Художественная функция сна в фантастическом рассказе Ф. М. Достоевского «Сон смешного человека»

le="margin-bottom:0pt;line-height:18pt">Смешной человек" отличается от других самоубийц Достоевского: Кириллов застрелился, чтобы доказать, что он - Бог; Крафт покончил с  собой от неверия в Россию; Ипполит  попытался лишить себя жизни от ненависти  к "слепой и наглой" природе; Свидригайлов не мог вынести собственной мерзости; "смешной человек" же не может  выдержать психологической и  моральной тяжести солипсизма.

"Застрелюсь я, - размышляет  герой рассказа, - и мира не  будет, по крайней мере, для  меня. Не говоря уже о том,  что, может быть, действительно  ни для кого ничего не будет  после меня, и весь мир, только  лишь угаснет мое сознание, угаснет  тот час же, как призрак, как  принадлежность одного моего  сознания, и упразднится, ибо,  может быть, этот мир и все  эти люди - я-то сам один и  есть".

"Смешной человек"  не выполнил своего намерения.  Самоубийству помешала нищая  девочка, встретившаяся ему на  пути домой. Она звала его,  просила о помощи, но "смешной  человек" прогнал девочку и  ушел к себе "в пятый этаж", в бедную маленькую комнату  с чердачным окном. В этой  комнате проводил он обычно  свои вечера и ночи напролет, предаваясь смутным, бессвязным и безотчетным мыслям [ Гус М.,1971, c. 116]

 Он вынул револьвер,  лежащий в ящике стола и  положил его перед собой. Но  тут задумался "смешной человек"  о девочке - почему не откликнулся  он на ее призыв? А не помог-то  он ей потому, что "положил"  через два часа застрелиться, а в таком случае не может  иметь никакого значения ни  чувство жалости, ни чувство  стыда после сделанной подлости...

 Но вот теперь, сидя  в кресле перед револьвером,  он понял, что "не все равно", что девочку-то жалко. "Я помню,  что я ее очень пожалел, до  какой-то даже странной боли, и  совсем даже невероятной в  моем положении... и я был очень  раздражен, как давно уже не  был".

  В сознании "смешного человека" образовалась моральная брешь: его идеально выстроенная концепция равнодушия дала трещину в тот самый момент, когда, казалось бы, должна была восторжествовать [там же]

Он заснул, "чего никогда... не случалось прежде, за столом, в  креслах"

Следует отметить, что для  героя его сон такая же действительность, как явь, свой сон он проживает  действительно и реально. Не всякий сон - фантастика. Многие из них лежат  в пределах реального или вероятного, в них нет ничего невозможного. "Сновидец, даже зная, что он видит  сон, верит в реальность происходящего". Есть у Достоевского сны, которые  остаются снами и только. На первый план в них выступает психологическое  содержание, они имеют важное композиционное значение, но не создают "второго  плана". В рассказе "Сон смешного человека" сон вводится "именно как возможность совсем другой жизни, организованной по совсем другим законам, чем обычная (иногда прямо как "мир  наизнанку"). Жизнь, увиденная во сне, отстраняет обычную жизнь, заставляет понять и оценить ее по-новому (в  свете увиденной иной возможности); сон несет в себе определенную философскую значимость. И сам  человек во сне становится другим, раскрывает в себе иные возможности (и лучшие, и худшие), он испытывается и проверяется сном. Иногда сон  прямо строится как увенчание-развенчание  человека и жизни".

"Сон смешного человека" - рассказ о нравственном прозрении  героя посредством сна, об обретении  им истины. Сам сон можно назвать  собственно фантастическим элементом  в рассказе, но рожден он сердцем  и рассудком героя, обусловлен  реальной жизнью и многими  понятиями с ней связан. Сам  Достоевский в письме к Ю.Ф.Абаза  от 15 июня 1880 года писал: "Пусть  это фантастическая сказка, но  ведь фантастическое в искусстве  имеет предел и правила. Фантастическое  должно до того соприкасаться  с реальным, что вы должны почти  верить ему".

 Начался сон с вполне  реальных (долгожданных для героя)  событий - он застрелился, его  похоронили. Далее же он был  "взят из могилы каким-то  темным и неизвестным существом", и они "оказались в пространстве". Существом этим "смешной человек"  был вознесен на ту самую  звезду, которую он видел в  просвете облаков, когда вечером  возвращался домой. А звезда  эта оказалась планетой, совершенно  подобной нашей Земле. 

 Ранее, в середине 60-х,  Достоевский высказывал предположение,  что будущая "райская" жизнь  может быть создана на какой-нибудь  иной планете. А теперь он  переносит героя своего произведения  на другую планету. 

 Подлетая к ней "смешной  человек" увидел солнце, совершенно  такое же, как наше. "Неужели  возможны такие повторения во  вселенной, неужели таков природный  закон?.. И если это там земля,  то неужели она такая же  земля, как наша... совершенно такая  же, несчастная, бедная...", - восклицал  он.

 Но Достоевского занимала  отнюдь не научная сторона  вопроса о повторах во Вселенной.  Его интересовало: возможно ли  повторение нравственных законов,  поведения, психологии, свойственных  людям Земли, на иных обитаемых  небесных телах? [Поспелов Г.Н. Творчество Достоевского. М., 1971, с. 356]

"Смешной человек"  попал на планету, на которой  не было грехопадения. "Это  была земля, не оскверненная  грехопадением, на ней жили  люди не согрешившие, жили в  таком же раю, в каком жили, по преданиям всего человечества, и наши согрешившие прародители".

 С религиозной точки  зрения, решение вопроса о цели  истории, о "золотом веке" счастья человечества неотделимо  от истории грехопадения человека.

"О, все было точно  так же, как у нас, но, казалось, всюду сияло каким-то праздником  и великим, святым и достигнутым,  наконец, торжеством".

 Люди на планете  не испытывали грусти, ибо им  не о чем было грустить. Только  любовь царила там. Не было  у этих людей никакой тоски  оттого, что их материальные нужды  удовлетворялись полностью; в  их сознании не существовало  антагонизма между "земным" (преходящим) и "небесным" (вечным). Сознанию этих счастливых обитателей "золотого века" свойственно  было непосредственное познание тайн бытия [Гус М.,1971, с. 117]

 Религия, в нашем,  земном, смысле, у них отсутствовала, "но у них было какое-то  насущное, живое и беспрерывное  единение с Целым вселенной", а в смерти видели они "еще  большее расширение соприкосновения  с Целым вселенной". Сущностью  их религии была "какая-то влюбленность  друг в друга, всецелая и  всеобщая".

 И вдруг все это  исчезает, взрывается, летит в "черную  дыру": "смешной человек", пришедший  с земли, отягченный первородным  грехом сын Адама, ниспроверг "золотой век"!.. "Да, да, это  кончилось тем, что я развратил  их всех! Как это могло совершиться  - не знаю, не помню ясно... Знаю  только, что причиной грехопадения  был я".

 Достоевский умалчивает  о том, как это могло свершиться. Он ставит нас перед фактом, а от имени "смешного человека" говорит: "Они научились лгать  и полюбили ложь и познали  красоту лжи". Они познали стыд  и возвели его в добродетель,  они полюбили скорбь, желанным  стало для них мучение, так  как истина достигается только  страданием. Появилось рабство, разъединение, обособление: начались войны,  полилась кровь...

"Появились учения, призывающие  всем вновь соединиться, чтобы  каждому, не переставая любить  себя больше всех, в то же  время не мешать никому другому  и жить, таким образом, всем  вместе, как бы в согласном  обществе". Идея эта оказалась  мертворожденной и породила только  кровавые войны, в ходе которых  "премудрые" старались истребить  "немудрых", не понимающих их  идеи.

 Мучительно переживая  свою вину в развращении и  уничтожении "золотого века" на планете, "смешной человек"  хочет искупить ее. "Я умолял  их, чтобы они распяли меня  на кресте, я учил их, как сделать  крест. Я не мог, не в силах  был убить себя сам, но я  хотел принять от них муки, я жаждал мук, чтобы в этих  муках пролита была вся моя  кровь до капли" [ там же]

Вопрос об искуплении своей  вины, о муках совести ставил перед  собой и пытался решить его  не только "смешной человек". "Муки совести страшнее для человека, чем  внешняя кара государственного закона. И человек, пораженный муками совести, ждет наказания, как облегчения своей  муки", - делится своим мнением  Н.А.Бердяев [ Бердяев Н.А.,1990, с. 246]

Сначала "смешной человек" оказался змеем-искусителем, а затем  пожелал стать спасителем-искупителем...

 Но не стал он  на той планете-двойнике земли  подобием-двойником Христа: сколько  ни упрашивал он распять его  во искупление греха, над ним  только смеялись, видели в нем  юродивого, сумасшедшего. Более того, жители "потерянного рая" оправдывали  его, "говорили, что получили лишь  то, чего сами желали, и что  все то, что есть теперь, не  могло не быть". В его душу  вошла скорбь, невыносимая и мучительная,  такая, что он почувствовал близкую смерть [Ермакова М.Я. Романы Достоевского и творческие искания в литературе XX века. Горький, 1973, с. 25]

Но тут "смешной человек" проснулся. Планета же осталась в  состоянии греха и без надежды  на искупление и избавление.

Очнувшись, он видит перед  собой револьвер и отталкивает  его от себя. К "смешному человеку" вновь вернулось непреодолимое  желание жить и... проповедовать.

 Он поднял руки и  воззвал к вечной, открывшейся  ему Истине: "Я видел истину, и видел, и знаю, что люди  могут быть прекрасны и счастливы,  не потеряв способности жить  на земле... Главное - люби других  как себя, вот что главное, и  это все, больше ровно ничего  не надо: тотчас найдешь как  устроиться"

После своего фантастического  путешествия "смешной человек" убежден: "золотой век" возможен - возможно царство добра и счастья. Путеводной звездой на этом сложном, извилистом и мучительном пути становится вера в человека, в необходимость  счастья человеческого. А путь к  нему, как указывает Достоевский, прост до невероятности - "возлюби  ближнего своего как самого себя".

 Любовь наполнила душу "смешного человека", вытеснив  оттуда тоску и равнодушие. Вера  и надежда поселились в ней: "судьба не фатум, а свобода  выбора между добром и злом, являющаяся сущностью человека. Очищается не душа, а дух, изживаются" не страсти, а идеи - через дионисийскую  поглощенность или, через утерю  в них человеческого лица - утверждается  в них человек, любовью соединенный  с миром, взявший на себя  всю полноту ответственности  и вину за зло этого мира [Фридлендер Г.М. Достоевский и  мировая литература. Л., 1985, с.37 ]

"Я видел истину, - не  то, что изобрел умом, а видел,  видел, и живой образ ее наполнил  мою душу навеки. Я видел ее  в такой восполненной целости,  что не могу поверить, чтоб  ее не могло быть у людей".

 Вновь обретенные любовь, вера и надежда "отвели" револьвер  от виска "смешного человека". Об этом "рецепте" от самоубийства  говорил Н.А.Бердяев: "Самоубийство как явление индивидуальное побеждается христианской верой, надеждой, любовью".

 Из логического самоубийцы  за одну ночь "смешной человек"  переродился в глубоко и истово  верующего человека, спешащего делать  добро, нести любовь и проповедовать открывшуюся ему истину[Гус М.,1971, с. 118].