Повесть временных лет как аналог Святого Письма

Включение в отечественную  источниковедческую практику переводных канонических и апокрифических сакральных текстов в качестве основы анализа древнерусских письменных источников позволит,  как нам представляется,  существенно расширить возможности выявления и адекватного восприятия исторической информации,  до сих пор скрытой от исследователей.

Точность цитирования  ветхо- и новозаветных текстов, как и источники, на которые при этом опираются летописцы, не изучены.

Вообще, история славянских переводов Библии, бытовавших на Руси до конца XVв.,  до сих пор разработана слабо. Даже появившиеся в последние десятилетия работы Н.А. Мещерского и А.А. Алексеева хоть и существенно дополнили

немногочисленные дореволюционные  исследования,  не смогли закрыть  все имеющиеся в данной теме лакуны.  До сих пор сведения по текстологической истории славянской Библии «лишь в малой степени основаны на полном изучении всего сохранившегося объема рукописного материала»; собственно текстология древнерусских переводов библейских текстов «начинается лишь сегодня».

Проблемы сравнения  летописных текстов с библейскими

Из-за отсутствия полных древнерусских  переводов книг Ветхого Завета невозможно хотя бы приблизительно установить,  где и когда они были сделаны,  могли ли ими пользоваться,  и в каком объеме первые летописцы,  не говоря уже о том,  чтобы пытаться определить конкретные списки Священного Писания, легшие в основу тех или иных текстов Повести временных лет.

Сличение же Повести с  дошедшими до нашего времени списками богослужебных книг, скажем, с паремейниками, заведомо не даст достоверных результатов, так как соответствие богослужебных книг четьим для X–XV вв. неизвестно и вряд ли когда-нибудь будет установлено.  Тем более что разночтения в списках как одних,  так и других,  как уже отмечалось, могли быть «велики, многочисленны и разнообразны». Это наблюдение подтверждает и Е.М. Верещагин: «интенсивное лексическое варьирование в этих источниках [имеются в виду славянские Евангелия] является изначальным и восходит к переводческой деятельности Кирилла и Мефодия». Да и богослужебные книги сохранились в сравнительно поздних списках,  что делает их текстологическое сличение с Повесть временных лет спорным. Однако даже современные изучаемому источнику списки Писания не могут гарантировать от серьезных ошибок в идентификации текстов.

Одним из самых показательных  в этом отношении является анализ цитаты из Книги Иисуса, сына Сирахова в хрестоматийном высказывании Владимира в защиту  «питья»: «Руси есть веселье питье —  не можемъ бес того быти».  Как правило,  эта фраза современными интерпретаторами толкуется весьма вольно. Между тем, смысл ее становится ясен только через библейский текст. Тут,  однако,  не все просто. В синодальном переводе Библии «протограф» высказывания киевского князя выглядит таким образом: «Что за жизнь без вина?  оно сотворено на веселие людям».  В Изборнике 1076  года —  списке, практически современном Повести, —  приведен такой перевод: «Медъ въ веселие дано бысть Богъмь, а не на пияньство сътворено бысть». В таком виде фраза почти неузнаваема. О том,  что речь идет о вине,  можно догадаться лишь в том случае,  если учесть, что в Изборнике в текстах Премудрости Иисуса сына Сирахова, как отмечал еще А.Х. Востоков, слово  «вино»  регулярно заменялось названием хмельного напитка,  более привычного для жителей Древней Руси, —  существительным  «медъ».  Это наблюдение подтвердил Н.А. Мещерский, который обратил внимание на то, что «отсутствие согласования в роде между подлежащим муж.  рода  “медъ”  и сказуемыми  (краткими страдательными причастиями)  в средн.  роде,  как нам кажется,  позволяет установить,  что слово  “медъ”  в данном контексте вторично и внесено редактором на место первоначально стоявшего там существительного средн.  рода  “вино”,  на структуру же предложения редактор при перестройке текста не обратил внимания, благодаря чему и возникла эта несогласованность в роде». Между тем, даже с учетом такой поправки мы не получаем точного текстуального соответствия заинтересовавшему нас высказыванию. В привычном же нам библейском тексте отсутствует вторая часть фразы,  почерпнутой из Изборника.  К тому же там есть прямая отсылка:  «Апостола Паула». Правильно идентифицировал ее только Ж. Леписье, которому удалось найти точное соответствие ей в одном из латинских переводов Книги Иисуса,  сына Сирахова: «Vinum in jucunditatem creatum est… et non in ebrietatem».  Соответственно, именно «сквозь» соответствующую главу Книги Иисуса, сына Сирахова можно выйти на тот семантический ряд, в который встроено летописцем высказывание Владимира. 

Однако истинный смысл  реплики, приписанной летописцем Владимиру, в летописном контексте становится ясным только при обращении к Толковой Палее: «А еже рече “веселѣ очи его от вина”, – вино бо есть кровь Христова, иже преда намъ, рекъ: “пиите, се есть кровь Моя,  изливаема за вы”;  пострада бо Богъ плотию,  возвеселися божествомъ». Другими словами, ответ Владимира прообразует принятие им христианства.

Данный пример еще раз  показывает,  насколько трудно бывает найти точное соответствие изучаемого текста источнику-протографу.  При этом остается только догадываться,  как могут выглядеть привычные библейские фразы при подобной их адаптации к потребностям автора нового произведения. Приведенный случай еще раз наглядно показывает: обращение даже к самым близким к Повести по времени спискам Священного Писания вовсе не является гарантией отыскания текстуальных соответствий.  Напротив,  привлечение синодального перевода,  как это ни парадоксально, может оказаться гораздо ближе к демистифицируемым текстам. К тому же, как мы помним,  неизвестно,  сличались ли при переводе библейские цитаты,  которые пронизывают все греческие хроники,  которыми пользовался летописец,  с древнерусскими текстами Писания. Учтем и еще один момент: даже относительно прямых цитат мы не может установить, лежал ли текст Священного Писания непосредственно перед летописцем, когда тот обращался к библейской тематике,  или же он помнил его наизусть,  либо близко к тексту. А ведь существовала еще и апокрифическая литература,  также хорошо известная летописцам. 

Поэтому нам придется опираться на предположение,  что летописец мог пользоваться Библией почти в полном объеме.  При этом мы не будем пытаться установить происхождение текста Писания,  на который в каждом конкретном случае мог опираться автор летописи. Ограничимся лишь ссылками на текст общепринятого и ныне синодального перевода Библии. 

Формы презентации  текстов Священного Писания в  Повести временных лет 

Самой простой и наглядной формой, в которой библейские тексты и сюжеты присутствуют в летописи, является прямое цитирование Библии. Почти все такие цитаты в Повести временных лет были выявлены и определены А.А. Шахматовым. Пропущенные им по каким-то причинам тексты Писания под 6586  и 6604  годами были указаны Г.М.  Барацем. 

В подавляющем большинстве  случаев летописцы цитируют книги Ветхого Завета (Бытие, Исход, Левит, Второзаконие, 1 и 2 Царств, Иова, Псалтырь, Притчей Соломоновых,  Екклезиаста, Премудростей Соломона, Иеремии, Варуха, Иезекииля, Даниила, Осии, Иоиля, Амоса, Михея, Захарии и Малахии).

Цитаты из Нового Завета (Евангелий от Матфея, Луки и Иоанна, Деяний Апостолов, а также Посланий к Римлянам, 1 и 2  к Коринфянам, 1  к Фессалоникийцам)  встречаются значительно реже. Они включены довольно компактными группами в рассказ о крещении княгини Ольги  (под 6463/955  годом),  в Речь Философа  (под 6494/986  годом),  рассказы о крещении Руси  (под 6496/988  годом)  и об установлении князем Владимиром праздников Преображения и Успения  (под 6504/996 годом),  в похвалу князьям Владимиру, (под 6523/1015 годом) и Изяславу (под 6596/1088 годом), а также в рассуждение о казнях Божиих (под 6601/1093 годом).  Практически все эти тексты носят вставной характер.  За их пределами дословные выдержки из новозаветных книг появляются чрезвычайно редко. 

Причина явного предпочтения,  которое летописец отдает текстам Ветхого Завета,  видимо, кроется в том, что историческими в христианстве считаются именно ветхозаветные сюжеты, в отличие от христологических — новозаветных. Достаточно вспомнить довольно четкое пространственное разделение изображений библейских исторических и христологических сюжетов на фресках древнерусских храмов.  Поэтому для происходивших событий и их участников летописцу, как нам представляется, было удобнее находить аналогии именно в первой части Библии.

Функции прямых цитат из Библии, литургических и апокрифических текстов в Повести временных лет,  прежде всего,  состоят в обосновании характеристик и сентенций, которые высказывает летописец по ходу изложения. Они, на первый взгляд, достаточно очевидны и не вызывают затруднений при интерпретации летописного сообщения,  поскольку просто развивают и подкрепляют мысль, прямо сформулированную автором.

По наблюдению О.Н. Бахтиной, «через христианское прочтение Священного Писания мир видимый и мир невидимый соприкасались. За каждым словом сакрального текста таился сокровенный смысл,  доступный не каждому язычнику, но каждому христианину». Именно через цитирование библейских текстов древнерусский летописец формировал особую систему христианского символизма, с помощью которой он пытался постичь суть события, «“божественную логику”,  которая управляет всем ходом человеческой истории. 

Косвенное цитирование летописцами Библии изучено гораздо хуже,  нежели буквальное повторение Писания в статьях Повести временных лет.  И это понятно.  Ведь кроме постановки вопроса как такового — всего полтора десятилетия назад еще совершенно недопустимого для советского исследователя —  его решение требует соответствующего знания библейских текстов и сюжетов,  что само по себе является проблемой для нашего современника (во всяком случае, для подавляющего большинства из них). 

Особое значение приобретает проблема выявления источников,  которыми пользовался летописец,  тем более что многие косвенные библейские цитаты попадали в летопись уже в готовом виде. Важно также установить время их включения в летописную статью.

Функции пересказа библейских текстов в летописи, видимо, в целом совпадают с той ролью,  которую играют прямые цитаты.  Быть может,  уточнить их место в летописном повествовании удастся после их полного выявления, определения и прочтения в контексте.

Другой разновидностью использования  Библии летописцем являются «отсылочные» сравнения, типа хрестоматийного: «Бѣ бо [Владимир] женолюбець, яко же и Соломанъ». Порой они сопровождаются разъяснениями,  с какими характеристиками библейского персонажа ассоциируются черты данной исторической личности.

Так, приведенное выше сравнение  дополнено следующим разъяснением: «бѣ бо, рече, у Соломана женъ 700,  а наложниць 300»,  и завершено противопоставлением: «Мудръ же бѣ [Соломон], а наконець погибе; се же бѣ невѣголос, а наконець обрѣте спасенье».

Однако подобные уточнения  далеко не всегда сопровождают сравнение исторических деятелей с героями библейских рассказов. К примеру, летописец не поясняет, зачем ему под 6463/955 годом потребовалось сравнивать константинопольского императора с Соломоном, а княгиню Ольгу, приехавшую к нему, с царицей Савской. Он лишь замечает, что она «искаше доброѣ мудрости Божьи». Кроме того, такие указания, видимо, не во всех случаях могут полностью объяснить причины выбора библейского персонажа для отождествления  (или, наоборот, противопоставления).

Подобные сравнения,  судя по всему, чаще всего преследовали одну из следующих целей.

 Во-первых, они могли даваться для нравственной оценки отдельных исторических лиц, событий или ситуаций как посредством нахождения у них общих черт с соответствующими персонажами и сюжетами библейскими, так и через их противопоставление.

 Во-вторых,  они могли привлекаться для определения сущности происходившего.  Скажем, в уже приводившемся примере цель отождествления Ольги с царицей Савской, как будто, вполне «прозрачна». Тем более что летописец специально разъясняет: «Се же бысть, якоже при Соломанѣ приде царица Ефиопьская к Соломану,  слышати хотящи мудрости Соломани, и многу мудрость видѣ и знамянья». А затем повествует о духовных исканиях Ольги, перемежая их обильными выдержками из текстов притч Соломоновых.     

Однако более детальный  анализ некоторых прямых отождествлений подобных только что приведенным, показывает, что они могут,  видимо, преследовать и не столь очевидную цель:  дать ключ к пониманию подтекста предшествующего и/или последующего повествования.  Фактически,  разновидностью рассмотренного случая является библейская фразеология,  которая пронизывает весь текст Повести.  Пока ограничимся таким «глухим»  определением.  Разъяснить его можно будет только после анализа тех форм использования библейских рассказов, которых мы пока не касались.

«Невидимые библеизмы» начального русского летописания

Уже первые летописные рассказы,  основанные  (что очень важно  подчеркнуть),  по общепринятой точке зрения,  на устных преданиях,  именно так включают библейский элемент. Например, знаменитые слова, с которыми под 6370 годом племена Северо-Западной Руси обращаются к варягам («Земля наша велика и обилна,  а наряда в неи нѣтъ»), перекликаются со 111  псалмом («обилие и богатство в доме его,  и правда его пребывает вовек»).

 Другим примером может быть ответ варяга-христианина на требование киевлян отдать сына в жертву языческим богам. «Не суть то бози, н[о] древо..., не ядять бо, ни пьють, ни молвять, но суть дѣлани руками в деревѣ», —  говорит он. Перед нами — незаметная на первый взгляд,  но легко атрибутируемая косвенная цитата из Ветхого Завета: «И будете... служить богам, сделанным руками человеческими из дерева и камня, которые не видят и не слышат, и не едят, и не обоняют». 

К сожалению,  в подавляющем  большинстве случаев обнаружить в тексте подобные «микроцитаты» довольно сложно. Тем более что их форма во многом определялась тем, на какие переводы книг Священного Писания опирался летописец,  и насколько точно он воспроизводил текст.  А,  как уже отмечалось,  вопросы эти пока весьма далеки от сколько-нибудь полного решения. К числу  «невидимых»  библеизмов,  видимо,  можно отнести формулу,  регулярно появляющуюся в Повести временных лет вплоть до 6527  года: «есть могыла его и до сего дне».  Она сопровождает сообщения о смертях Вещего Олега  (под 6420  годом),  князей Игоря (под 6453 годом), Олега Святославича (под 6485 годом) и Святополка Окаянного (под 6527 годом).

Это выражение имеет стабильную форму и употребляется даже в тех случаях,  когда летописец явно не знал, где похоронен князь (и был ли он похоронен вообще). 

Так, место смерти Вещего Олега неизвестно: одни источники называют Ладогу, другие — Киев, третьи утверждают, что он скончался где-то «за морем». В то же время в Повести под 6420 г. упоминается его «могила» (возможно, легендарная) в Киеве, на Щековице, как существующая «и до сего дни». Другим примером такого рода может быть сообщение под 6527 г. о смерти Святополка Окаянного, хотя умер он, а соответственно и похоронен «межю Ляхы и Чехи», то есть Бог весть где. Но и его  «могила» (точнее,  видимо,  холм, называемый могилой Святополка), по словам летописца, есть «до сего дне». Уже это само по себе наводит на мысль, что в данном случае речь идет о трафаретном обороте, который далеко не всегда можно понимать буквально.

Смысл столь противоречивых,  с точки зрения современного читателя,  свидетельств нуждается в специальном анализе и толковании. Очевидно, что значение этого выражения не сводится только к тому,  что летописцу известна сама  «могила» (т.е.  могильный холм). Скорее, это в первую очередь констатация самого факта смерти князя.

Совпадение в деталях описаний погребений первого библейского пророка и первой русской правительницы-христианки позволяет косвенно сравнивать Ольгу  (своеобразного пророка христианства на Руси)  с Моисеем, заключившим первый Завет с Богом. С последним  «уточнением»  места погребения Моисея невольно ассоциируется летописный рассказ о кончине княгини Ольги,  в котором не указано,  где именно она погребена  (напоминаю,  летописец отмечает лишь: «погребоша ю на мѣстѣ»).  А.А. Шахматов,  а вслед за ним М.Н.  Тихомиров усмотрели в том  «какую-то неточность, вернее оборванность фразы».  Но в древнем проложном сказании  (под 11  июля) объясняется, что Ольга завещала себя «погрести с землею равно, а могылы не сыпати». По мнению Д.С. Лихачева, «могила Ольги поэтому могла быть плохо известна в народе».