Масонство

Масонство

Русское масонство XVIII века

    В истории русской культуры нет, кажется, более запутанного и сложного вопроса, чем вопрос о происхождении  и развитии масонства в России. В особенности это справедливо  относительно масонства XVIII века, т. е. как раз того времени, когда оно играло значительную роль в ходе нашего исторического развития.

    Главным затруднением при попытке исследователя составить себе хоть сколько-нибудь отчётливое представление о последовательном развитии нашего масонского движения является крайняя скудость архивного материала, касающегося “внешней истории ордена” в России. Связанные предписанной орденскими законами тайной, наши масоны оставляли чрезвычайно мало следов своей организационной работы, да из этих следов большая часть была тщательно уничтожена при наступлении крутых времён “гонения” на братство. Архивы хранят сведения о ритуалах, всевозможных масонских системах, уставах, сборники различного масонского содержания, в которых, к сожалению, очень редко встречаются отрывочные сведения о судьбах русского масонства в XVIII веке. Самый ценный с этой точки зрения для историка материал — официальная и частная переписка русских братьев, протоколы собраний и т. п. — содержится здесь сравнительно в ничтожном количестве. Нельзя не пожалеть и о том, что русскими исследователями совершенно не тронуты до сих пор иностранные масонские архивы, которые должны бы дать ценные сведения о русском масонстве в то время, когда оно ещё находилось в зависимости от иностранных лож.

    Поэтому настоящий очерк развития русского масонства от его начала до конца царствования Екатерины II имеет в виду лишь установить главные, основные моменты этого развития, не претендуя ни на полноту, ни на безошибочность приводимых в нём фактических данных, проверка которых в настоящее время представляется крайне затруднительной.

    Рассматриваемый в данной работе период времени, по нашему мнению, распадается на три главных момента:

1. Первоначальный период, когда масонство было у нас исключительно модным явлением, заимствованным с Запада без всякой критики и не носившим на себе почти никаких признаков здравых общественных потребностей. Этот период охватывает собою время от возникновения масонства в России приблизительно до начала царствования Екатерины II.
2. Второй период, когда масонство являлось в России первой нравственной философией; это период преобладания трёх первых степеней “иоановского” или “символического” масонства, простирающийся до начала 80-х годов.
3. Третий период — время господства у нас “высших степеней”, quasi-научной стороны масонства и особенно розенкрейцерства, охватывающее собою 80-ые годы вплоть до гибели Екатерининского масонства в 90-х годах.

Первоначальный  период (1731-1762)

    Среди русских масонов существовало предание о том, что первая масонская ложа в России была учреждена Петром Великим. Немедленно по его возвращении из первого заграничного путешествия сам Кристофер Врен, знаменитый основатель ново-английского масонства, будто бы посвятил его в таинства ордена. Мастером стула в основанной Петром ложе был Лефорт, Гордон — первым, а сам царь — вторым надзирателем.

    Предание  это, лишённое какой бы то ни было документальной основы, находит себе лишь косвенное  подтверждение в том высоком  уважении, которым имя Петра пользовалось среди русских братьев XVIII, распевавших на своих собраниях известную “Песнь Петру Великому” Державина. Оно показывает только, что наши масоны сознательно или бессознательно связывали с масонскими идеями преобразовательную деятельность Петра, “которая была в России таким же нововведением в смысле цивилизации, каким масоны должны были считать своё братство”.

    Первое, безусловно достоверное, известие о начале масонства в России относится к 1731 г., когда, как гласит официальный английский источник, гроссмейстер Великой Лондонской ложи лорд Ловель назначил капитана Джона Филипса провинциальным великим мастером “для всей России”. Таким образом, первоначальное масонство пришло к нам, как и везде на континенте, из Англии. Разумеется, здесь не может быть и речи о русском масонстве, и Филипс, конечно, распространял орденское учение лишь в тесном кругу своих единоплеменников, переселившихся в Россию.

    Этот  кружок, по-видимому, твёрдо держался в  течение всего периода немецкого  наводнения при Анне Иоановне, так  как уже 10 лет спустя (1740 г.) английская Великая ложа назначила нового гроссмейстера для России в лице генерала русской службы Джеймса (Якова) Кейта. Может быть, к этому времени и следует отнести первые случаи вступления русских людей в масонский союз: не даром русские братья считали именно Кейта основателем масонства в России.

    Более мы ничего не слышим об английском масонстве  до 1771 г., когда была основана в Петербурге ложа Parfaite Union, которую английские источники  называют первой правильной ложей в  России. Это обстоятельство, а также  исключительно английский состав членов ложи показывает, что эта форма масонства не имела у нас широкого распространения вплоть до введения так называемой Елагинской системы, т. е. до самых Екатерининских времён.

    Точно также незначительно было влияние французского масонства, следы которого, впрочем, сохраняются в виде французских названий масонских титулов и степеней (венерабль, метр, екоссе, екосские градусы и пр.).

    Гораздо естественнее было бы ожидать распространения  среди русских братьев немецкого  масонства в связи с немецким влиянием в стране при Анне Иоановне. Действительно, существуют, впрочем весьма неоднозначные, известия о сношениях Петербурга с берлинской ложей “Трёх глобусов” ещё в 1738 – 1744 гг. Так как последняя была учреждена лишь в 1740 году, то очевидно, что более или менее деятельные сношения с немецкими ложами могли начаться лишь после этого срока.

    Таким образом, масонство в России начинает развиваться в сороковых годах, т. е. уже в царствование Елизаветы, хотя всё ещё остаётся чуждым русскому обществу. Оно вербует себе “адептов” главным образом среди немецкого элемента в Петербурге, лишь изредка привлекая на свою сторону некоторых представителей русской знати, близко сталкивавшейся с иностранной жизнью и, может быть, вступавшей в “орден” во время пребывания за границей.

    Так, в 1747 г. имел место известный допрос вернувшегося из Германии графа Головина, в поступках которого Елизавета  “довольные причины имела совершенно сомневаться”, потому что подозревала  его в не совсем чистых сношениях  с прусским королём. Так как Фридрих был известен как ревностный масон, то естественно, что Головин на допросе должен был дать откровенные показания и о своей принадлежности к масонству. Кроме себя он назвал ещё графов Захара и Ивана Чернышёвых как “живших в оном же ордене”.

    В это время, однако, масонство не могло привлечь к себе более или менее значительный круг лиц русского происхождения, так как наше общество было почти вовсе ещё лишено идейных интересов: оно видело в орденских работах лишь модную забаву, освящённую в глазах русской знати её заграничным происхождением.

    Любопытным  свидетельством вполне ещё легкомысленного  отношения к масонству в те времена является история вступления в орден известного И. П. Елагина. Впоследствии ревностный масон и провинциальный великий мастер для всей России, Елагин вступал в братство “свободных каменщиков” (в 1750 г.) только из любопытства и тщеславия. С одной стороны его притягивала к себе знаменитая масонская “тайна”, а с другой — возможность общения с людьми, ”кои в общежитии знамениты” и стояли высоко над ним “и чинами, и достоинствами, и знаками“. Не обошлось здесь и без “лестной надежды заручиться покровительством друзей, могущих споспешествовать его счастью”. Ясно, что те серьёзные внутренние побуждения, которые заставили Елагина впоследствии искать в масонстве более глубокого содержания, тогда в нём ещё отсутствовали, как отсутствовали они в русском обществе.

    Вполне  понятно поэтому, что Елагин и не мог найти тогда в масонстве никакой пользы, так как здесь ещё не было ни тени какого-либо учения. Он видел только предметы непостижимые, обряды странные, действия безрассудные и слышал символы о мире противоречащие, объяснения тёмные и здравому рассудку противные, которые или не хотевшими или не знающими мастерами без всякого вкуса преподавались.

    Занятия в ложах даже породили в Елагине совершенно отрицательное мнение о нравственной стороне масонства: всё в ложе показалось ему игрой людей, желающих иногда неблагопристойно забавляться; все присутствовавшие умели только, по его словам, со степенным видом в открытой ложе шутить и на торжественном вечере за трапезой несогласным воплем непонятные песни реветь. Хотя впечатление это и вызвано отчасти легкомысленным ещё отношением к масонству самого Елагина, с удовольствием посещавшего ложи, тем не менее, оно несомненно показывает, что масонство не имело ещё никаких корней в сознании русского общества и нередко приобретало безобразные формы, соответствующие грубой жажде наслаждений, которая характеризует людей Елизаветинской эпохи, мало благоприятной для серьёзной постановки вопросов веры и нравственности, а следовательно и для развития масонства.

    Не  было тогда в масонстве и сколько-нибудь прочной организации, не было постоянных сношений русских лож с иностранными — по той простой причине, что не могло быть серьёзных забот об укреплении и расширении ордена в России.

    Только  в конце царствования Елизаветы  начинают появляться некоторые признаки пробуждения общественных интересов  в наиболее образованном слое русского общества. Зачатки европейского просвещения, внесённые в русскую жизнь гением Петра Великого, должны были, конечно, нарушить цельность прежнего патриархального уклада духовной жизни Московской Руси и вызвать в русском обществе инстинктивное стремление к согласовыванию старых идеалов с новыми для него началами западной культуры.

    Само  собой разумеется, что это случилось  не сразу, и лишь в конце правления  Елизаветы мы замечаем признаки первых попыток к выработке нового идеалистического мировоззрения, отвечающего проснувшемуся общественному самосознанию. Эти попытки, естественно, сводились к оправданию и укреплению прежнего религиозно-нравственного идеализма на новых началах просвещённого разума, пришедшего на смену церковному авторитету. Действительно, в наиболее культурных слоях общества непосредственный реализм Петровской эпохи сменяется в это время неясными идеалистическими исканиями, нашедшими себе бледное выражение в нравоучительных тенденциях первых русских журналов и особенно в органе Московской университетской молодёжи.

    В конце царствования Елизаветы масонство начало уже укореняться в русской почве, давая готовые формы для идеалистических стремлений, впервые пробуждавшихся тогда в умах лучшей части молодёжи.

    Итак, первоначальный период существования  масонства в России характеризуется  в общем отсутствием какой бы то ни было национальной окраски: это была лишь мода, притом сравнительно мало распространённая, “игрушка для праздных умов”, по выражению Елагина. Лишь в самом конце этого периода замечаются признаки некоторой связи между масонством и смутно поднимающимися в лучшей части общества идеалистическими потребностями.

    Эти признаки показывают нам возможность скорого наступления того момента, когда положительное содержание масонского учения сделается доступным и близким для русских людей, оказывая им серьёзную поддержку в их неясных стремлениях к построению впервые в России цельного общественного миросозерцания.

Второй  период (1762-1781): первая половина царствования императрицы Екатерины II (масонство  нравоучительное)

    Кратковременное царствование Петра III, хотя и было весьма благоприятным для распространения масонства, не могло ещё, однако, дать надлежащей почвы для широкого развития масонских идей в русском обществе. Новый император, благоговевший перед Фридрихом, в подражание последнему оказывал явное покровительство “вольному каменщичеству”: он даже подарил дом ложе “Постоянства” в Петербурге и, по преданию, сам руководил масонскими работами в Ораниенбауме. Но это обстоятельство не способствовало широкому распространению ордена, так как для этого не было ещё самого важного и необходимого условия — не было ещё русской интеллигенции, людей, объединённых общими духовными интересами, которые едва только намечались в конце предшествующего царствования и были ещё лишены более или менее серьёзного образовательного фундамента. Мощным толчком к развитию русской интеллигентной мысли послужило начало царствования Императрицы Екатерины II.

    Русская общественная мысль в Екатерининское время значительно быстрее двинулась  вперёд по пути естественного примирения безыскусственного религиозного идеализма Московской Руси с новыми веяниями просветительной эпохи, нашедшей себе отзвук в реформированной России.

    Это примирение легко могло найти для себя точку опоры на почве увлечения религиозно-нравственным содержанием масонского учения, и мы видели уже кое-какие признаки этой возможности ещё в конце предыдущего царствования.