поту холодном трепетное тело.
Боюсь себя? Ведь никого здесь нет.
Я - я, и Ричард Ричардом любим.
Убийца здесь? Нет! Да! Убийца я!
Бежать? Но от себя? И от чего?
От мести. Сам себе я буду мстить?
Увы, люблю себя. За что? ,3а благо,
Что самому себе принес? Увы!
Скорее сам себя я ненавижу
За зло, что самому себе нанес!
Подлец я! Нет, я лгу, я не подлец!
Шут, похвали себя. Шут, не хвались.
У совести моей сто языков,
Все разные рассказывают сказки,
Но каждый подлецом меня зовет.
Я клятвы нарушал - как много раз!
Я счет убийствам страшным потерял.
Грехи мои - чернее нет грехов
В суде толпятся и кричат: "Виновен!"
Отчаянье! Никто меня не любит.
Никто, когда умру, не пожалеет.
Как им жалеть, когда в самом себе
К себе я жалости не нахожу?
Казалось мне, все души мной убитых
Сошлись в шатер и каждый звал на утро
Возмездие на голову мою.

Похожие на Шекспира монологи критики  находили и у Пушкина, но все же, основное сходство его Годунова с узурпаторами Шекспира стоит поискать в более глубоких сопоставлениях. Начнем с того, что по примеру Шекспира Пушкин расширяет мир  драмы, населяя его не только людьми всех сословий, но, едва не доходит до призраков и ведьм, гармонично уживающихся во всеобъемлющем пространстве Шекспира. Вспомним хотя бы разговор двух стольников из сцены «Царские палаты», из которого выясняется, что Борис обращается за помощью к колдунам: