Изображение Севера в малой прозе О. Куваева

   Как отмечает Р. В. Епанчинцев, Север имеет мистическую власть над человеком, долгое время пробывшим на данной территории. Вот как это показывается в повести «Весенняя охота на гусей»: «Колдовская власть тундры входила в него через багровые закаты над хребтом Пырканай, утреннее умывание в холодной воде Китама, стук дождя в окно избушки и сернистый запах прибрежных озер на охоте. Выстрел, запах порохового дыма и теплое утиное перо в руке, теплая тяжесть добычи, кусок мяса, добытый своими руками».

   Если  в «Весенней охоте на гусей» писатель показывает трудное врастание своего героя в ту жизненную среду, что, будучи максимально приближенной, начисто  опровергает поверхностные представления о ней, то в «Азовском варианте» он исследует, казалось бы, противоположную ситуацию, когда сама эта суровая действительность и на расстоянии заставляет чувствовать свою, обладающую магнетизмом, силу. Не так часто, правда, но человек у Куваева прорывается – по своему желанию или невольно – в большой мир и проявляет себя, меняясь, деформируясь или сохраняя насущное, в соприкосновении с ним. Как раз с подобным обстоятельством мы сталкиваемся в повести «Азовский вариант», рисующей в конце возвращение героя в те места, с которыми сроднился за трудные годы работы и где в полной мере чувствовал себя человеком.

   Колумбыч  мается, оторванный от привычной для  него среды, переживает, безуспешно пытается скрыть от приехавшего «выручать» его Адьки свою тоску и съедающее его любопытство в отношении тех, кого поменял на теплый край. Сначала он пробует оправдывать себя тем, что, по его словам, которые он находил случай повторять не раз, - он, мол, уже старый, устал от тревог, от тундры и так далее. Однако сам Колумбыч, судя по всему, не находит собственные аргументы столь неотразимыми, чтобы заставить Адьку поверить в них. Внутренний конфликт его с самим собой, протекающий на наших глазах, обнаруживает себя буквально во всем, а тщательно разработанный им план спокойной жизни оказывается на поверку красивой сказкой, рассчитанной на доверчивого слушателя. Как и приехавшему к нему в отпуск Адьке, Колумбычу, наверное, тоже часто мерещилась по вечерам такая картина: «чайник коптится в смолистых ветках кедровника, одинокие наблюдатели тянут к огню ладошки, отблеск огня пляшет на чехлах приборов, на карабине, что висит всегда под рукой, ибо страшновато бывает в темный предрассветный сумрак и очень бывает одиноко, когда на востоке, где-то над Курилами, прорезается мертвенно-синяя полоса рассвета, потом эта полоса постепенно краснеет, и, хотя в долинах еще ночь, на вершине ты уже видишь рассвет, потом видишь красный, совсем неяркий, так что можно смотреть, край солнца, птицы начинают пробовать голоса, прячется ночная нечисть, и тут ты уже не один, одиночество закончилось».

   В финале повести, махнув рукой на собственный  дом у моря, огород, виноградник  и начатые было опыты по разведению домашней птицы, Колумбыч возвращается на базу. Он трезво смотрит на вещи, понимает, на что обрекает себя. Он давно уже отряс прах романтической болтовни о всякой там северной экзотике и на себе испытал все тяготы и лишения экспедиционной жизни. Но в то же время нутром чувствует, что «куры, огород» и он, Колумбыч, находятся «на разных полюсах». Он уже не может без той жизни. И он не мыслит себя без ребят, без привычной работы, без Севера, который, как точно заметил В. Астафьев в «Последнем поклоне», вяжет человека, пожалуй, еще крепче, чем юг. Там люди, как бы все разом получив: тепло, блага, человеческую скученность, лениво мнут свои дни в тесноте и довольстве. Здесь – отравленные волей, редколесьем, самовластьем – все время ждут каких-то перемен, томятся сердцем по другой жизни; у каждого из них есть возможность капризно подразнить себя и других тем, что вот возьмет он, вольный человек, и махнет на юг, к фруктам, к теплому морю, и эта возможная, но чаще всего так в мечтах и изношенная благостная жизнь шибко поддерживает северных людей в их нелегкой текучей жизни, крепит их дух и добавляет им стойкости».

   Сходные «Азовскому варианту» идеи и мысли наблюдаем в рассказе «Здорово, толстые!». «Я, - признается рассказчик, - знаю десятки людей, которые все уезжают, в каждый отпуск едут «в последний раз», приобретают в теплых краях дома и машины. И возвращаются. Разные есть среди них люди, но тайга всех уравнивает, как строгая мать в многодетном семействе. Надо быть мелким до чрезвычайности человеком, чтобы после нескольких лет, проведенных в тундре или тайге, оставить их без сожаления и сразу. Но, что там ни говори, мелкие люди редко встречаются в таежных поселках. Их туда не заносит».

   Куваевским  героям увереннее дышится в брезентовой  палатке, чем в доме с удобствами. Это может показаться странным, но «самые массивные и прочные городские  здания, - свидетельствует повествователь в «Доме для бродяг», - не вызывают такого ощущения надежности бытия, как... неприхотливая палатка с сухим спальным мешком и разложенным в определенном порядке походным инвентарем должного качества и количества».

   В то же время их романтика напрочь лишена какого бы то ни было «романтического колорита», но зато вбирает в себя чувство традиции. И еще, как верно подмечено в критике, этой романтике просто необходимо «знать свою цель в жизни. Определить ее. Оснастить работу» всем, без чего нельзя обойтись.

   Не  порывая с романтическим стремлением  к штурму новых проблем, к открытию новых принципов, короче, к тому, что постоянно влекло вперед, герой  О. Куваева со временем все более  проникается сознанием практического  применения своих ощущений. Своего дела в конечном счете, ибо, как можно видеть, работа для него означает не упражнение в бездумной развлекательности, а, напротив, средство осознания человеком своей человеческой, нравственной сущности, где чувство долга, ответственности подкреплено практическим действием и обусловлено необходимостью наиболее полно выразить себя, свою индивидуальность.

   Работа, которой заняты персонажи куваевских произведений, и реальные обстоятельства, в которые они помещены, как бы уравновешивают их внутренние, «романтические» побуждения к необычному в жизни – самой жизнью. Не в мире потустороннем и придуманном, - они познают и утверждают себя на земле. И, скажем, чтобы понять характер Витьки – героя уже упоминавшегося рассказа «Здорово, толстые!», мало, наверное, знать про его одиночество, почти отступничество от всего, что в глазах многих составляет жизненный успех и отчего сам Витька, надо полагать, не чувствует себя несчастливым. Как и про его мудрое терпение, которое составляет отличительную черту его существа. Надо непременно помнить, что сами личностные эмоции, без которых невозможно человеческое искание истины, в герое О. Куваева порождены реальностью его бытия.  
 

       3.3. Прием мифологизации 

   Север в произведениях О. Куваева мифологизируется. Как отмечает Р. В. Епанчинцев, мифологизация -  не только и не столько фон для развертывания событий. Север получает коннотативные свойства, оказывается связанным с ценностными ориентирами писателя.

   Мифологизация способствует изображению Севера как пространства, совершенно непохожего на земное. С лунным пейзажем ассоциируется Север в сознании главного героя повести «Тройной полярный сюжет»: «Обдутые ветром горные хребты уходили куда-то за тысячи километров. Между хребтами сверкали извивы безлюдных рек. По долинам растекались рыжие россыпи лиственничной тайги. И совсем рядом проплывали черные камни безжизненных горных вершин».

   По  наблюдениям М. Юриной, «Чукотка рисуется Куваевым как земля, исполненная тайны, сакрального смысла. Пейзаж, созданный в лучших традициях Паустовского и Ю. Казакова, вдруг оживляется неожиданными ассоциациями, яркими эпитетами, простыми и развернутыми сравнениями. Воображению читателя предстает «мыс, похожий на хищную птицу, когда она уже над самой землей, выпустив когти, готовит клюв»; пар, поднимавшийся от «древней земли», «как дым благодарственных молебнов»; лед: «то чертовски голубой, как море на курортных проспектах», то «трупно-серый», то «похожий на издыхающую черепаху», то на «нездешнего мира вещество…».  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Заключение 
 

  Рассказы  и повести Олега Куваева говорят  о том, что автор их неизменно  верен своей тематике, объект его  художнического внимания – Чукотка, Север.

  Север в произведениях Куваева изображен  романтически. Но в то же время писатель не отрывается от реальной действительности. Конечно, он не мог иначе, ведь сам пережил все трудности и невзгоды жизни на Севере, его произведения во многом автобиографичны, он бывал во всех местах, о которых писал.

  Герои его произведений – тоже олицетворение Севера, они представляют неотъемлемую часть его.

  Большую роль играет изображение природы, которое выражено богатыми эпитетами и сравнениями. Природа и Север в целом оказывают мистическое влияние на человека, воспитывают его и привязывают к себе.

  На  основании проведенного исследования можно сделать вывод, что, изображая  Север, писатель сопрягает романтику  с реальной действительностью, применяя к тому же мифологизацию. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Список  литературы 
 

1. Бурыкин А. А. Проза Олега Куваева в контексте современной русской литературы последней четверти XX в. М., 2003.
2. Шпрыгов Ю. М. Молодость Дальнего Севера. М., 1984.
3. Юрина М. А. Особенности стиля ранних произведений О. Куваева. Магадан, 1998.
4. Шагалов А. А. Олег Куваев. М., 1984.
5. Епанчинцев Р. В. Мифологизация северной природы в прозе О. Куваева -                                                           Русская речь.- №3.- 2008.
6. Куваев О. М. Избранные произведения: в 2-х т. Т. 1. М., 1988.
7. www.calend.ru/person/1155