П. А. Вяземский и литературно-журнальный процесс пушкинской поры

Вяземский и «Московский  телеграф»

В 1825-1827 годах «Московский  телеграф» был органом дворянской и примыкавшей к ней, нарождавшейся  разночинной оппозиции, причем в  первую очередь журнал выражал чаяния и стремления дворянского вольномыслия; идейным руководителем журнала  в эти годы был Вяземский.

Широкие литературные связи  позволили Вяземскому привлечь к  сотрудничеству в « Московском телеграфе» многих писателей. В 1825 году он писал А. тИ. Тургеневу: «Выпросить непременно от Жуковского стихи или что-нибудь в прозе для «Телеграфа», также от Козлова-слепца, от Баратынского, Дельвига.- Прислать есть ли осталось в бумагах Н. И. Тургенева, которое можно было бы напечатать, спросить что-нибудь у Дашкова из его гекзаметров иль записок. Все это для «Телеграфа»».¹(стр 129)

Благодаря усилиям Вяземского в «Московском телеграфе» печатали свои стихи, статьи, корреспонденции  Пушкин, Жуковский, Баратынский, Козлов, Языков, А. И. Тургенев, А. А. Муханов, П. А. Муханов, П. А. Габбе, П. Д. Киселёв, З. А. Волконская, Я. Н. Толстой и другие.

Большая часть статей Вяземского была напечатана в «Московском телеграфе» под различными псевдонимами.

Литературная позиция  Вяземского в первый год издания  «Московского телеграфа» полностью  отражала его общественные взгляды – в 1825г., как и в предыдущие годы, Вяземский горячо сочувствовал дворянской оппозиции. Тем не менее он отказался от непосредственного участия в Северном обществе декабристов. Он был противником революционных мер.

Личная дружба связывала  Вяземского со многими декабристами. Помимо Рылеева, Бестужева и Кюхельбеккера, он был в приязненных отношениях с лицейским товарищем Пушкина И. И. Пущиным. – их дружба сохранилась на долгие годы. Вяземский был близок с А. И. Одоевским. В последекабрьские годы сохранил дружеские отношения с находившимися под надзором полиции М. Ф. Орловым и полуопальным А. И. Тургеневым. Все эти факты свидетельствовали о нравственном облике Вяземского, готового, как и Пушкин, всегда прийти на помощь жертвам восстания на Сенатской площади.

В те годы Вяземский рассматривал декабристское движение как протест  нации против пагубной антинародной политики самодержавия.

По мере цензурных возможностей он пытался и публично выступать  с защитой своводомыслия. Печатал в «Московском телеграфе» лежавшую под спудом с конца1810-х годов свою обличительную статью «О злоупотреблении слов», в которой смело заступился за священное слово «вольнодумец»: «Жаль, что злоупотребление придало порочный смысл слову : вольнодумец. По-настоящему вольнодумец тот, кто пользуется свободою мыслить. Конечно, многие бескорыстные люди великодушно отказываются от права пользоваться сею свободою и, как мудрец, который только и знал, что он ничего не знает, они только и думают, что лучше не думать».²  (стр 146) В те годы «вольнодумец» было синонимом слова «декабрист», и защита Вяземским вольнодумства являлась по сути дела оправданием свободолюбивого духа декабризма.

Литературно-критическая  деятельность Вяземского в «Московском  телеграфе» в 1826-1827 гг. была подчинена  одной основной задаче – продолжить лучшие традиции передовой русской  журналистики, понесшей столь тяжёлый  урон во время декабрьской катастрофы, сохранить независимый, оппозиционный  характер журнала.

Изучение критических  статей Вяземского 1826 – 1827 гг. позволяет  прийти к выводу, что он самоотверженно отстаивал вольнолюбивые идеалы. Рассмотрение его деятельности этих лет начнём с боевой, программной статьи – «Письмо из Парижа». В этой статье Вяземский обращал внимание читателей на гражданское назначение поэзии. Он поднял на щит греческих трагиков, а также Тиртея, Ювенала, Державина, Жуковского как автора: «Певца во стане русских воинов», Байрона. Выдвигая на первый план образцы политической поэзии, Вяземский в условиях реакции, наступившей после поражения восстания на Сенатской площади, призывал писателей идти по пути просвещения и защиты свободолюбивых идеалов.

Разделяя мысль о гражданственности  литературы, Вяземский придавал большое  значение роли писателя в обществе и негодовал, что в России звание литератора не стало ещё почётным званием.

В эти годы не утихала  борьба между романтиками и классиками; эти литературные баталии отразились в полемике «московского телеграфа» с другими журналами. Вникая в споры о романтизме и классицизме, Вяземский пытался предугадать дальнейший путь развития литературы; в статье о сонетах Адама Мицкевича мы читаем: «Вот, может быть, одна из характеристических примет романтизма: освобождаясь от несколько условных правил , он покоряется потребностям. В нём должно быть однообразие, но это однообразие природы, которое завсегда ново и заманчиво. Классицизм (разумеется классицизм нынешний, то есть прививной, ибо в свое время он также был выражением века) разнообразнее в своих наружных явлениях, как играх искусственных огней разноцветнее сияния солнца, как ложь может быть разнообразнее истины».³ (стр. 149).

В середине 1820-х годов  определение нового искусства как  искусства романтического уже не удовлетворяло Вяземского. Термин «реализм»  не был введен Вяземским, однако старый термин «романтизм» уже ощущался им как условный, не отражающей существа нового искусства.

Передовая эстетическая позиция  Вяземского критика соответствовала  прогрессивному характеру его общественных взглядов. Осуществляя вместе с Н. А. Полевым идейное руководство  «Московским телеграфом», Вяземский  неуклонно пропагандировал на его  страницах творчество Пушкина, Мицкевича  и Байрона – властителей дум  своего поколения. В 1827 году в «Московском телеграфе» появилась статья Вяземского о сонетах Мицкевича; в приложении о статье он поместил свой прозаический перевод сонетов польского поэта. Искренний поклонник поэзии Мицкевича, Вяземский утверждал, что «Мицкевич принадлежит к малому числу избранных, коим предоставлено счастливое право быть представителями литературной славы своих народов».⁴ (стр. 152). Статья Вяземского в которой он назвал Мицкевича «первоклассным поэтом Польши», во многом способствовала быстрому признанию его поэзии в России.

Ещё деятельнее, нежели поэзию Мицкевича, пропагандировал Вяземский в «Московском телеграфе» творчество Пушкина. В 1827 году он напечатал статью, посвящённую «Цыганам» Пушкина. Главное внимание в ней уделено композиции поэмы. Защитив композицию поэмы от возможных нападок ревнителей классицизма, Вяземский разобрал далее отдельные сцены «Цыган»; в своем общем выводе он утверждл, что «в исполнении везде виден Пушкин, и Пушкин на походе… Пушкин совершил многое; но совершить может еще более. Он это должен чувствовать, и мы в этом убеждены за него. Он, конечно, далеко за собою оставил берег и сверстников своих; но все еще предстоят ему новые испытания сил своих; он может еще плыть далее вглубь и полноводие».⁵ (стр.154)

Без приувеличения можно сказать, что высшим достижением критической мысли 1820-х годов в оценке творчества Пушкина наряду со статьями И. В. Киреевского и Д. В. Венедиктова были статьи Вяземского о «Кавказском пленнике», «Бахчисарайском фонтане» и «Цыганах».

По просьбе Вяземского Пушкин печатал на страницах «Московского телеграфа» свои произведения: стихотворения  «Телега жизни», «Если жизнь тебя обманет», «Люблю ваш сумрак неизвестный», «Старый муж, грозный муж», эпиграммы  «К приятелям», , статьи «О г-же Сталь и о г. А. М-ве», « О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова». Привлечение Пушкина к сотрудничеству и пропаганда его творчества в журнале – существенная страница деятельности Вяземского в «Московском телеграфе».

Вяземский неустанно пропагандировал  на страницах «Московского телеграфа» поэзию Байрона и всячески старался связать имя великого английского  поэта с именем Пушкина. Мысли  Байрона были созвучны раздумьям  Вяземского: их пессимизм прямо соотносился  с мрачными размышлениями Вяземского, не видевшего в России сильной  оппозиции, которая могла бы заставить  самодержавие считаться со своими требованиями. Прославление Байрона на страницах  «Московского телеграфа» было оценено  правительством как проявление крамольного  духа вольнолюбия.

Кстати, в журнале Вяземский выступал не только как критик, но и как публицист. Знаменательна рецензия Вяземского на книгу французского писателя Жака Арсена Ансло «Six mois en Russie» («Шесть месяцев в России»), вышедшую в 1827 году в Париже двумя изданиями. Цель его рецензии была такова – ему было необходимо показать основные идеологические процессы того времени, вскрыть размежевание общественных сил, противопоставить лжепатриотизму булгаринского толка истинный патриотизм декабристов и всех передовых людей России. «многие признают за патриотизм, - писал Вяземский, - безусловно похвалу всему, что свое. Тюрго называл его лакейским патриотизмом. У нас его можно было бы назвать квасным патриотизмом. Я полагаю, что любовь к Отечеству должна быть слепа в пожертвованиях ему, но не в тщеславном самодовольстве: в эту любовь может входить и ненависть. Какой патриот, которого бы он народа ни был, не хотел бы выдрать несколько страниц из Истории отечественной и не кипел негодованием, видя предрассудки и пороки, свойственные его согражданам? Истинная любовь ревнива и взыскательна».¹(стр 156) Мысль автора – явная дань цензурным условиям.

Критические и публицистические выступления Вяземского наряду со статьями Н. А. Полевого и других сотрудников  журнала углубляли и расширяли  оппозиционный характер «Московского телеграфа», что было крайне важно  в условиях последекабрьской реакции: ведь с 1826 года перестали выходить «Полярная звезда» и «Соревнователь просвещения и благотворения», а журналы, возглавляемые Булгариным и Гречем, начали подобострастно славословить правительство. На этом фоне особенно видна прогрессивная роль «Московского телеграфа», ставшего прибежищем русского вольнодумства.

Оппозиционное направление  «Московского телеграфа» вызывало резкое недовольство властей. Правительство  с неприязнью и тревогой следило  за журналом Н. А. Полевого. Среди бумаг Остафьевского архива хранится конфиденциальное письмо к Вяземскому по поводу «Московского телеграфа». В этом письме, одобренном Николаем I, Вяземский обвинялся в оппозиционном направлении журнала. Конфиденциально ему было послано назидательно-увещевательное письмо Д. Н. Блудова, написанное по указанию Бенкендорфа и одобренное Николаем I, с обвинениями в антиправительственном направлении журнала.

В то же время у Вяземского возникают разногласия с издателем "Московского телеграфа" Н. А. Полевым, начавшим поход против "Истории  Государства Российского" Карамзина. Идейные расхождения с Н. А. Полевым, письмо Блудова, усиление цензурных придирок, -- все эти обстоятельства побудили Вяземского в конце 1827 года отойти от журнальной деятельности. Лишь в 1830 году, с началом выхода в свет "Литературной газеты" Дельвига, Вяземский возвращается к работе публициста и критика.

Вяземский и «Литературная  газета»

Вокруг нового дворянского  органа сплачиваются передовые дворянские писатели. Именно в это время на рубеже 1820-х и 1830-х годов, выступают как единая общественная сила те писатели, которых историки литературы обычно называют писателями пушкинского круга.

Статьи Вяземского появились  в первых же номерах «Литературной  га зеты». В конце января 1830 г. Пушкин, исполнявший в это время обязанности редактора газеты (Дельвиг был в Москве), писал Вяземскому: «Очень благодарю тебя за твою прозу – подавай ее поболее».¹ (стр. 187)

Переехав в марте 1830 г. В Петербург, Вяземский с увлечением работал в «Литературной газете». 25 апреля он просил А. И. Тургенева присылать  заграничные корреспонденции: «Пиши литературные письма для «Газеты» нашей и присылай ко мне; пиши, хотя не письма, а так, кидай на бумагу свои литературные впечатления и пересылай ко мне, а мы здесь это сошьем. Надобно же оживлять «Газету», чтобы морить «Пчелу-пиявку», чтобы поддержать хотя один честный журнал в России.

Пушкин и Вяземский  старались поддержать «Литературную  газету», печатая на её страницах  свои критические статьи и стихотворения.

В статьях Вяземского, опубликованных на страницах «Литературной газеты»  рассматривались вопросы развития литературы и её социальной значимости: «История литературы народа,- писал Вяземский, - должна быть вместе историею и его общежития. Только в соединении с нею может она иметь для нас нравственное достоинство и поучительную занимательность. Если на литературе, рассматриваемой вами, не отражаются движения, страсти, мнения, самые предрассудки современного общества, если общество, предстоящее наблюдеию вашему, чуждо владычеству и влиянию литературы, то можно заключить безошибочно, что в эпохе, изучаемой вами, нет литературы истинной, живой, которая не без причины названа выражением общества».¹ (стр188)

Вяземский ставил вопрос о  литературе в широком смысле слова, включающей в себя научную прозу  и публицистику. Насколько было допустимо в подцензурной печати, критик давал понять читателю, что неблагоприятные общественные условия сковывают развитие многих литературных жанров.

В публицистическом плане  заслуживает внимания и высказывание Вяземского о путях развития отечественной  образованности. Соотношение национального и европейского начала в формировании русской культуры является одним из коренных вопросов истории общественной мысли. Вяземский отвергал равным образом и национальную исключительность, и подражательный европеизм: "...чтоб быть Европейцем, должно начать быть Русским", - писал он.¹(стр.189). Лишь в органическом синтезе национального и европейского видел критик необходимый залог для всестороннего развития отечественной культуры. В исторической перспективе решение, предложенное Вяземским, полемизировало как с триединой формулой Уварова ("самодержавие, православие и народность"), так и с подходом к этой проблеме будущих славянофилов и западников. Мысли о необходимости сочетания русского и европейских начал для успешного развития культуры, об отставании отечественной литературы от потребностей общества, включение в понятие словесности публицистических, философских и исторических жанров -  все эти положения придавали первостепенное значение статьям Вяземского в "Литературной газете".

Общие положения, высказанные  Вяземским в отрывках из монографии о Фонвизине, органически сочетались в пропаганде сатирического жанра. Вяземский понимал, что сатира не могла быть «повивальной бабкой»  русской литературы, и тем не менее брошенная им мысль как бы подсказывала читателю, какого важнейшего элемента недоставало отечественной словесности. Выступая за традиции истинной сатиры, сотрудники «Литературной газеты» последовательно разоблачали фальшивый характер «сатирических» писаний Ф. Булгарина.