Лирика А.А. Фета как усадебный тест

Только  забудусь – опять ты предо мною в саду.<…>

О, Афродита! Не твой ли здесь

шутит кудрявый упрямец?

Долго недаром вокруг белый порхал мотылек;

Мне еще памятен образ Амура и нежной Психеи!

Душу  мою ты в свой мир светлый опять  унесла

2. антитеза, основанная на использовании в одном контексте образов огня и льда (мороза), например:

Казалось, нет конца их грезам

На  мягком лоне тишины,-

А нынче утренним морозом

Они стоят опалены.

(“Георгины”, стр. 221)

3. ассоциации (“На кресле отвалясь, гляжу на потолок…”, стр. 121). Cкрещение четырех сквозных образов, предназначенных передать одиночество лирического героя через кружение пятна света над лампой, напоминающее о стае бесприютных, встревоженных по осени грачей, отзывающимися в сознании персонажа воспоминанием о давнем посещении его уединенного дома возлюбленной и ее бегстве навсегда:

Зари  осенней след в мерцанье этом есть:

Над кровлей, кажется, и садом,

Не  в силах улететь и не решаясь сесть,

Грачи кружатся темным стадом… 

Нет, то не крыльев шум, то кони у крыльца!

Я слышу трепетные руки…

Как бледность холодна прекрасного  лица!

Как шепот горестен разлуки!

4. метонимия, литота, метонимический символ, например, когда лирический герой с благодарностью вспоминает разбросанные по просторам России дорогие его сердцу усадьбы, в которых неизменно встречал радушие хозяев под гостеприимным кровом, то ограничивается наиболее значимым  для него словом “приют”:

Спасибо ж тем, под чьим приютом

Мне было радостней, теплей,

Где время пил я по минутам

Из  урны жизни моей…”

(“Я  вдаль иду моей дорогой…, стр. 215)

5. цветовая символика. В стихотворениях с усадебными мотивами Фет отдает предпочтение серебряному, золотому, опаловому, бронзовому, белому – т.е.  оттенкам светлых тонов, контрастных по отношению к которым выступает синий:

Я жду... Соловьиное эхо 
Несется с блестящей реки, 
Трава при луне в бриллиантах, 
На тмине горят светляки. 
 
Я жду... Темно-синее небо 
И в мелких и в крупных звездах, 
Я слышу биение сердца 
И трепет в руках и в ногах. 
 
Я жду... Вот повеяло с юга; 
Тепло мне стоять и идти; 
Звезда покатилась на запад... 
Прости, золотая, прости

( “Я жду… Соловьиное эхо…”, cтр 30)

В большинстве случаев фетовские изобразительно-выразительные средства вырастают до символов бытия – национального и уже – усадебного, самого типичного для России середины XIX века – помещичье-сельского. Приемы эти, каждый в отдельности и в совокупности с другими в контексте лирики Фета, служат реализации одной цели – оформлению  образа русского имения в метафорическом, возвышенном ореоле, напоминая читателю во многом  забытую “малую Родину” и подкрепляя авторский совет вернуться в поместье:

Не говори о  счастье, о свободе

Там, где царит  железная судьба.

Сюда! Сюда! Не рабство  здесь природе –

Она сама здесь  верная раба.

(“Все, все мое, что есть и прежде  было…”, стр. 115)

Характер  изменения усадебного текста на протяжении всего творчества поэта

В первый период творчества (1840-1860) в усадебной  поэзии А.А. Фета появляются черты, которые определяют ее дальнейший характер. В качестве  одной из наиболее ярких мифологем выступает образ сада как места свиданий. Он противопоставлен дому как месту порядка и ритуала:

  Не бойся вечернего сада,

  На дом оглянися назад, — 

/Смотри-ка  все окна фасада

  Зарею вечерней горят

(«Вечерний  сад»,1842, cтр19).

Это противостояние выражается посредством антитезы –  вечерний в сумерках сад (место свиданий, сакральное место) и красные от зари фасады окон (дома). Противопоставление и на уровне цветовой символики

(вечерний, темный и горящий от зари). Рядом с лирическим героем, мифологическим прототипом которого является «первый человек» Адам, всегда есть «первая женщина», и образ сада, с одной cтороны, самостоятелен, а с другой, важен именно как пространство, на котором разворачиваются их отношения:

 Мне жаль и фонтана ночного,

  Мне жаль и жуков заревых,

  Мне жаль соловья заревого…

(«Вечерний  сад»).

С помощью анафоры вводится субъект  переживания, характеризуется его душевное состояние (сожаление), фоном для которого является сад.

  И не слышат — слышит только соловей...

Да  и тот не слышит — песнь его громка;

  Разве слышат только сердце да рука:

  Слышит сердце, сколько радостей земли…

(«Люди  спят; мой друг, пойдем в тенистый  сад», 1853, cтр 25).

Аллитерация звука «ш» создает ощущение приглушенности, шепота, но не тишины, а ночной жизни вокруг.

В пространстве сада важную роль играет пространство аллеи как место  перехода из одного состояния в другое (данный вопрос будет рассмотрен подробнее в следующем параграфе).

«Стихотворение «О нет, не стану звать утраченную радость…»(1857, стр 35) наиболее полно воссоздает образ «дворянского гнезда» в его ориентации на архетип рая на земле:

И пусть очнусь вдали, где к речке безыменной  
От голубых холмов бежит немая степь,

  Где с дикой яблонью убором спорит слива,  
Где тучка чуть ползет, воздушна и светла,  
Где дремлет над водой поникнувшая ива  
И вечером, жужжа, к улью летит пчела.<…>

Там наконец  я всё, чего душа алкала,  
Ждала, надеялась, на склоне лет найду…

Анафора «где» еще раз подчеркивает ориентацию на местоположение.  Будучи очень конкретным, фетовский хронотоп, в отличие от аналогичных описаний Кольцова или даже Пушкина, не акцентирует национальные черты и приметы. Он имеет временную природу, тяготеет к вечности. Фетовская усадьба  открыта всем стихиям: где-то рядом блещет море и живут античные боги; горит в лесу костер, в свете которого, «Точно пьяных гигантов столпившийся хор,/ Раскрасневшись, шатается ельник»; прямо над головой начинается беспредельный космос. Но изображение всегда сиюминутно, импрессионистично, привязано к этому мгновению: «На стоге сена ночью южной»,(1857, cтр 39):

На стоге  сена ночью южной 
Лицом ко тверди я лежал, 
И хор светил, живой и дружный, 
Кругом раскинувшись, дрожал. 
 
Земля, как смутный сон немая, 
Безвестно уносилась прочь, 
И я, как первый житель рая, 
Один в лицо увидел ночь. 
 
Я ль несся к бездне полуночной, 
Иль сонмы звезд ко мне неслись? 
Казалось, будто в длани мощной 
Над этой бездной я повис. 
 
И с замираньем и смятеньем 
Я взором мерил глубину, 
В которой с каждым я мгновеньем 
Все невозвратнее тону

Это стихотворение можно разделить на две части: "погружение" в бездну и "утопание" в ней. Одна мысль следует за другой, одна следует из другой, они связаны неразрывно. Стихотворение наполнено олицетворениями ("хор светил, живой и дружный", "земля немая", "сонмы звёзд неслись", "лицо ночи"), и это означает, что Фет вдыхает жизнь во все вокруг и наделяет чертами живого и ночь, и землю, и ночные светила - для него живо всё, о чём он повествует. Земля уходит, видится лишь смутным сном, Земля уносится прочь. И ночь своим открытым лирическому герою великолепием дарит ему ощущение рая. Лирический герой слаб, бездна тянет его к себе - "будто в длани мощной над этой бездной я повис". Он ничего не может сделать, он не способен противодействовать, он не в силах объяснить, сам ли он сделал шаг навстречу бездне, или она его настигла - теперь он беззащитен, теперь он неотвратимо утонет в ней.  Но Фет открывает в ночи не хаос, а гармонию. Цвета южной ночи - насыщенные, глубокие, яркие, и волшебство её поистине нереальной красоты пленило его. Ночь, спустившаяся на предгорья юга - словно чёрная бездна, лишённая дна, и тот, кто пытается постичь её, вперив взгляд в безраздельное царство тьмы, исполненной глубины, со светилами, не проливающими света, но только разжигающими интерес к этой тайне, тот вскоре перестаёт быть самим собой - уже сама душа вглядывается в бездну, сама душа его. И тьма - душа ночи и душа человека всматриваются одна в другую, каждая желая разгадать тайну и постичь смысл другой. Лирический герой - душа его - столкнулась с бездной ночи. И, встретившись с бездной, герой тонет в ней. Душа бесплотна, она способна слиться с тьмой воедино, она способна стать частью бездны и может раствориться в очаровании полуночи. Фет словно бы заглянул в саму вечность, словно сумел отыскать взглядом небесную дверь, отправиться за которую сумела его душа, изумлённая глубиной и красотой, и жизнью неба и его светил. Он уходит от быта, и Земля безвестно уносится прочь - он погружается в бытие, в вечность, и душа уже не в силах вернуться назад - столь чудесно и волнующе, прекрасно и таинственно - загадочно это бытие. Мир Грёз, скрыт где-то там, в ночной тишине, в величественном покое. «И с замираньем и смятеньем/ Я взором мерил глубину…» Фетовские четыре строфы организованы по принципу композиционного кольца: совершив воображаемый головокружительный полет, лирический субъект возвращается в исходную точку, на стог сена, откуда все начиналось.  Стихотворение начинается с фиксации  конкретной ситуации: реальный человек, повествующий субъект сейчас, сегодня, южной ночью лежит на стоге сена и видит перед собой звездное небо. Стихотворение Фета изображает восторг растворения в природе. Стог  сена и живая бездна Вселенной, человеческое «я» и звезды соизмеримы в этом стихотворении.

И если ночь занимает в поэзии Фета такое  значительное место, если в ней он видит отдельную личность, словно бы ту третью, своим благословением осеняющую влюблённых, то лишь потому, что она - ночь вполне "разоблачённая": и сама обнажённая, и наготу природы являющая, она легче дня, и этой чудесной лёгкостью своей ближе душе, чем день. Больше ночью, нежели днём, живёт душа. Ночью мы вглядываемся "в лицо природы спящей" и понимаем "всемирный сон"; ночью, в торжественном забвении и мраке горит "единый путь до божества".  И  ночь - это женщина, а для Фета зримой или незримой женственностью дышит каждая пядь природы.

В первый период, как и во все последующие,  появляется образ сада. Он подвергается мифологизации и выступает как  дивный и таинственный мир, изображаемый и в дневном сиянии, и в ночном блеске. Но все картины природы важны лишь потому, что их воспринимает лирический герой, они созвучны проявлениям его внутренней жизни или являются фоном для такого частотного в лирике Фета мотива, как усадебное свидание. Но не только любовные мотивы занимают важное место в «усадебном тексте» поэта. Он  стремится и к философскому осмыслению усадебного бытия. Сад осмысливается как потерянный рай. С другой стороны, усадьба может восприниматься как цель  жизненных стремлений поэта, «лоно тихого земного идеала», с которого он надеется перейти на «лоно вечности».

Период  с 1860 по 1877 был не слишком плодотворным для творчества А.А. Фета, тем не менее он отмечен появлением новых мотивов и жанров. В посланиях И.C. Тургеневу поэт перечисляет все преимущества усадебного бытия, а себя изображает как демиурга, преобразующего этот хронотоп. Через ряд стихотворений  проходит противопоставление России (большей частью усадебной, помещичье-сельской) и Европы:  

Ты наш. Чужда  и молчалива 
Перед тобой стоит олива 
Иль зонтик пинны молодой; 
Но вечно радужные грезы 
Тебя несут под тень березы, 
К ручьям земли твоей родной

(«Тургеневу»,  cтр 95)

И.C.Тургенев большую часть времени проводил за границей. Олива и пинна – знаки, реалии европейского пространства. А береза и родная земля –это  Россия.

Мрачные стихотворения навеяны нелегкими  буднями (“Какая грусть, конец аллеи” (стр.102):

Какая грусть! Конец аллеи

Опять с утра исчез в пыли.

Опять серебряные змеи