Библейские образы в поэзии Ахматовой

           В "Песне о песне" евангельская цитата звучит в общем контексте размышлений о пути и предназначении поэта, здесь – не только избранника, но и Божьего раба, в простоте сердца исполняющего "все повеленное" и не требующего какой-то особенной благодарности за свой труд. В связи с этим вспоминается вопрос о стихах, заданный примерно в то же время оптинскому старцу Нектарию (Тихонову), с которым уже после революции Ахматова имела несколько бесед. "Заниматься искусством можно, как и всяким делом, как столярничать или коров пасти, но все это надо делать как бы перед взором Божиим... Есть и большое искусство – слово убивающее и воскрешающее (псалмы Давида, например), но путь к этому искусству лежит через личный подвиг художника, это путь жертвенный, и один из многих тысяч доходит до цели", – сказал старец [14].

          Смиренный,  как известно,  просит  у Бога только сил, терпения  и благословения на труд. Именно  такого благословения на общее  дело просит героиня стихотворения: 

"Я только  сею. Собирать 

Придут другие. Что же!

И жниц ликующую рать

Благослови, о  Боже!" [12, с. 74].

Сравним: "Жнущий получает награду и собирает плод в жизнь вечную, так что и  сеющий и жнущий вместе радоваться будут. Ибо в этом случае справедливо  изречение: "один сеет, а другой жнет"" (28, Ин. 4, 36-37).

           С пониманием поэзии как благословенного  труда и поэта как "Божьего  раба" связано стихотворение "Я  так молилась: "Утоли..."" (1913). Тема отвергнутой жертвы как  наказания или особого испытания,  посылаемого призванному на высокое служение, не случайна у Ахматовой.

В стихотворении  появляется "Дым от жертвы, что  не мог  взлететь к престолу Сил  и Славы, а только стелется у ног,  молитвенно целуя травы..." [12, с. 67]. Сложное учение о видах жертв подробно изложено в Ветхом завете. Там мы находим и мотив небесного огня, испепеляющего жертву праведного, и признаки Божьего "отношения" к приносящему жертву. Стелющийся по земле дым - знак неблагоприятный. Об одной из самых знаменательных жертв рассказывается в III Книге Царств. Ее принес пророк Илия во время испытания силы Бога Израиля и Ваала. Знаком победы должен был послужить небесный огонь, испепеляющий жертву без участия огня земного. Усилия жрецов Ваала были бесплодны, тогда как по молитве Илии на жертвенник, залитый к тому же водой, "ниспал огонь Господень" [17, с. 325].

Прося у Бога милости, героиня вспоминает и евангельские исцеления слепых и немых: "Так я, Господь, простерта ниц:

                      Коснется ли огонь небесный

                     Моих сомкнувшихся ресниц

                       И немоты моей чудесной?" [12, с. 164].

В Евангелии  физическая немощь часто – знак немощи духовной. Так сомкнувшая ресницы слепота означает не только внешний мрак, но и помрачение души. Афанасьева утверждает: «В христианской традиции немота – нередко и знак "высшего знания", соприкосновения с реальностью иного мира, особый аскетический подвиг безмолвия» [18, с. 69]. Молчание есть добродетель и награда "будущего века". Посвященный в последнюю тайну молчит - от полноты знания. Немота бывает таинственна и священна. У Ахматовой она "чудесна". «В соответствии с принципом своеобразного выбора предметов внешнего мира, столь значимым, по мысли В. М. Жирмунского, для Ахматовой, находятся связанные с религией реалии, которых немало в ее стихах. Касаясь здесь лишь внешней, фактической стороны вопроса, хочется все же отметить, что значение этих реалий не ограничивается воссозданием внутреннего облика героини, но распространяется на область символов и знаков» [15, с. 120].

          В стихотворении "Стал мне реже сниться, слава Богу...",  где явно присутствует восприятие о Светлой Седмице есть загадочные в своей невнятности, столь редкой и непривычной у Ахматовой, строки: "Здесь всего сильнее от Ионы – Колокольни Лаврские вдали" [12, с. 87]. Иону в лучшем случае трактуют как "Ионинский монастырь в Киеве". Но подобного монастыря в Киеве не было и нет. Тименчик предполагает, что «речь, скорее всего, идёт о киевском Свято-Троицком мужском монастыре, расположенном на правом берегу Днепра, в нескольких километрах от Киево-Печерской лавры. Он был основан и отстроен подвижником – старцем Ионой» [16, с. 206]. О другой киевской святыне мы находим в позднейшем стихотворении "Широко распахнуты ворота...": "И темна сухая позолота Нерушимой вогнутой стены" [12, с. 102]. В этих строках говорится о знаменитом мозаичном изображении Богоматери Оранты в апсиде алтаря Софийского собора. Струве отмечает, что «этот иконографический тип, напоминающий верующим об особом молитвенном представительстве и заступничестве Божией Матери за весь мир, получил в народе название "Божья Матерь Нерушимая Стена"» [19, с. 38]

Вообще, тематика Страстной (и связанное с ней понимание личной жертвы, жизни как крестного пути, идеи искупления и высокого смысла страдания) занимает особое место в поэзии Ахматовой. В ранний период она особенно сильна в стихах о войне 1914 года, событиях 1917 года и неотрывных от них личных утратах. Здесь происходит и определенное переосмысление задач и подвига поэта-христианина и патриота. В свете тех же событий начинает отчетливо звучать тема "последних времен", приближения Антихриста, конца света и Страшного Суда.

Но, по обетованию Христа, после страданий придет великое  утешение. Об этой же надежде говорится  в стихотворении: "Богородица белый  расстелет Над скорбями великими плат", в котором Ахматова вспоминает один из любимейших на Руси праздник Покрова Пресвятой Богородицы, связанный с надеждой на особое заступничество Богоматери.

Цикл "Июль 1914" напоминает России о грядущем кресте. А о будущей крестной славе говорит "Молитва", в которой звучит уже, продолжая тему Страстной, ликующее предощущение Воскресения. Афанасьева подчёркивает: «Мотив сораспятия как добровольного отречения ради высокой цели от всего, что дорого на земле, – ведущий в "Молитве" [18, с. 46]. И не случайна в этом контексте строка: "Так молюсь за Твоей литургией" [12, с. 68]. Ведь литургия и есть "бескровная жертва", прообраз жертвы Голгофской. Вспомним: в предельно насыщенной и вместе с тем сдержанной поэзии Ахматовой случайностей нет; так, значима и не случайна рифма "литургией – Россией", сближающая таинственные смыслы.

Таким образом, творчество А.А.Ахматовой, как и многих других поэтов «серебряного века», отличается повышенным интересом к  религиозной  тематике. Этот интерес обусловлен своеобразием мироощущения, особым состоянием души поэта.  Библейские образы и мотивы давали поэтессе возможность предельно широко раздвинуть временные и пространственные рамки произведений, чтобы показать, что силы Зла, взявшие верх в её Отечестве в начале ХХ века, вполне соотносимы с крупнейшими общечеловеческими трагедиями.

2. ИНТЕРПРЕТАЦИЯ   ВЕТХОЗАВЕТНЫХ   СЮЖЕТОВ   В ЦИКЛЕ «БИБЛЕЙСКИЕ   СТИХИ»

2.1  Рецепция  истории  Иакова и Рахили

Думается, Ахматовой, особенно в ранний период творчества, весьма близок именно библейский взгляд на мир, когда все, что не грех, благословенно. «Богатство, раздолье, буйство чувств, вся "прелесть милой жизни" для Библии – "добро есть". Дух самоотречения и аскезы не превалирует в Ветхом завете; Библия, напротив, как бы сакрализует, освящает мирскую жизнь, принимая и понимая в ней  все, кроме богоотступничества, разрушения и разврата», – отмечает М.Г. Качурин [20, с. 26]. Она, в общем, достаточно снисходительна к заблуждению, по-отечески мягка в отношении грешника; она допускает и откровенное любование "дольним миром", и "вопль души". Библейское цветение и разнообразие чувств и красок точно переданы Ахматовой в цикле "Библейские стихи": "Рахиль", "Лотова жена", "Мелхола" Подобное мироощущение – отстаивание права просто жить, любить, плакать и молиться, грешить, каяться и снова жить, полноценно и ярко. Библия оставляет человеку право на "любовь, что сильнее смерти", даже к падшему и погибающему в грехах.

Начинает библейский цикл Анна Ахматова со стихотворения о любви Иакова и Рахили и столько любви и страданий своего сердца вкладывает она в поэтическое слово, открывая перед читателями страницы Книги Бытия, повествующие об истории взаимоотношений Рахили и Иакова.

У этого эпизода  из Книги Бытия  есть много богословских толкований. Одно из них – это толкование Ефрема Сирина.

Иаков встретил Рахиль около колодца. Иаков уразумел, что именно Бог Рахиль посылает к колодцу.  Уневестив же Рахиль Богу сим чудным делом, и сам обручается с ней лобзанием (см. приложение 2.1).  Иаков работал за нее семь лет, но  Лаван обманул его и вместо Рахили выдал за него Лию. Посему Лаван извиняется пред Иаковом обычаем своего отечества и говорит: несть тако в нашем месте вдати меншую прежде старейшия (28,  Быт.29:26). А потом открывает, что действительно это было совершено им умышленно, и говорит: «Скончай дни брака с Лией и дам ти Рахиль за дело, еже делавши у мене еще седмь лет другия» (28, Быт.29:27). Иаков берет одну, чтобы не изменить данному ей слову, а другую, чтобы не сделалось чрез нее грешным семя его. Лия родила Рувима, Симеона, Левия и Иуду и перестала рождать; Рахиль же оставалась неплодной и думала, что заключенная утроба ее не отверзается, потому что Иаков не молится о ней. И потому с гневом и со слезами говорит мужу: даждь ми чада: аще же ни, умру аз (28, Быт.30:1). Когда Рахиль услышала, что нужно ей великое терпение, чтобы не изнемочь от долгого ожидания, то стала просить Иакова: «Вними к рабе моей, и да родит на коленах моих, и получу от нее утешение» (28, Быт.30:3). Иаков, чтобы не повторяла она непрестанно неотступной просьбы своей дать ей чад, соглашается взять рабыню ее. Именно об этом  отрывке из Библии повествует Анна Ахматова в своем произведении «Рахиль»

О главной героине  ахматовского стихотворения сказано  лишь то, что она носила «пушистые косы». При описании о первом впечатлении, произведенном ею на Иакова, Ахматова не упоминает о внешних эмоциональных проявлениях чувства, охватившего героя. Поэтесса обращает внимание на состояние его души во время и после встречи: «Не стало в груди его сердце грустить» [12, с. 142]. Однако наиболее величественно, хотя и опосредованно, красота Рахиль воспевается в следующих строках:

 Рахиль! Для  того, кто во власти твоей,

 Семь лет  — словно семь ослепительных  дней [12, с. 142].

 Ахматова  намеренно усиливает это сравнение нехарактерно ярким и звучным для библейского текста эпитетом «ослепительные». Тем самым в стихотворении создается некий обобщенный образ величественной, ослепительной красоты, которая достойна любых жертв, принесенных на ее алтарь. Она лишает человека воли и способна довести его до безумия.

Согласно библейской легенде, когда Иаков нанимается в услужение к Лавану, то просит в награду младшую дочь Лаванову – Рахиль, которую полюбил, а Лаван  обманом отдает ему старшую свою дочь – Лию: «Утром же оказалось, что это Лия. Иаков сказал Лавану: что это сделал ты со мною? Не за Рахиль ли служил я у тебя? Зачем ты обманул меня? Лаван сказал: в нашем месте так не делают, чтобы младшую выдать прежде старшей; потом дадим тебе и ту за службу, которую ты будешь служить у меня еще семь лет других» (28, Быт. 29; 25-28).

Таким образом, хитрый Лаван оставляет у себя в работниках Иакова еще на семь лет, устраивая ему в жены обеих  дочерей. Кроме всего, Лия была незрячей. Она страдала оттого, что Иаков  любил не ее, а сестру. Но Лия рожала сыновей, а Рахиль долгое время оставалась неплодной. И сестры соперничали, ревновали, страдали…

 «Течет над  пустыней высокая ночь,

Роняет прохладные росы,

И стонет Лаванова младшая дочь,

Терзая пушистые косы» [12, с. 142].

Автор этих замечательных  строк, передавая колорит востока, сохраняет и символическое значение рос небесных, как милости и  откровения Божия.

«И вспомнил Бог о Рахили, и услышал ее Бог, и отверз утробу ее. Она зачала и  родила (Иакову) сына, и сказала (Рахиль): снял Бог позор мой» (28, Быт. 30; 22, 23). Андрей Критский в «Великом Каноне», обращаясь к душе, говорит: «Под двумя женами понимай деятельность и разумение в созерцании: под Лиею, как многочадной, деятельность, а под Рахилью, как полученною через многие труды – разумение, ибо без трудов, душа, ни деятельность, ни созерцание не будут совершенствоваться» [цит. по 20].  «В стихотворении Анны Ахматовой «Рахиль» сохранены и источник прозрачный с чистою водою – символ новозаветного Пастыря (Слова), и овец, пьющих из источника – внемлющую Богу-Слову паству, и камень, которым завален источник – символ ветхозаветного закона: «Имеющий уши, да услышит», –  отмечает  О.А. Троцык [21, с. 12].

Сравнивая ахматовский  текст с Библией, можно увидеть, что поэтесса заимствует драматические завязки сюжетов, но наполняет их деталями, совершенно отсутствующими в Библии. В стихотворении «Рахиль» говорится о «сердечной грусти» Иакова, что выражается в отождествлении его сердца с «открытой раной», между тем как в книге Бытия употребляется более нейтральное выражение: «Иаков полюбил Рахиль».

В ахматовском  стихотворении, как и в Библии, отсутствуют подробные сюжетные описания событий. «Реальный мир не только становится в стихотворениях Ахматовой фоном, на котором развертываются события, но и способствует углублению характеристики героев», – подчёркивает Эйхенбаум [22, с. 51]. Пейзаж создается при помощи отдельных пунктирно намеченных деталей, призванных воссоздать цельный образ мира: пустынная долина, зной, ветер, несущий «горячую пыль». Окружающие предметы как бы растворяются в пейзаже и становятся его неотъемлемой частью. Предметная обстановка в момент первой встречи Иакова с Рахилью предстает перед нами как физическое воплощение незримых препятствий на пути влюбленных. Отсутствие живительной влаги в самый момент встречи подчеркнуто словами: «Стада подымали горячую пыль». «Горячую», то есть раскаленную от зноя, покрывшую слоем грязи и людей, и овец. Как явное противопоставление звучит эпитет «чистая», определяющий качество воды. Еще чище становится она к концу стихотворения, когда «источник долины» назван «прозрачным», то есть кристально чистым, каким он предстает в грезах Иакова о том «сладостном часе», когда перед «бездомным странником» рухнут все преграды на пути к любимой. «Такое построение пейзажного образа дает основание увидеть в деталях пейзажа второй, метафорический план: реальная жажда людей и животных, находящихся в раскаленной знойной пустыне, осмысляется одновременно и как жажда любви, а «чистый источник» колодезной воды воспринимается в качестве источника неиссякаемой любви Иакова к Рахили», –утверждает Гурвич [23, с. 168]. К рассматриваемой драматической коллизии Ахматова подходит, прежде всего, с точки зрения психологии. Поэтому реалии окружающего мира имеют непосредственное отношение к раскрываемым ею образам.