Художественная функция сна в фантастическом рассказе Ф. М. Достоевского «Сон смешного человека»

В снах Веры Павловны писатель объясняет или предсказывает  то, что последует потом в жизни  героев или России в целом. Четвертый  сон Веры Павловны — это утопическое  видение Чернышевским будущего справедливого  общественного устройства страны. Своего рода это классическое описание коммунистического  устройства страны, к которому впоследствии шла Россия на протяжении ряда лет. В этом сне читатель видит мир  будущего, прекрасного во всем: отсутствует  эксплуатация, все люди свободны и  равноправны. И развиваются люди будущего не так, как  люди современного Чернышевскому времени, где положение  народа ужасно, образование недоступно большей части народа и где  человек, особенно женщина, ни во что  не ставится. Все люди будущего развиты  гармонично. У них не существует противоположности между умственным и физическим трудом, и, освобожденные  от нужды и забот, они могут  полностью раскрыть все богатства  своих натур. Все эти люди - музыканты, поэты, философы, ученые, артисты, но они  же работают на полях и заводах, управляют  современными, ими созданными машинами, «Все они счастливые красавцы, ведущие  вольную жизнь труда  и наслажденья» [там же].

Эту же манеру тесного переплетения реальности и сна в художественном пространстве произведения, где сон  выполняет важнейшую смысловую  и символическую нагрузку, использует и Достоевский. В его творчестве сны проходят настоящим лейтмотивом.

§2. Сон как способ отражения  и постижения действительности в  творчестве Достоевского

Своеобразие Достоевского как  художника в том, что он принес с собою новые формы художественного  видения и поэтому сумел открыть  и увидеть новые стороны человека и его жизни. Одной из таких  форм является сон.

Слова «сон» и «сновидение» попадают в название трех произведений Достоевского («Дядюшкин сон», «Петербургские сновидения в стихах и прозе», «Сон смешного человека»), но герои многих его романов и повестей видят  особенные сны, которые подробно описывает автор. Если представить  антологию сновидений мировой литературы, то сны героев Достоевского займут в ней достойное место.

В черновых заметках Достоевского встречаются слова, разом освещающие всю глубину проблемы: «Али ест  закон природы, которого не знаем  мы и который кричит в нас» [Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М., 1972, c. 290]

Сон для Достоевского не какой-то эффективный прием предсказания события, заранее известного писателю, или условное изображение уже  происшедшего события. Сон у этого  писателя  -  незаменимый способ художественного познания, основанный на законах самой человеческой натуры. Через сон он ищет «в человеке человека». В снах у него и «невысказанное, будущее слово». Таким образом, сон  для писателя - это не уход от действительности, а напротив, стремление постигнуть ее в ее собственных своеобразных формах, осмыслить ее художественно.

Сон - это великое духовное (и художественное) событие. И при  этом у Достоевского здесь нет  мистики. Сны у Достоевского, как  ни у кого из прежних писателей, являются мощным орудием художественного  познания человека и мира [Бердяев  Н.А. Откровения о человеке в творчестве Достоевского. - М., 1990, с. 246]

Так Достоевский пишет: «Сны, как известно, чрезвычайно странная вещь: одно представляется с ужасающей  ясностью, с ювелирски мелочною отделкой подробностей, а через другое перескакиваешь, как бы не замечая вовсе, например, через пространство и время. Сны, кажется, стремит не рассудок, а желание, не голова, а сердце. …перескакиваешь  через пространство и время и  через законы бытия и рассудка, и останавливаешься на точках, о  которых грезит сердце».

Здесь-то и выявляется, что  «рассудок есть только рассудок и  удовлетворяет только рассудочной  способности человека, а хотенье  есть проявление всей жизни…» («Записки из подполья»).

Человеческая натура проявляется  наяву обычно лишь частично, о во время катастроф и в снах, сопровождающих и предвещающих такие катастрофы, проявляется в целом [Ветловская В.Е. Религиозные идеи утопического социализма и молодой Ф.М.Достоевский // Христианство и русская литература. СПб, 1994, с. 48]

В снах истинные мотивы деятельности человека обнажаются и теснее соотносятся  с судьбой человеческого рода (обычно - через судьбу самых близких  ему людей).

Самообманное сознание, успокаивающее  совесть человека наяву, во сне разоблачается. В кошмаре снов и срываются  все и всякие самообманные маски.

Самообманных снов у Достоевского не бывает. Сны у него  -  художественное уничтожение всякой неопределенности в мотивах преступления. Это наяву  «ум» может сколько угодно развивать  теорию «арифметики», теорию преступления «по совести», может сколько угодно заниматься переименованием вещей, - зато во сне все выходит наружу, хотя и в кошмарном виде.

Сны у Достоевского - это  обнаженная совесть, не заговоренная никакими «успокоительными, славными словечками».

Художник выявляет ответственность  человека не только за преступные результаты его действий, не только за преступны  средства, но и за преступность скрытых  помыслов. Человек, по мнению Достоевского, ответствен даже за свои неосознанные желания  [Кашина Н.В. Человек в творчестве Достоевского. М., 1986, с. 56]

«Знал ли я о страшных последствиях своего сговора с Ламбертом?»- спрашивал себя Подросток, герой  одноименного произведения Достоевского. И отвечает: «Нет, не знал». Но тут  же добавляет: «Это правда, но так ли вполне? Нет, не так: я уже кое-что, несомненно, знал, даже слишком много, но как? Пусть читатель вспомнит про  сон! Если уж мог быть такой сон, если уж мог он вырваться из сердца моего  и так формулироваться, то, значит, я страшно много  не знал, а  предчувствовал… Знания не было, но сердце билось от предчувствий, и злые духи уже овладели моими снами» (речь идет о сне, в котором Подросток  вместе с Ламбертом шантажирует  Ахмакову). Сон этот предваряет явь: «Это значит, что все уже давно  зародилось и лежало в развратном сердце моем, в желании моем лежало, но сердце еще стыдилось наяву  и ум не смел еще представить что-нибудь подобное сознательно. А во сне душа сама представила и выложила, что  было в сердце, в совершенной точности и в самой полной картине и  в пророческой форме».

Раскольников, герой романа «Преступление и наказание», тоже «страшно много не знал, а предчувствовал». И человек, по убеждению Достоевского, ответствен даже за такие предчувствия, за то, что дал им волю, испугался превратить их в прямое знание [Фридлендер Г.М. Реализм Достоевского. М., 1964, с. 169]

При этом предчувствие злодейства, как писал Достоевский о пророческом  сне Подростка, оказывается чрезвычайно  притягательным, тогда как прямое знание его смысла и последствий  отталкивает человека: «Это драгоценное  психологическое замечание и  новое сведение о природе человеческой». «Али ест закон природы, которого не знаем мы и который кричит в  нас». Не этот ли закон природы и  кричит в детском сне Раскольникова  как раз накануне преступления? Не этот ли сон (пусть пока не время) пробуждает в Раскольникове человека? У Свидригайлова  таких снов уже нет. Ему видятся  три сна, один кошмарнее другого. Но «вход» в эти сны и «выход»  из них почти стерты, и трудно, почти невозможно понять, когда Свидригайлов забывается, а когда приходит в  себя. И это не случайно. Ведь грань  бытия и небытия для него давно  уже стерта. Эта грань  как колеблющееся пламя свечи, которую Свидригайлов то зажигает, то гасит, и непонятно, когда он в самом деле ее зажигает и гасит, а когда ему это лишь мерещится [Кашина Н.В.,1986,

 с. 57]

Такие сны-кошмары у Достоевского не зеркальное повторение происходящего  наяву, не дубликат действительности, а отражение ее в кривом и увеличивающем  зеркале.

Многие сны в классической литературе, не будь им предпослано  специальное авторское объяснение, что это именно сны, в сущности, ничем не отличаются от яви, они именно зеркально дублируют явь. Такие  сны вполне могли быть заменены простым  воспоминанием или ретроспективной  картиной действительности. Такие сны  условно-рассудочный прием и с  художественной, и с психологической  точки зрения.

Сны у Достоевского не заменимы ничем (кошмар Ивана Карамазова с  чертом -  тот же сон). Это    страшный трагический гротеск, позволяющий глубже понять реальность [Гроссман Л. П. Поэтика Достоевского. М., 1925, с. 278 ]

Итак, Достоевский очень  широко использовал художественные возможности сна. Сон в его  творчестве - одна из форм художественного  видения, позволяющая открыть и  увидеть новые стороны человека и его жизни. Недаром целое  произведение Достоевского получает название  «Сон смешного человека», где главная  смысловая и композиционная роль отводится моменту сна героя, в котором обозначается и идейная  сущность рассказа и художественное мировоззрение автора.

Глава 2. Роль сна  героя в рассказе «Сон смешного человека»

Впервые фантастический рассказ "Сон смешного человека" был  опубликован в "Дневнике писателя" в апреле 1877 года (ранний набросок датируется приблизительно первой половиной апреля, второй - концом апреля).

Что касается жанра, то Достоевский "наполнил рассказ глубоким философским  смыслом, придал ему психологическую  выразительность и серьезное  идеологическое значение. Он доказал, что рассказ способен решать такие  проблемы высоких жанров (поэмы, трагедии, романа, повести), как проблема нравственного  выбора, совести, истины, смысла жизни, места и судьбы человека". Рассказом  могло стать все - любая жизненная  ситуация или происшествие - от любовной истории до сна героя [ Захаров В.Н. Система жанров Достоевского. Л., 1985, с. 178]

"Смешной человек" - герой рассматриваемого  рассказа - "положил" себе застрелиться, другими словами - решился на  самоубийство. Человек теряет веру  в себя в Бога, им овладевают  тоска и равнодушие: "В душе  моей нарастала тоска по одному  обстоятельству, которое было уже  бесконечно выше всего меня: именно  это было постигшее меня одно  убеждение в том, что на свете  везде все равно... Я вдруг почувствовал, что мне все равно было бы, существовал ли бы мир или  если бы нигде ничего не  было..."

Болезнь времени - болезнь  духа и души: отсутствие "высшей идеи" существования. Это характерно и  для всеевропейского кризиса  традиционной религиозности. Идеи этой "великой тоски" словно витают в воздухе, они живут и распространяются-размножаются по непостижимым для нас законам, они заразительны и не знают ни границ, ни сословий: тоска, присущая высокообразованному  и развитому уму, может передаться вдруг существу малограмотному, грубому  и ни о чем никогда не заботившемуся. Объединяет же этих людей одно - потеря веры в бессмертие души человеческой  [Гус М. Идеи и образы Ф. М. Достоевского. - М., 1971, с. 115)]

 Самоубийство же, при  неверии в бессмертие, становится  неизбежной необходимостью такого  человека. Бессмертие, обещая вечную  жизнь, крепко связывает человека  с землей, как ни парадоксально  это может звучать. 

 Возникает, казалось  бы, противоречие: если есть еще,  кроме земной, другая жизнь, то  зачем тогда цепляться за земную? Все дело в том, что с верой  в свое бессмертие человек  постигает всю разумную цель  пребывания своего на грешной  земле. Без этого убеждения  в собственном бессмертии связи  человека с землей рвутся, становятся  тонкими и непрочными. А потеря  высшего смысла (в виде той  самой бессознательной тоски), несомненно, приводит к самоубийству - как  единственно верному решению  в сложившейся ситуации.

 Бессознательная эта  тоска и равнодушие "смешного  человека" есть, в сущности, мертвое  равновесие воли и сознания - человек  пребывает в состоянии подлинной  инерции.

" Смешной человек" убежден, что жизнь бессмысленна, и решает застрелиться.