Русское студенчество во второй половине 19 века

      Своекоштные студенты из дворян могли себе позволить  отобедать в приличных ресторанах в центре города, они ходили в  театр, играли на Бирже, расположенной  рядом с университетом.

      Самым знаменательным днем в жизни любого студента Московского университета было 12 января — Татьянин день. Толпы студентов ходили в этот день по Москве до поздней ночи, ездили, обнявшись втроем, вчетвером, на одном извозчике, громко распевая песни. И полиция в этот день студентов не арестовывала. 12 января утром проходил торжественный акт в университете, после чего студенты вываливались на Б. Никитскую и толпами, распевая гимн всего студенчества Gaudeamus, двигались к Никитским воротам и Тверскому бульвару в излюбленные свои пивные. Зарядившись в пивных, уже с пением Дубинушки студенты спускались на Трубную площадь и направлялись в роскошный Эрмитаж, хозяин которого француз Оливье отдавал свой ресторан для студенческой гулянки. Из ресторана предварительно уносилась дорогая мебель, ставились простые деревянные столы и табуретки, пол посыпался опилками, в буфете оставляли только холодные кушанья, водку, пиво, дешевое вино. Студенты шумно праздновали Татьянин день, произносились смелые речи. Непрерывно звучали тосты, дым стоял коромыслом. Приходили любимые профессора, восторженно встречаемые студенческой толпой. Все это длилось до позднего вечера¹¹.

      Конфликты студентов с окрестными жителями были тоже частью повседневности. На Васильевском острове много лет шла «маленькая война» студентов с местными немцами-мастеровыми. Мемуарист сообщает, как об обычном, повторяющемся событии, о том, что  студенты ходили на 27-ю линию «кататься  с ледовых гор одного из Шустерклубов», при этом «били немцев, сидя на их спинах, спускались с гор» и вообще производили на Васильевском острове  всевозможные «шалости». Эти «забавы» повторяли модель «разгульного поведения» немецких буршей, державших в страхе маленькие города Германии.

      Вечером студенты отправлялись на Невский проспект «показать себя». В целом, их проделки того времени были мелким хулиганством: студенты «то, идя пьяною ватагою по Николаевскому мосту, сбивали и бросали в Неву с прохожих шапки, то перевешивали вывески магазинов, то залезали в колодцы и пугали подъезжающих лошадей, неожиданно вскакивая и осаждая их за узду назад, то выходили на балконы плясать в костюме Адама, то забирались на чужие свадьбы, пользуясь тем, что на свадьбах обыкновенно гости со стороны жениха не знакомы с гостями со стороны невесты»¹².

      Привнесенные  остзейскими студентами традиции немецких корпораций выразились в увлечении  дуэлями как средством выяснения  отношений. (До этого времени ссора  между студентами оканчивалась простой  русской дракой.) Студент имел возможность продемонстрировать свое искусство фехтования на очередном «шкандале» (дуэли). Если студент оскорблял своего товарища словом или поступком, то он должен был драться с ним на дуэли. Для исполнения этого корпоративного ритуала студенты брали уроки фехтования. А непосредственно перед дуэлью готовилось оружие. Шпага была элементом форменной одежды студента, но для поединка клинки специально затачивались у оружейного мастера, так что риск получить рану был нешуточным. Однако как-то обходилось без несчастных случаев, по крайней мере, о дуэлях, которые бы завершились серьезной раной или смертью спорщиков, университетские документы умалчивают. Это вполне соответствует общероссийской дуэльной статистике, когда «поединок чести» заканчивался в девяти случаях из десяти обменом выстрелами в воздух или примирением. Дуэлей, доведенных до кровавой развязки, было мало. По правилам, студенты дрались до первой царапины, что воспринималось как лучший повод к примирению, в знак чего противники должны были обняться и вместе отправиться на пирушку.

      Иерархия  наказаний, практиковавшихся в российских университетах, восходит к традициям  университетов Средневековья. Почему-то эта часть особенно детализировалась в уставах Дерптского и Виленского университетов 1803 г., но действовали эти нормы и в Петербургском университете. Среди видов наказаний практиковались как мягкие: выговор ректора, ограничение свободы передвижения (это важно было для казенных студентов, живших на территории университета), так и суровые: карцер и исключение из университета. Самым серьезным наказанием было не просто исключение (исключенный обычным порядком имел шанс вновь поступить в тот же или другой университет), а исключение без права поступать в какой бы то ни было российский или заграничный университет. Министерство народного просвещения уведомляло о таких исключенных европейские университеты, воплощая принцип «единого университетского пространства»¹³. Исключенному не разрешалось оставаться в университетском городе, кроме тех случаев, когда он проживал в нем вместе с родителями. Но родителям с этого момента предписывалось постоянно наблюдать за своими сыновьями. В уставах средневековых университетов эта форма наказания называлась consilium abeundi, или «совет удалиться». Правда, известны лишь единичные случаи применения этой нормы в столичном университете. До начала 1830-х гг. среди исключенных были злостные пьяницы, участники студенческих дуэлей, а также уличенные в подделке документов, воровстве, развратном поведении. Позже главным мотивом исключения становится политическая неблагонадежность. Архивные документы свидетельствуют о том, что случаи «политической неблагонадежности» студентов доводились до сведения Николая I, многие из подобных дел хранят его резолюции.

      Условия заключения в карцере или «комнате уединения» были, впрочем, весьма мягкими, да и служители, охранявшие «узника», ему потворствовали, понимая, что  он не солдат и не колодник, а лишь молодой повеса. Сторож, посещавший заключенного, приносил то миску щей, то стакан горячего сбитня. Правда, не было никаких развлечений. Давать, например, перья и бумагу строго запрещалось, студент мог довольствоваться только чтением Библии. Поэтому заключенные в карцер, в основном, развлекались, создавая рисунки и целые композиции на его стенах. Однако мемуаристы, бравирующие опытом заключения в карцере, утверждают, что по вечерам наступала полная свобода: подкупив сторожа, к ним приходили товарищи, «у кого в кармане был ликер, у кого паштет, у кого рябчики, у кого под шинелью бутылка клико… начинался пир до позднего вечера»¹⁴. Таким образом, даже в суровое николаевское время торжествовала истина: университет — не казарма и не тюрьма. 

 
3.3 Национальные корпорации и землячества студентов 

      В начале 80-х гг. центром белорусских  народников был Петербург. Белорусское  землячество при Петербургском  университете в 1881г. обратилось с призывом «К белорусской молодежи», «Письмо  про Беларусь», «К белорусской интеллигенции», «Послание к землякам-белорусам». В начале 1884 г. с инициативой объединения в единую организацию всех народнических кружков выступила группа «Гомон», которой руководили А. Марченко и Х. Ратнер. Были изданы два номера газеты «Гомон», которая пропагандировала идеи областной автономии Беларуси в федеративной республиканской России. «Гомоновцы» впервые заявили о существовании белорусской нации, отстаивали ее права на национальную самостоятельность. Однако создать единую организацию в Беларуси гомоновцы не смогли, что объясняется репрессиями властей и кризисом народничества, которое сходило с исторической арены и уступало дорогу марксизму.

      Уникальность  положения Петербургского университета состояла в том, что в течение  длительного времени он был самым  многонациональным по составу студентов. Доля юношей с русскими фамилиями, вероятно, не составляла и половины студентов. Много было немцев: как «коренных», петербургских, так и выходцев из остзейских губерний. Благодаря учреждению специальных стипендий, здесь учились  небольшие группы «иностранцев»: сербов и уроженцев Дунайских княжеств, состоявших под протекторатом Империи. Только в Петербургском университете существовала кафедра молдаво-валахского языка. С 1810-х гг. имелась группа «кавказских стипендиатов». Грузин или армян среди них вначале было немного, преобладали сыновья русских чиновников, служивших на Кавказе, встречались и потомственные казаки. «Кавказцев» стало больше с 1845 г. и открытия кафедр грузинского и армянского языков, присоединенных к разряду восточной словесности.

      Однако  самым многочисленным из национальных сообществ в университете было польское. Не боясь ошибиться, можно утверждать, что каждый третий студент 1830-60-х  годов был поляком, учившимся  на стипендию Царства Польского  или дворянства отдельных западных губерний. Причина состояла в том, что после восстания 1830-1831 гг. Виленский  и Варшавский университеты были закрыты, а проводимая Николаем I политика русификации  в том и заключалась, чтобы  «оторвать» польское юношество от национальных корней. При этом диплом европейского университета не давал права поляку вступить в российскую службу, ему  приходилось выбирать между российскими  университетами. Университет и военно-учебные  заведения играли, и довольно успешно, роль механизма русификации. Прагматическая цель отправления поляков на учебу  в Петербург состояла в том, что  здесь были открыты две кафедры  польского законоведения, ориентированные  на подготовку юристов-практиков. В  конце 1850-х годов, когда общее  число студентов в университете приближалось в 600, поляков было более 200.

      За  польскими стипендиатами устанавливался более строгий надзор: выезжая  домой на каникулы, они обязаны  были получать специальное разрешение, а возвращаясь — привозить  свидетельство о поведении от местных властей. В случае прекращения  стипендии и отсутствия других материальных источников, польским студентам трудно было рассчитывать удержаться в университете. Судьба таких студентов часто  заканчивалась трагически. Это произошло, например, с Осипом Петрицей, который  лишился стипендии и был исключен за неуплату. 17 ноября 1851 г. в лесу при Чесменской военной богадельне он был найден мертвым. Следствие выяснило, что этот студент, проучившись год на стипендию Виленского учебного округа, был исключен из числа стипендиатов из-за недостатка вакансий. Оставшись без средств, он обратился за помощью к дяде, но не встретил поддержки. По заключению следствия, «находясь в совершенной нужде, Петрица лишил себя жизни»¹⁵.

      Из  немецких университетов в Дерптский, оттуда — в Петербургский вместе с переходящими студентами переносились обычаи студенческих дуэлей, пирушек, собратств. Это рождало поразительную  картину, когда «корпоративные практики»  существовали, и отдельные национальные «корпорации»-землячества (немцев, поляков, русских) в стенах университетов  действовали, но студенческой корпорации как общности всех студентов университета — еще не было. Влиятельных корпораций в Петербургском университете в  пору их расцвета было три: сначала  образовалась из остзейских немцев корпорация Baltika, в пику ей из «продвинутых»  русских студентов сложилась  корпорация Ruthenia, потом образовалось сообщество студентов-поляков — Ogul (общество). Корпорации имели своих  лидеров, свои символы, свои цвета. Они, помимо инспекции и университетского суда, регулировали повседневную жизнь и даже нравственность своих членов. Студент, совершивший недостойный поступок, подлежал суду чести (Ehregericht). Если проступок признавался извинительным, студент подвергался временному исключению из среды корпорантов: то есть он оставался в университете, но товарищи не имели права кланяться и говорить с ним в продолжение определенного времени, пока все случившееся не предавалось забвению. За более серьезные проступки против нравственности виновный подвергался вечной изоляции, то есть до окончания курса никто из членов корпорации с ним не общался. Наиболее пендантичны в соблюдении обычаев были представители немецкой Балтики, члены русской корпорации лишь подражали им.

      Жизнь корпоранта была весьма насыщенной, даже если он не посещал лекций, а это было частым явлением. И.Д.Белов, будущий этнограф и беллетрист, едва поступив в университет в 1836 г., стал членом корпорации. С утра он приходил в шинельную, служившую в то же время и курильней. Здесь составлялись компании для кутежей, шли толки о добывании денег; студенты узнавали о литературных и других новостях. Затем начинались длительные уроки фехтования. Вечером корпорант непременно участвовал в кнейпах (маленьких вечеринках корпорации, с трубками и вином), а изредка — в коммершах (больших праздниках и шествиях, в которых непременно участвовала вся корпорация). На этих празднествах обязательно устраивалось пение немецких студенческих песен (Burschenlieder) вперемешку с русскими студенческими песнями.

      В период расцвета студенческих корпораций, по свидетельствам мемуаристов, в них  участвовало не более пятой части  студентов. После упадка этих иерархизированных  конспиративных объединений, где преобладали  игровые формы общения, их место  среди форм студенческой самоорганизации  заняли землячества, объединявшие студентов  по территориальному или национальному  признаку. Землячества, складывающиеся уже в 1840–50-х годах, решали более  серьезные проблемы: помогали окончившим в поисках службы, создавали денежные кассы. «Земляки» селились на общих квартирах, имели общий стол, табак и книги, вместе преодолевали бытовые тяготы.

      В 1860-е годы, по мере либерализации  университетского законодательства и  роста научного и общественного  влияния университетов, студенчество, осознав свою исключительность и  корпоративное единство, будет вовлечено  в политическую жизнь, последовательно  отстаивая идеалы свободы. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Заключение 
 

     В рассмотренный в данном исследовании период российские университеты неоднократно подвергались преобразованиям, в ходе которых формировалось их организационное и учебное устройство. Все  реформы XIX в. в области образования замышлялись и проводились как комплексные, крупномасштабные, тесно связанные с преобразованиями в других сферах общественной жизни; но также эти реформы носили противоречивый друг другу характер, колебались от реакционных к демократическим и наоборот. Непоследовательность реформ высшего образования, периодическое наступление на него реакции тормозили развитие высшей школы в России. И, тем не менее, высшее образование продолжало развиваться и по качественным и по количественным показателям.