Идейно-художественное своеобразие повести А.Н. Куприна «Яма»

     В сущности, репортер Платонов не является в повести фигурой действующей. Он

Прежде всего комментатор картин, раскрывающихся перед читателем уже в начале «Ямы» писатель вкладывает в уста Платонова тираду, которая определяет тональность повести. «...Материал здесь,— говорит Платонов о публичных домах,— действительно огромный, прямо подавляющий, страшный... И страшны вовсе не громкие фразы о торговле женским мясом, о белых рабынях, о проституции, как о разъедающей язве больших городов, и так далее и так далее... старая, всем надоевшая шарманка! Нет, ужасны будничные, привычные мелочи, эти деловые, дневные, коммерческие расчеты, эта тысячелетняя наука любовного обхождения, этот прозаический обиход, устоявшийся веками. В этих незаметных пустяках совершенно растворяются такие чувства, как обида, унижение, стыд. Остается сухая профессия, контракт, договор, почти что честная торговлишка, ни хуже, ни лучше какой-нибудь бакалейной торговли. Понимаете ли, господа, в этом-то весь и ужас, что нет никакого ужаса! Мещанские будни — итолько». Платонов неоднократно и в разных вариациях повторяет эту мысль. Он говорит, что любой «штришок» этого будничного существования во сто крат страшнее всего, что пишут и говорят о публичных домах разные «суетливые души» с их воплями: «Ах, регламентация! Ах, аболиционизм! Ах, живойтовар!» В речах Платонова вырисовывается позиция писателя. Выступления репортера Платонова, устами которого философствует и комментирует автор, калейдоскопичны и довольно сумбурны. Чувствительный и умный человек, Платонов представляет собой разновидность излюбленного героя писателя — рефлектирующего интеллигента. Куприн хотел бы внушить читателям симпатию к Платонову, но этот резонерствующий и, в сущности, пассивно-эгоистический человек не воспринимается как положительный герой. Если Платонов разоблачается вопреки намерению Куприна, то сущность другого героя повести - студента Лихонина, раскрыта писателем сознательно. Под влиянием беседы с Платоновым Лихонин решает спасти «падшую» женщину и, выбрав для этой цели одну из обитательниц публичного дома Анны Марковны. Любку, увозит ее к себе. Совершив этот «гуманный» поступок, Лихонин, однако, с самого начала тяготится взятым на себя обязательством.Студент трусливо предает «спасенную» им Любку. Еще хуже Лихонина его приятель Симановский - пошляк, маскирующий свою подлинную сущность рассуждениями на политические темы. Лишь два других студента, волжанин Соловьев и грузин Нижерадзе, изображены Куприным с симпатией: оба они не задаются никакими «вопросами» и живут веселой и безалаберной жизнью. Такие люди милее писателю, чем «политик» Симановский или фальшивый гуманист Лихонин.

     Явно идеализируются эпизодические фигуры повести, представители «высшего света». «Известная всей России» певица Ровинская и «знаменитый адвокат» Рязанов. Уже в их внешнем облике много от тех неотразимых красавиц и Красавцев. Ровинская - «большая красивая женщина с длинными зелеными, египетскими глазами и длинным, красным чувственным ртом, на котором углы губ хищно опускались книзу». Рязанов - «с широким, как у Бетховена, лбом, опутанным небрежно-художественными, с проседью волосами, с большим мясистым ртом страстного оратора, с ясными, выразительными, умными, насмешливыми глазами».

        Как же характеризуются в произведении сами жертвы узаконенного легализированного разврата? Отмечая в каждой из них нечто индивидуальное, писатель, однако, почти во всех без исключения обитательницах публичного дома

подчеркивает одну и ту же черту: детскую беспомощность, инфантильность. «Судьба толкнула их, -  говорит Платонов, - на проституцию, и с тех пор они живут в какой-то странной, феерической, игрушечной жизни, не развиваясь, не обогащаясь опытом, наивные, доверчивые, капризные, не знающие, что скажут и что сделают через полчаса,. совсем как дети. Эту светлую и смешную детскость я видел у самых опустившихся, самых старых девок, заезженных и искалеченных, как извозчичьи клячи».

     Приписывая всем без исключения проституткам «светлую и смешную детскость», Куприн исходит из самых лучших и гуманных побуждений, но невольно, сам, может быть, того не сознавая, смягчает ту картину глубокого морального падения человека, которую стремился нарисовать. Как ни наивны и ни добры от природы Манька и Любка, страшная жизнь накладывает и на них свой отпечаток, и жертвы с течением времени сами становятся злодеями. Да и Куприн, как бы противореча самому себе, показывает, что именно из их массы выходят такие бессовестные, бесчеловечные эксплуататоры, как содержательница публичного дома Анна Марковна или «экономка» Эмма Эдуардовна.

     Образы большинства обитательниц публичного дома даны Куприным статично, без какого бы то ни было развития, что в значительной мере определяется самим материалом, изображающим жизнь, подобную гнилому, неподвижному болоту. Едва ли не единственным исключением в этом смысле является образ «спасаемой» Лихониным Любки. Показывая, как в наивной, недалекой женщине за кратковременную жизнь «на воле» пробуждаются простые, естественные чувства, задавленные и извращенные жизнью в публичном доме, Куприн раскрывает и разлагающее влияние «узаконенной», регламентированной проституции, и силу внутреннего сопротивления пороку, заложенную в простом человеке из народа. «Случайная, короткая искренняя любовь дала ей силу, которой она сама от себя не ожидала». Есть элементы жизненной правды и в образе ожесточенной, озлобленной Женьки, которой Куприн уделяет наибольшее внимание. Однако чем дальше развертывается повествование, тем противоречивее становится этот образ. Полуграмотная (это видно хотя бы из ее записки к Платонову), зачитывающаяся пошлыми бульварными романами, Женька в конце повести в беседах с тем же Платоновым изъясняется безупречным литературным языком, напоминающим язык самого автора. Возможно, Куприн хотел показать духовный рост проститутки, но, к сожалению, на закате своей короткой жизни. В третьей части героиня больше молчалива, она молча мстит своим обидчикам и случайным посетителям, любителям продажной ласки. Она решается на страшную миссию – миссию судьи, карателя. Осознавая губительность своего плана, она кончает жизнь самоубийством.

                             2.4. Тематика и проблематика повести «Яма»

     Первым среди русских писателей Куприн раскрывает в повести «Яма» тему проституции, тему продажной любви. Эта тема ещё недостаточно исследована, так как и при жизни автора ,и при советской власти это произведение считалось аморальным, непристойным. Но к этой теме Куприн подошел как художник-гуманист, глубоко сочувствующий «униженным и оскорбленным», стремившийся в ожесточенной душе найти светлое, человеческое начало. В повести слышны отзвуки размышлений Куприна о заблудившемся человечестве, о нищенстве людских помыслов, поступков и идеалов. "Да, вот оно, настоящее слово: человеческое нищенство!" - восклицает Платонов, иронизируя над громкими и пышными словами, которыми люди прикрывают свое убожество: "Алтарь отечества, христианское сострадание к ближнему, прогресс, священный долг, священная собственность, святая любовь".

       Книга насыщена сложными социально-философскими проблемами века. Куприн говорит и о социальном неравенстве, и о невежестве, и о повсеместной испорченности, о порочности нравов самых разных слоев населения. Посетителями домов терпимости оказываются все: от столпов общества до солдат, парикмахеров и студентов. Куприн пишет о запутанности человеческих отношений, а главное - о сложности человеческой натуры, человеческих характеров, человеческих инстинктов. Он затрагивает вопрос о взаимоотношениях интеллигенции и народа, развенчивает облегченные, то либерально-филантропические, то наивно-книжные представления о жизни. В книге идет речь об анархизме и социализме, о революции и погромах, о русском характере, об искусстве и его влиянии на людей, о системе образования и воспитания. Трудные вопросы пульсируют в повести не сами по себе. Все они так или иначе связаны с основной темой книги. Вопрос о проституции писатель не отделяет от многих других - труднейших и нелегко разрешимых. Не случайно исчезновение проституции Куприн связывает с полным освобождением человечества от рабства, деспотизма и невежества.

     Повесть о домах терпимости выросла в жгучую книгу о социальных, моральных и психологических тупиках современности. Именно так воспринял и высоко оценил

книгу Ромен Роллан, почувствовавший в ее лучших страницах то, что было свойственно всей Европе –этой громадной яме "накануне катастрофы". Куприн нашел в "Яме" верный тон и свой угол зрения, позволивший писателю в будничных нравах, поступках и бытовых, казалось бы, драмах проституток увидеть отражение запутанных противоречий буржуазного общества в целом. Спокойно, без надрыва и "громких слов", без воплей "суетливых душ" повествует он о повседневной, привычной атмосфере ночных заведений.

     В широком смысле автор показывает не только дом Анны Марковны, но и другие: «Самое шикарное заведение - Треппеля, при въезде на Большую Ямскую, первый дом налево. Это старая фирма<…>обитательницы одеты в открытые бальные платья, опушенные мехом, или в дорогие маскарадные костюмы гусаров, пажей, рыбачек, гимназисток, и большинство из них - остзейские немки, - крупные, белотелые, грудастые красивые женщины. У Треппеля берут за визит три рубля, а за всю ночь - десять. Три двухрублевых заведения - Софьи Васильевны, "Старо-Киевский" и Анны Марковны - несколько поплоше, победнее. Остальные дома по Большой Ямской - рублевые; они еще хуже обставлены. А на Малой Ямской, которую посещают солдаты, мелкие воришки, ремесленники и вообще народ серый и где берут за время пятьдесят копеек и меньше, совсем уж грязно и скудно”.

     Куприн показал в повести «Яма» не мучительный процесс уродования человеческой личности под тяжелым прессом буржуазных отношений, а уже изуродованного этим обществом человека, скатившегося на самое дно буржуазного общества. Автор правдиво изобразил «мещанские будни» социального дна, он создал страшную обличительную картину.

     На фоне проблемы проституции вырастает важный социальный вопрос о жизни русской интеллигенции , а точнее ее связи с народом. Этот вопрос поставлен во второй части. Писатель остро переживал оторванность интеллигенции от народа. Однако он лишь констатирует беду, не имея возможности сблизить их (Лихонин и Любка). Противопоставляя интеллигентов женщинам из публичного дома, Куприн

ищет  наибольшего контраста, чтобы выявить правду страдающего народа и неправду «разочарованной» и скучающей верхушки интеллигенции. Знаменитая актриса Ровинская, пресыщенная преклонением зрителей, столь же знаменитый адвокат Рязанов, богатый композитор-дилетант Чаплинский и некая баронесса Тефтинг — вот небольшая компания, решающая окунуться в жизнь «Ямы». Все они далеко не худшие представители своей среды, образованные, талантливые, тонкие люди. Но жизнь кажется этим баловням судьбы скучной. Они ищут «на дне» каких-то новых ощущений. При этом «падшие» женщины выглядят куда более достойными, чем «снизошедшие» к ним представители аристократии. В обитательницах «дома» просыпается чувство собственного достоинства, они бросают в лицо скучающим интеллигентам обвинения, которые невозможно опровергнуть. Куприн сумел правдиво и едко обрисовать псевдореволюционную интеллигенцию, пытавшуюся рядиться в тогу борцов, а на деле изменившую идеям революции (Симановский).

     «Яма» обличает язву проституции, которую Куприн считал "еще более страшным явлением, чем война, мор …". 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

2.5. Художественные особенности повести

      Куприн рассказывает о том, что увидел, что творилось в России, рассказывает мягко, задушевно, спокойно. Все его эмоции на стороне несчастных женщин, они вызывают в нем сожаление, иногда глубокое сострадание. Повествование разворачивается медленно, детально, картины «дна» жизни следуют одна за другой длинной вереницей, с удивительной точностью и правдивостью передавая томительно-бедное, нищее духом существование, взрываемое подчас пьяным безумием, кровавыми драками, самоубийствами и убийствами. Но и тогда тон рассказа продолжает оставаться спокойным, и даже в отступлениях от автора не слышится резкого голоса осуждения, гнева. Именно этот спокойно-объективный тон повествования то ли врача-аналитика, то ли ученого-исследователя, одинаково внимательного к разного рода фактам - как необычным, так и заурядным, позволил Куприну "правильно осветить жизнь проституток"- "без предубеждения, без громких фраз, без овечьей жалости".

      Следует отметить, что во второй и в третьей частях повести обесцвечивается в значительной мере язык персонажей. Именно это обстоятельство дало основание Маяковскому, который познакомился с Куприным в период его работы над окончанием «Ямы», сказать автору, что он «пишет, как присяжный поверенный». Вообще в художественном отношении начало повести сильнее ее продолжения. В первой части «Ямы» Куприн хотя и прибегает к публицистическим элементам, но в основном стремится воздействовать на читателя логикой художественных образов. Не впадая в мелочные подробности, умело и точно отбирая детали, Куприн рисует правдивую картину страшного в своей обыденности «быта» публичного дома. Такова, в частности, открывающая повесть сценка троицына дня в «заведении» Анны Марковны, такова сцена беседы за чашкой кофе хозяйки и ее благообразного супруга с не менее благообразным представителем власти околоточным надзирателем Кербешем, на совести которого немало уголовных преступлений.

     Во второй и третьей частях повести значительно усиливаются элементы натурализма, сказавшиеся прежде всего в чрезмерном подчеркивании тех сторон жизни публичного дома, которые сообщают повествованию излишнюю грубость и физиологичность.