Западники и славянофилы

  Течением, противостоящим славянофильству и  составляющим вместе с ним динамичную, уравновешенную в крайностях систему, было западничество. Собственно говоря, стремление в Европу, ориентация на ее институты и традиции, желание  переделать Россию по западному образцу  были давней мечтой многих русских. Еще  в XVI в. боярин Федор Карпов и князь  Андрей Курбский ставили в пример Речь Посполитую как процветающую просвещенную монархию с сеймом. В XVII в. через украинско-белорусское  влияние полонизация и латинизация  стали реальным фактом. В том же веке бежал в Швецию дьяк Григорий Котошихин, написавший разоблачительные записки о московских нравах и  порядках. В столице существовала процветавшая Немецкая слобода, где  на зависть московитам культурно  и красиво жили европейцы, сманившие  юного Петра.  

   Про  XVIII столетие достаточно сказано  выше. Осознанное идейно обоснованное, выступающее как программа объяснения прошлого и утверждения перспектив на будущее, западничество складывается в первой половине XIX в. параллельно и в полемике со славянофильством. Его пророком стал П.Я. Чаадаев (1794-1856). Один из самых ярких и талантливых умов в полицейское царствование Николая I, он был живым протестом режиму и после смерти императора ушел вслед за ним. Родовитого происхождения, студент Московского университета, ушедший добровольцем на войну 1812 г., близкий лучшим деятелям российской культуры, друг Пушкина, единомышленник декабристов, уцелевший лишь потому, что в 1825 г. был за границей, прекрасно знавший немецкую и французскую литературу, сам писавший свои сочинения на французском — таков Чаадаев при внешнем знакомстве с фактами биографии. Но главную суть его деятельности составляли напряженная внутренняя духовная работа, аскетическое самопожертвование ради поиска истины, глубочайшая сосредоточенность ума на сложнейших вопросах индивидуального и социального бытия. В этом плане он разительно отличался от большинства российских философствующих дилетантов, либо старательно пересказывавших западные банальности, либо отважно решавших мировые проблемы сотрясением воздуха и скрипом пера.

   Пережив  духовный кризис после восстания  декабристов, Чаадаев уединился  в своей квартире на Старой  Басманной, ставшей тихой кельей  затворника-мыслителя. Плодом его  напряженного труда стали «Философические  письма», первое из которых  было опубликовано в 1836 г. в  журнале «Телескоп» Н. И. Надеждиным, либеральным редактором, профессором  Московского университета, одним  из заметных западников. Эпистолярный  жанр был избран как способ  исповедальной философии в духе  августинианской традиции, привлекающей  искренностью, сердечностью, глубиной. В лице госпожи NN как своего  адресата он избрал мыслящую, алчущую истины, скованную и стоящую  на перепутье Россию. "Выстрелом  в ночи" назвал публикацию письма  другой западник — Герцен, которому  не откажешь в меткости формулировок. Монаршей волей Чаадаев был  объявлен сумасшедшим, ему было  запрещено печататься, всю оставшуюся  жизнь он прожил под жандармским  надзором. Письмо прозвучало хлесткой  пощечиной казенной идеологии, внушавшей оптимистическое видение российской действительности. Как писал шеф жандармов Бенкендорф, у России великое прошлое, прекрасное настоящее и грандиозное будущее. Больно задели резкие высказывания Чаадаева о темном прошлом, никчемной истории, бессмысленности настоящего и неясности будущего славянофильские круги. Лишь небольшая группа радикалов восторженно приветствовала опального мыслителя.

   Следует  сказать, что в последующих  письмах (всего их восемь, и  опубликованы они были лишь  в XX в.) и горько-иронично названной  незавершенной «Апологии сумасшедшего»  Чаадаев смягчил свою позицию  и даже выступил с мыслью  об особом великом предначертании  России, назвав "преувеличениями"  свои прежние суждения. Однако  он настаивал на необходимости  шокового воздействия своего  первого письма, призванного разбудить,  взбудоражить, спровоцировать мыслящую  Россию к интеллектуальной и  практической деятельности по  ее пробуждению и развитию, ибо  без собственных напряженных  усилий она при колоссальном  внешнем пространственном могуществе  может быть оттеснена на периферию  исторического прогресса, безнадежно  отстать от динамичной Европы. Чаадаев предвидел ту постоянную  коллизию, которая станет головной  болью россиян вплоть до нашего  времени^. Чаадаев считал себя "христианским  философом", и он действительно  был глубоким религиозным мыслителем. В отличие от столь же глубоко  религиозного славянофила Хомякова  он не акцентировал на православии,  считая национальную идею ограниченной  и отдавая предпочтение вселенской  миссии христианства, которая сильнее  всего выразилась в католицизме,  сплотившем народы и выковавшем  духовный стержень Европы. На  него немалое влияние оказали  католические философы Жозеф  де Местр, Бональд, Шатобриан,  которые в эпоху реставрации  выступали с критикой просветительства  и вольтерьянства. Однако он не  стал католиком, как князь Гагарин,  Зинаида Волконская, Владимир Печерин,  позднее Вячеслав Иванов и  другие представители российской  аристократии и интеллигенции. 

   В творчестве  мыслителя доминирует "теургическое  понимание истории" (В. В. Зеньковский), восприятие ее как священной  мистерии, прозрение за внешними  событиями внутреннего богоустановленного  замысла. В провиденциалистском  видении панорамы развития человечества  каждому народу отведена предустановленная  роль. Христианство может быть  понято только через историю,  а история осмыслена лишь через  христианство, — так полагал Чаадаев.  Россия, "заблудившаяся" между Востоком и Западом, раскроет в будущем смысл общечеловеческой истории, она способна "дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе"!5 Немало уделил внимания "басманный философ" христианской антропологии, связываемой им с проблемой свободы, действием природной и социальной среды, грехопадением, повреждением человеческой натуры. Преодоление греховного индивидуализма возможно в осознанном духовном сообществе, вершиной которого является церковь как братство людей, озаренных Богом. Христианский универсализм и социальный утопизм Чаадаева предвосхитили аналогичные идеи Владимира Соловьева, а косвенно — весь российский утопизм по поводу построения царства Божьего на грешной земле.  

   Чаадаев  оказал на современников и  потомков сильнейшее воздействие  своими взглядами, образом жизни,  драматической судьбой, искренней  болью за Россию. Он неизменно  привлекает внимание исследователей, диапазон оценок и суждений  при этом касательно мыслителя  весьма широк: от "тайного декабризма" до религиозного мистицизма. Его  сложная позиция и постепенная  эволюция не позволяют отнести  Чаадаева к определенному групповому  течению. Он стоял "особняком"  и появлялся на глаза московской  публике с выражением отстраненности  на лице, с застывшей маской  печали и тайной глубокой внутренней  мысли, лишь отчасти поведанной  им в своих сочинениях и  беседах с немногочисленным избранным  кругом людей, пользовавшихся  его доверием.

   4.Славянофилы  и западники: общее  и различное. 

   Спор  славянофилов и западников был спором о судьбе России и ее признании  в мире. И те и другие любили свободу. И те и другие любили Россию, славянофилы, как мать, западники, как дитя.

   Русская философия истории должна была прежде всего решить вопрос о смысле и  значении реформы Петра, разрезавшей  русскую историю как бы на две  части. На этом прежде всего и произошло  столкновение. Есть ли исторический путь России тот же, что и Запада, т.е. путь общечеловеческого прогресса  и общечеловеческой цивилизации, и  особенность России лишь в ее отсталости, или у России особый путь и ее цивилизация принадлежит к другому  типу? Славянофилы верили в особый тип культуры, возникающий на духовной почве православия. Реформа Петра  и европеизация петровского периода  были изменой России.

   Обе системы взглядов вышли из одного общего источника, современных им западноевропейских философских течений, и этот факт наложил опечаток на их полемику, и  те и другие в своих построениях  основывались на некоторых исходных, хотя и разных, «началах». В итоге  они пытались подойти к одной  и той же проблеме, только с разных сторон, но поиски средств ее решения  развели их по разные стороны баррикад. Общей была еще и вера в высокое  историческое призвание России. И  те и другие критиковали николаевский режим и крепостничество, отстаивали свободу совести, слова, печати. И  те и другие были детьми русского просвещения XVIIIв., и те и другие испытали влияние  идей декабристов.

   Главным вектором полемики славянофилов и западников стала оппозиция «Россия - Европа»  в связи с прогнозированием будущего страны. Все они были озабочены  будущим России и с тревогой оценивали  ее настоящее.

   У классических славянофилов не было полного  отрицания Запада, они не говорили о гниении Запада (для этого  они были слишком универсалисты). Но они построили учение о своеобразии  России и ее пути и хотели объяснить  причины ее отличия от Запада. Они  смешали свой идеал России, свою идеальную утопию совершенного строя  с историческим прошлым России.

   Западники смешивали свой идеал лучшего  для России строя жизни с современной  им Западной Европой, которая отнюдь не походила на идеальное состояние. И у славянофилов у западников был замечательный элемент, они  противопоставляли свою мечту невыносимой  николаевской действительности. Ошибочны были и те и другие. Одни не поняли неизбежности реформы Петра для  самой миссии России в мире, не хотели признавать, что лишь в петровскую эпоху стали возможны в России мысль, и слово, и мысль самих  славянофилов, стала возможна и великая  русская литература. Западники не поняли своеобразие России, не хотели признать болезненность реформы  Петра, не видели особенности России. Славянофилы были у нас первыми  народниками, но народниками на религиозной  почве. Славянофилы, как и западники, любили свободу и одинаково не видели ее в окружающей действительности.

   Славянофилы стремились к органичности и целостности. Идея органичности взяты ими у  немецких романтиков. Органичность была их идеалом совершенной жизни. Они  проецировали эту идеальную органичность в историческое прошлое, в допетровскую эпоху, в петровскую эпоху они никак не могли ее увидеть.

   Целостность и органичность России славянофилы  противополагают раздвоенности  и рассеченности Западной Европы. Они борются западными рационализмом, в котором видят источник всех зол. Этот рационализм они возводят к католической схоластике. На западе все механизировано и рационализировано. Рационалистическому рассечению противополагается  целостная жизнь духа. И. Киреевскому  в статье «О характере просвещения  Европы и его отношении к просвещению  России» удалось сформулировать типичные черты различия России и  Европы. Само противоположение существует и внутри Западной Европы, например, противоположение религиозной культуры и безбожной цивилизации. Тип  русского мышления и русской культуры все же очень отличается от западноевропейского. Русское мышление гораздо более  тоталитарно и целостно, чем мышление западное, более дифференцированное, разделенное на категории. Центральная  философская мысль, из которой исходит  И. Киреевский, им выражена так: «Внутреннее сознание, что есть в глубине души живое общее сосредоточие для всех отдельных сил разума, и одно достойное постигать высшую истину - такое сознание постоянно возвышает самый образ мышления человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных законов его мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно подчиняет его вере». Славянофилы искали в истории, в обществе и культуре ту же духовную целостность, которую находили в душе. Они хотели открыть оригинальный тип культуры и общественного строя на духовной почве православия. «На западе, - писал Аксаков, - души убивают, заменяясь усовершенствованием государственных форм, полицейским благоустройствием; совесть заменяется законом, внутренние побуждения - регламентом, даже благотворительность превращается в механическое дело; на Западе вся забота о государственных формах». «В основании государства русского: добровольность, свобода и мир». Последняя мысль не соответствует исторической действительности и обнаруживает неисторический характер основных мыслей славянофилов о России и Западе.

   Славянофилы стремились к органическому пониманию  истории и дорожили народными  традициями. Но эта органичность была лишь в их идеальном будущем, а  не в действительном историческом прошлом. Когда славянофилы говорили, что  община и земщина - основы русской  истории, то нужно понимать так, что  община и земщина для них идеал  русской жизни. «Община есть то высшее, то истинное начало, которому уже не предстоит найти нечто себя высшее, а предстоит только преуспевать, очищаться и возвышаться», ибо  это «союз людей, отказывающихся от своего эгоизма, от личности своей  и являющих общее их согласие: это  действо любви, высокое действо  христианское» (К.С. Аксаков). С этим не могли согласиться западники: «Что мне в том, что живет общее, когда страдает личность?» - возмущенно восклицал Белинский.

   Критика Запада у славянофилов - это в  первую очередь критика «мещанства», католицизма и протестантизма, а  защита России - это аналогия православия. Россия должна указать человечеству дорогу к истинному братству и  истинному единению - соборности. Это  понятие введено А.С. Хомяковым  как выражения «свободы в единстве»  на основе православной веры (В католической церкви такое единение, считал Хомяков, невозможно, ибо в ней верующий ощущает себя не членом братской общины, но подданным церковной организации).

   Вообще, славянофилы не были врагами и  ненавистниками Западной Европы, как  были русские националисты обскурантского типа (обскурантизм от латинского obscurans - затемняющий, крайне враждебное отношение  к просвещению и науке, мракобесие).

   5. Заключение. 

   Различные теории и течения, постоянно охватывающие Россию, так и не привели страну к определенному решению, по какому пути идти. Из-за этого, как в басне  Крылова "Лебедь, рак и щука", Россия топчется на месте. Либо, в лучшем случае, движется по инерции. Споры  западников и славянофилов стали  частью истории, а актуальность их просвечивает сквозь века. Можно отыскать множество  источников противоречий между этими  двумя философскими направлениями: возможность политического обустройства, и ход исторического развития, и положение религии в государстве, образование, ценность народного наследия и т.д. В несколько большей степени  можно указать на обширность территории страны, которая производила на свет личностей с совершенно противоположными взглядами на жизнь и на собственное  положение в ней.