Власть и общество в публицистике XVIII века

«Все  сии сравнения, повседневно утверждаемые знатным и дворянами, привели  меня в такое сомнение, что я  не знал, какими животными считать  сих людей, коих мы называем простым народом и которых в древние времена греки и римляне почитали больше частью своею силой и требовали их голоса для многих важных предприятий, касающихся до благосостояния отечества. Демосфен и Цицерон говорили им речи: почему должно думать, что сии славные мужи считал их людьми. Приняв сие в рассуждение, просил я одного искусного анатомиста,  чтоб он рассмотрел голову крестьянина и голову благородного. Сей искусный человек к великому моему удивлению показал мне в крестьянской голове все составы, жилы и прочие, способствующие к составлению понятия, и через свой микроскоп увидел, что крестьянин умел мыслить основательно о многих полезных вещах. Но в знатной голове наше весьма неосновательные размышления: требования чести без малейших заслуг, высокомерие, смешанное с подлостью, любовные мечтания, худое понятие о дружбе и пустую родословную. Наконец, уверил меня, что и простой народ есть создание, одаренное разумом, хотя князья и бояре утверждают противное. Но что до того нужды: многие сограждане видят истину, закрытую завесом ложного предрассуждения. Пусть народ погружен в незнание, но я сие говорю богатым и знатным, утесняющим человечество  в подобном себе сознании».

     Остроумна и язвительна также статья «Смеси», в которую по типу «Персидских  писем» Монтескье дается сатира в форме замечаний дикаря, удивленного цивилизацией и видящего в современном обществе те пороки, которые скрыты от привычного глаза члена этого общества, «светского человека»; в «наивных» рассуждениях камчадала представлены недостатки и нелепости социального и бытового уклада России XVIII века. Камчадал все эти нелепости объясняет колдовством.

     «Колдовство уверяет простой народ, что он должен пахать, сеять и собирать жатву единственно для своих  помещиков, а иногда от того и умирать  с голоду; одним словом, он думает, что рабы, птицы, звери и все видимое на свете принадлежит боярам ».

     «Смесь» Эмина приняла участие и в  непосредственной полемике «Трутня» с  «Всякой всячиной». Еще в 4 листе  «Смеси», т.е. до начала ее полемики, Эмин позволил себе довольно ядовитый выпад против «Всякой всячины», против ее претензий исправить «все в народе дурные нравы» и против ее мелочной бытовой сатиры. В том же листе было напечатано письмо к издателю:

     «Объясните  мне, отчего происходит желание причитаться  в родню? Затем, что я вижу в городе такую бабушку, которая всех писателей журналов включает в свое племя, и всегда на них ворчит, хотя сквозь зубы; из чего заключаю, что они не от нее происходят, а она сама на них клеплет. Но почто же называться роднею? Или она уже выжила из ума? Сомнение мое час от часу умножается: я рассматривал ее труды и после сличал с ее потомством, однако не находил ни малых следов, чтоб она была способна к такому детородию; ибо последние ее внучата поразумнее бабушки; в них я не вижу таких противоречий, в каких она запуталась. Бабушка в добрый час намеряется исправлять пороки, а в блажный дает им послабление: она говорит, что подьячих искушают, и для  того они берут взятки: а это так а правду походит, как то,  что чорт искушает людей и велит им делать зло. Право, подьячие без всякого искушения, сами просят за работу. Сия же старушка советует, чтобы не таскаться по приказным крючкам, то должно мириться и разделываться добровольно: всякий сие знает, и конечно по пустому тягаться не сыщется охотников. Верно, если бы все были совестны и наблюдали законы, то не надобно бы было и судов и приказов,  подьячим бы не шло государево жалованье. Но когда сие необходимо, то для чего ей защищать подьячих? Знать, что они-то истинное ее поколение… »

     В следующем листе «Смеси» опять ядовитый выпад простив «Всякой всячины». Такие же смелые выпады  мы видим в «Смеси» по поводу проповеди «Всякой всячины» беззубой улыбательной сатиры. Наконец, в листе 20 помещено письмо к Новикову с прямой поддержкой его против «Всякой всячины».

     На  «Всякую всячину» осмеливался напасть  даже робкий и избегавший острых социально-политических тем журнал Чулкова «И то, и сио».

     Понятно, что в глазах Екатерины эти  дерзкие нападки на ее журнал и  на ее «советы» писателям выглядели  как блок всех передовых сил в литературе как дворянских, так и буржуазных. Она решила прекратить всю затею с сатирическими журналами так же, как она прекратила фарсу Комиссии 1767 года. Непокорные журналисты должны замолчать.  

«Пустомеля»

26 мая  1770 года некий маклер Андрей Фок подал в типографию Академии наук «доношение» о желании его «на собственный кшот» издавать ежемесячный журнал «Пустомеля». Андрей Фок был подставным лицом.за ним стоял Новиков, очевидно опасавшийся или вовсе не имеющий возможности выступать под своим именем. Новиков хотел тщательно скрыть свою принадлежность к новому журналу.

     В первой же статье, написанной от имени  «автора» журнала, он подчеркивает, что  он, т.е. безымянный автор впервые  выступает в печати. Однако в этой же статье был и скрытый намек на его, уже Новикова, редактора «Трутня» отношения к Екатерине и ее «Всякой всячине». Говоря об авторском самолюбии, он писал: «Я исследовал самого себя и думал, что я не самолюбив, но меня одна госпожа, которую я очень много почитаю, уверила, ч то я обманулся :и подлинно, я после узнал, что погрешности в других сочинениях мне гораздо приметнее, как , как в своих…»это было некоторой уступкой, Первый, июньский, номер «Пустомели » составлен осторожно. Почти весь он занят материалом, лишенным социальной и политической сатиры. Но в самом конце номера, на самом незаметном месте- опять острая, чисто новиковская сатира, хотя и в небольшой дозе: несколько портретов в виде загадок; первый из них «ласкатель», т.е. льстец, придворный подлипала, потом судья Взяткохват, светский волокита Вертопрах и другой волокита дурак- Разиня. Статья подписана «С.П.», т.е. «сочинитель Пустомеля».

     В других статьях лишь отдельные сатирические выпады, и опять против знатного вельможи «в случае», против петербургского светского общества.

     Июльский  номер составлен несколько смелее, но июньский, видимо, задел кое-кого: «иные (читатели),- пишет Новиков,- по известному своему добросердечию ругали мои загадки, говоря, что это не загадки, а наглый вздор»; видимо, загадки  попали в цель.

     Во втором номере «Пустомели» помещены 2 «опасные» статьи. Одна - очень конспиративная; это завещание Юнджена китайского хана к его сыну, перевод А.Л. Леонтьева. Чего невиннее перевод с Китайского? Но и перевод можно выбрать с умыслом. Во-первых, статья вообще слишком политическая для неофициального издания; Во-вторых, в ней легко можно было найти применение к современности. Китайский император говорит о том, что он избрал и утвердил наследником престола своего сына, официально обеспечил его права  на престол и затем ввел его в работы по управлению страной. Но дело в том, что именно в 1771 году вопрос о правах Павла Петровича, сына Екатерины, приобрел острополитический характер. Павла воспитывал глава дворянской оппозиции- Н.И. Панин, воспитывал в своих идеях. На Павла надеялись все единомышленники Панина.  Он становился знамением партии недовольных. Между тем приближалось его совершеннолетие, и уже обнаружилась рознь между ним и его матерью. Уже в 1771 году, когда произошел чумной бунт в Москве, шли разговоры о перевороте в пользу Павла, и в это дело замешивали Паниных. Такие же разговоры шли и ранее, еще сразу после вступления на престол Екатерины. В свете всех этих отношений слова китайского императора могли звучать многозначительно.

     Другая  искомая тема домогательств и пропаганды оппозиции - необходимость твердых законов, вводящих в рамки произвол единовластия, своего рода дворянская конституция. И вот китайский император, говоря в «Пустомеле» о своих заслугах перед отечеством, указывает, что он переделал регламенты своей страны и «утвердил их на веки»; при этом он выработал законы «общие с верховными вельможами», т.е. с помощью дворянского совета, как на этом настаивал и сам Панин.

Ясно  было, что невинное заглавие «Пустомели»  не будет соответствовать его содержанию.

     В том же номере Новиков поместил сатирическое и вольнодумное «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке » Фонвизина. Послание напечатано анонимно, но сопровождено заметкой об его авторе, дающей хвалебную характеристику его творчества. Всего этого было достаточно для правительства. Вторая книжка «Пустомели» была последней. Новикову не удалась попытка уклониться от удара, нанесенного «Трутню».

                    Сатирический журнал « Живописец»

“Живописец” (1772) – еженедельный сатирический журнал, сходный с “Трутнем”. Тираж – около 1000 экземпляров. Пропаганда просветительских идей и крестьянская тема составляли главное содержание журнала. Свои выступления в журнале Новиков постарался связать с новыми литературными опытами императрицы, которая теперь стала писать нравоучительные пьесы, довольно низкого литературного уровня. Воздавая похвалы театральным пробам пера Екатерины II, Новиков пишет о своем видении проблем, в них поставленных – что порочный человек во всяком звании равного презрения достоин, критикует развратные поступки и закоренелые плохие обычаи. Словом, рассуждает об общественных недостатках вовсе не так, как это могла бы делать императрица. И ей ничего не оставалось, как принять похвалы за чистую монету, Не могла же она возражать, что имела в виду что-то иное, а не желание искоренять пороки и недостатки. На страницах журнала публиковались и хвалебные “дежурные” статьи, и поздравительные стихи придворных поэтов. Но между ними печатались и резкие статьи, разоблачающие дворянские нравы, рисующие тяжелый быт крестьян, их нужды и горе.

     В одном из первых листов «Живописца», а именно в пятом, Новиков поместил наиболее сильное и значительное выступление по крестьянскому вопросу  – «Отрывок путешествия в***И***Т***». Статья была сопровождена примечанием издателя: «Сие сатирическое сочинение под названием путешествия в*** получил я от г. И.Т. с прошением, чтобы оно помещено было в моих листах. Если бы это было в то время, когда умы наши и сердца заражены были французскою нациею, то не осмелился бы читателя моего попотчевать с этого блюда, потому, что оно приготовлено очень солено и для нежных вкусов благородных невежд горьковато».

     Горько  и солено... Трудно найти более  верное и краткое определение  жизни крепостных помещичьих крестьян, которую описал неизвестный путешественник. За три дня своей поездки он не нашел ничего, «похвалы достойного. Бедность и рабство повсюду встречались со мною во образе крестьян. Непаханные поля, худой урожай хлеба возвещали мне, какое помещики тех мест о земледелии прилагали рачение». Путешественник всюду расспрашивал о причинах крестьянской бедности и «всегда находил, что помещики их сами тому были виною». Перед глазами читателя встает деревня Разоренная. Развалившиеся хижины, крытые соломой, теснятся друг к другу. Всюду бедность и грязь. Людей не видно: они на барщине, работают в поле. В избе, куда заходит путешественник, он видит трех младенцев, оставленных без всякого присмотра, и спешит оказать им помощь. Дурной воздух причиняет приезжему обморок. Приходя в себя, он просит воды, но пить ее не может «по причине худого запаха». Лучшей воды нет во всей деревне.

     «Отрывок  путешествия» написан кратко и сильно. Очевидец крестьянских бедствий не скрывал  своего негодования против помещиков, которые не имеют никакой заботы «о сохранении здоровья своих кормильцев». Пятый лист «Живописца» возбудил толки среди читателей и вызвал недовольство тех из них, кто увидел себя в лице владельцев деревни Разоренной.

     В своей статье «Русская сатира в век  Екатерины» Н.А. Добролюбов особо выделил этот «Отрывок», поразивший его антикрепостническим духом. Невысоко оценивая в целом сатирические выпады журналов XVIII в., которые не выступали против коренной причины всех бед русской жизни – самодержавия, а критиковали по мелочам, он писал: «Гораздо далее всех обличителей того времени ушел г. И.Т., которого «Отрывок из Путешествия» напечатан в «Живописце». В его описаниях слышится уже ясная мысль о том, что вообще крепостное право служит источником зол в народе». Приводя далее обширные цитаты из «Отрывка», Добролюбов замечает: «Тирада эта очень резка, и, кажется, тогдашнее благочиние вообще строго посмотрело на эту статью. Некоторых мест из нее даже нельзя было напечатать». Добролюбов находит, что «Отрывок» гораздо глубже, чем остальные материалы «Живописца», ставит проблему крепостного права, видя в нем «источник зол в народе». Критик считает, что в этой статье «бросается сильное сомнение на законность самого принципа крепостных отношений». Никакие другие материалы сатирических изданий 1769–1774 гг. этого вопроса не пытались затрагивать.

     Именно  так поняли «Отрывок» и современные  читатели. И прежде чем продолжать печатание «Отрывка», Новиков счел необходимым предварить его некоторыми пояснениями. В 13-м листе «Живописца»  появилась статья «Английская прогулка», в которой излагалась беседа издателя с одним доброжелательным читателем. Новиков стремится разъяснить, что в «Отрывке» автор вовсе не желал огорчить «целый дворянский корпус». Он имел в виду только тех помещиков, которые дворянскую власть употребляют во зло и тем самым вредят не только своим крестьянам, но и всему государству.

     Передавая затем слова собеседника, Новиков  напоминает об английской грубости, которую  в России именуют «благородною великостью духа», и предлагает считать «Отрывок»  «в английском вкусе написанным: там дворяне критикуются так же, как и простолюдины». Отсюда и идет название этой статьи.

     Вслед за «Английской прогулкой» в 14-м  листе «Живописца» Новиков напечатал  продолжение «Отрывка путешествия». Начало его написано в характерной  для изданий XVIII в. манере перечисления обычных сатирических персонажей – богачей, судей, подьячих, щеголих, ревнивых супругов и любовников, игроков, купцов, врачей, с описанием, кто как заканчивает свой день, проведенный без всяких трудов, в забавах и обманах ближнего. Всем им противопоставлена иная категория людей, на защиту которых выступил «Живописец», – честных, но угнетенных земледельцев, крепостных мужиков. Лишь к ночи «крестьяне, мои хозяева, возвращались с поля в пыли, в поте, измучены и радовались, что для прихотей одного человека все они в прошедший день много сработали».

     Это само по себе очень выразительное  напоминание Новиков дополняет  конкретными подробностями, раскрывающими  тягости крестьянской жизни. Оказывается, барин требует, чтобы его хлеб убирался в первую очередь, а мужицкий урожай может пропасть под дождем, что крестьяне работают даже по воскресеньям, вовсе не имеют отдыха и даже не удивляются этому: «Ведь мы, родимой, не господа, чтобы и нам гулять, полно того, что и они гуляют...».

Лист 14 «Живописца», где было напечатано продолжение «Отрывка», заканчивался похвальными стихами графине Прасковье Брюс, ближайшей подруге императрицы. Правды в этом письме «Любителя добродетельных людей» не было, графиня отнюдь не могла служить образцом нравственности, но стихи содержали комплименты самой Екатерине, а потому Новиков напечатал их, смягчая резкости идущего перед ними «Отрывка».

     Приняв  эту меру предосторожности, он в  следующем, 15-м, листе поместил сатирическое «Письмо уездного дворянина его  сыну», подкреплявшее основные мысли «Отрывка», и вновь позолотил пилюлю: в листе 16 напечатал благодарственное письмо архиепископа Амвросия Подобедова Г.Г. Орлову, на чей счет относились заслуги прекращения чумы в Москве 1771 г. Орлов был фаворитом императрицы, и хотя время его «случая» уже истекло, в обществе он продолжал считаться наиболее близким к Екатерине лицом.