63
"нерасчленимости" советской
культуры. Оппозиция продолжала
находиться внутри единой для
всего общества культурной системы.
Культурные диссиденты оспаривали
пока только официальный эстетический
идеал ("канон"), оставаясь благодаря
своему мировоззрению "романтическими
социалистами". Первый советский
диссидент пи- сатель А. Синявский
так резюмировал свою позицию:
"У меня эстетические разно-
гласия с Советской властью".
Талантливые молодые философы
ориентировались на "раннего Маркса"
(кружок "младомарксистов" во
главе с Э. Ильенковым в секторе
эстетики Института истории искусств).
Аналогичные позиции занимали
и политические оппозиционеры.
Многие апелли- ровали к марксизму,
социализму, идеалам революции. Помимо
десталинизации возрождению "романтической"
версии социализма способствовали
события во внешнем мире —
революция на Кубе, освободительные
движения в странах "третьего
мира", "неомарксизм", "новые
левые" и студенческое движение
на Западе.
"Официальный консенсус":
попытка культурно-идеологической
консолидации Усиление идеологической
дифференциации и возникновение
политической оппози- ции, а также
события в социалистических странах
показывали, что продолжение модернизации
становится идеологически неприемлемым
и политически опасным для
коммунистического режима. Рубежом
оказался 1968 год (подавление "пражской
весны"). Коммунистическое руководство
попыталось установить новое
равновесие между "сакральным
ядром" и секулярной культурой.
Был восстановлен жесткий за-
прет на вторжение в сферу
общественно-политических ценностей,
оставшихся в ор- бите притяжения
"сакрального ядра". Политика
и идеология как темы были
выве- дены за рамки общественной
дискуссии. В официальной идеологии
был взят курс на "восстановление
преемственности". Главный шаг
на этом пути - частичная реаби-
литация авторитета Сталина в
официальной культуре (первое после
длительного времени нейтральное
упоминание в речи Л. Брежнева
в 1965 году). Предусматриваются специальные
формы контакта с "враждебной"
культурой. Одной из таких форм
была "критика". Пришло время
настоящего "бума" литературы
по "критике буржуазных концепций"
в самых различных областях (от
экономической и управленческой
теории до литературоведения,
языкознания и эстетики). "Критика"
превращается в особую форму
существования "подпольной" или
просто западной культуры внутри
официальной. В то же время
сфера обыденных ценностей была
изъята из-под непосредственного
влияния "сакрального" начала
официальной идеологии. В отличие
от политической и идеологической
технократическая и культурная
модернизации были продолжены. В
культуре осуществлялись заимствования,
источниками которых выступали
дореволю- ционная традиция, "страны-посредники"
и западные образцы. В экономике
проводили "малые реформы",
не затрагивающие "канона" -
основ планового хозяйства. Про-
должалась рационализация государственных
и партийных структур, начатая
в предыдущий период. Заметно
возросло прямое иностранное
присутствие в "позднесоветском"
обществе. Одной из новых форм
прямого присутствия западной
культуры в "позднесоветском"
обществе становятся передачи
западных радиостанций, которые
превращаются в составную часть
периферии и подполья официальной
культуры. По некоторым оценкам,
западные радиопередачи в конце
70-х годов регулярно слушало
20% го- родского населения [11]. Расширились
и внешние связи периферии
советской культуры. Культурные
про- дукты новой периферии
и "культурного подполья" начинают
публиковаться на Западе (два
громких случая относятся к
периоду первой модернизации - роман
"Доктор Живаго" Б. Пастернака
и "дело Синявского и Даниэля").
Со временем эта практика становится
если не массовой, то регулярной.
Рядом с феноменом "самиздата"
возник
64
новый - "тамиздат". Отток
несанкционированных культурных продуктов
на Запад переплетался с притоком
в советское общество новой и
все более разнообразной культурной
продукции из-за рубежа, лишь частично
покрываемой "самиздатом", превратившимся
в "тамиздат". Значительная часть
"тамиздата" - продукция эмигрантской
культуры, которая включается в оборот
на периферии и в культурном подполье
советского общества. Происходило сращивание
подполья официальной культуры с
прежде изолированным пластом эмигрантской
культуры. Это вело к взаимному
обогащению двух культур, не входящих
в пространство официальной культуры.
Крепнущие связи "культурного
подполья" с эмиграцией и зарубежной
славистикой разрушали монополию
офи- циальной моностилистики на контакт
с внешним миром. Культура "позднесоветского"
общества вступила в прямой диалог
с Западом. Модернизация привела
к усложнению идейных ориентаций
советских элит и раз- растанию созданных
ею субэлитных групп, которые превращаются
в главных агентов культурной
трансформации. В этой среде на завершающем
этапе культурной эво- люции размежевание
вышло за рамки официального идеологического
канона. Если раньше процессы идеологического
размежевания не шли дальше специализации
внутри единой культурно-идеологической
формы, то теперь они начали приобретать
характер подлинной дифференциации. Идеология
советских субэлит окрасилась во все цвета
политического спектра.
Закат "консенсуса": политический
консерватизм, социальный кризис и
активизация архаики В конце 70-х
- начале 80-х годов происходит ослабление
модернизированного плас- та "позднесоветской"
официальной культуры. Все официальное
пространство бук- вально заполнено
всевозможными субститутами и суррогатами,
которые обильно производятся официальной
культурной элитой и партийной бюрократией
с учеными степенями. Мнимых авторитетов
и дутых величин становится чрезмерно
много. Включенная в официальное
пространство модернизированная культура
все больше оказывается невостребованной.
Светские, рационалистические и гуманистические
начала в "позднесоветской" культуре
"задыхаются". После фактического
возобновления "холодной войны" советское
общество стано- вится все более
закрытым. Один из многочисленных показателей
этого процесса - перевод цензурой
в разряд запрещенных к публикации
в открытой печати все большего числа
сведений о народном хозяйстве СССР.
Снижается эффективность обширной
сети "мозговых центров". Поворачивающее
в сторону политического консерватизма
коммунистическое руководство все
меньше нуждается в их продукции.
Коммунистический режим явочным
путем начинает свер- тывать технократическую
реформу - одну из основ идеологии
согласия в высшем партийном руководстве
после отстранения от власти Н. Хрущева.
Это сопро- вождается конфликтами
консервативного крыла высшего
партийного руководства с ориентированной
на модернизацию субэлитой. В ряде случаев
происходит отторжение "реформаторов"
из партийного аппарата. Порой им трудно
уживаться внутри партийного аппарата,
они чувствуют, что их работа лишается
внутреннего смысла. Возобновление
социального кризиса советского
общества с конца 70-х годов, обусловленное
снижающейся эффективностью официальной
экономики, перегружен- ностью социальной
инфраструктуры и девальвацией трудовых
усилий, оказывает нарастающее давление
на начавшие рутинизироваться социальные
структуры. Ощу- тимое ухудшение
ситуации на потребительском рынке
и снижение темпов жилищного строительства
девальвируют ценности "благосостояния",
которые продолжают санкционироваться
официальной культурой. Коммунистический
режим оказывается не в состоянии
убедительно подтверждать одну из основ
его секуляризированной
3 ОНС, № 3 65
системы политической легитимации.
Это рождает острое напряжение внутри
офи- циальной культуры. Начинается омертвление
связей ценностей "благосостояния"
с официальной куль- турой. Растущую
привлекательность приобретают
трудовые усилия за границами ин- ституционализованной
экономики или в ее "щелях"
и "разломах" (различные формы
"приработков", включая "левую
работу", стройотряды, нелегальную
торговлю, воров- ство). Кризис позднесоветской
"потребительской культуры" накладывается
на кризис позднесоветской "приватной
культуры", порожденный обострением
социальных про- тиворечий советской
урбанизации. Как индустриализация,
так и урбанизация по- стоянно
создавали в советском обществе
предпосылки то для вытеснения, то
для расширения культурной архаики
вместе с ее социальными носителями
— маргинали- зирующимися сельскими
мигрантами. Советские крупные города
заполняются лимитчиками и новыми
мигрантами. В то время когда второе
я третье поколения советских
горожан праздновали "реформу
повседневности", а их дети активно
строили "молодежную субкультуру",
в движение приходят архаические
пласты культуры, постоянно воспроизводившиеся
в "поздне- советский" период миграцией
и бытовой неустроенностью новых
горожан в первом поколении. Противоречие
модернизации с советской "протокультурой"
("культурной архаикой" мигрантов
и люмпенов) обостряется. Культурная архаика
вступает в конфликт с расширившимся молодежным
пластом неформальной модернизированной
культуры в естественной среде существования,
которую делят между собой обе субкультуры,
- на улице. Возникает такой феномен, как
"гопники". Молодежная среда дифференцируется
не только культурно, но и идео- логически.
Появляются фашистские и полуфашистские
группировки. По некоторым свидетельствам,
к 80-м годам они начинают вытеснять советских
хиппи с улицы. Социальный кризис активизирует
компенсаторные механизмы "позднесоветской"
культуры. Ведущим культурно санкционированным
механизмом массовой компенса- ции становится
пьянство. Особое место пьянства в "культуре
повседневности" было унаследовано
советским обществом от дореволюционного.
Это придавало ему глу- бокую укорененность
в культурной традиции и наделяло социальной
устойчивостью. Повальное пьянство на
заключительном этапе "позднесоветского"
периода свиде- тельствовало о его превращении
в "гиперкомпенсацию". В разной степени
пьянство пронизывает все социальное
пространство "позднесоветского"
общества - от модер- низированных пластов
официальной культуры до архаической
культурной "подпоч- вы". Советские
рабочие, вплотную соприкасавшиеся с культурной
архаикой, и марги- налы, всегда бывшие
ее эпицентром, постоянно находились в
зоне активного притя- жения "культуры
пьянства". Новым стало распространение
"культуры пьянства" на носителей
модернизированных пластов культуры.
"Культ застолья" прочно утверждается
среди представителей науки и официальной
культуры, а также работников многочисленных
советских учреждений. Пьянство В. Высоцкого
и В. Шукшина - признанных кумиров неофициальной
культуры 70-80-х годов - встречает в этой
среде сочувственное понимание. Новым
явлением становится "культ пьянства"
и среди культурных неформалов. Там пьянство
превращается не только в составную часть
периферийного образа жизни, но и в источник
новых выразительных средств. Ярким примером
чисто эстетического сращивания неофи-
циальной культуры с "культурой пьянства"
стала популярная повесть "Москва- Петушки"
В. Ерофеева, знакомившая читателей с "алкогольным
фольклором" и целиком построенная
на использовании художественных возможностей
"предельных" алкогольных состояний.
С культурой пьянства оказались совместимы
почти все формирующиеся субкультуры.
Практически ни одна группа населения
не обладала культурным иммунитетом против
него. Другой механизм культурно санкционируемой
массовой психологической компен- сации
- широкое использование ненормативной
лексики. Как и "культура пьянства",
66
брань стала конкретным проявлением
культурной архаики, активизировавшейся
в обстановке социального кризиса,
поразившего "позднесоветское" общество
с конца 70-х годов. Социальная катастрофа
и последующая тоталитарная реконструкция
во многом изменили статус ненормативной
лексики в советской культуре.
Из традицион- ного механизма "проективной
разрядки" ненормативная лексика
превратилась в часть речевого этикета
двух социально родственных и
культурно близких творцов тота-
литарной реконструкции - наиболее массового
типа советского руководителя и маргинала.
В культуре советской повседневности
ритуализированное пьянство и брань
служат главными атрибутами "простонародного"
жизненного стиля в такой же степени,
как стилизованные атрибуты "классического
наследия" - частью сталинской "высокой"
культуры (гипсовые статуи, художественно
оформленные урны для мусора и
принудительная классическая музыка из
репродукторов). Подобно пьянству, распространение
брани в советском среднем
классе стало приз- наком кризиса
модернизированного пласта "позднесоветской"
культуры под натиском нового пришествия
культурной архаики. Яркие примеры
сращивания неформальной культуры с "языковой
архаикой" - роман Ю. Алешковского "Николай
Николаевич", целиком построенный на
ненормативной лексике, и короткие сатирические
стихотво- рения И. Губермана ("гарики"),
в которых брань использовалась для придания
им большей остроты. В "позднесоветской"
культуре пьянство вместе с бранью формируют
доминирую- щие образцы в системе социальной
идентификации - "мужскую" и "национальную"
идентичность (признак "настоящего
мужчины" и черта "русского характера").
Таким образом, несмотря на достаточно
глубокую модернизацию, "позднесоветская"
культу- ра сохраняет глубинную связь
со своим исходным состоянием - перевернутой
куль- турной иерархией, в которой тоталитарная
реконструкция закрепила гегемонию культуры
архаики над культурой современности.
Предпосылки второй модернизации:
"большая коалиция" модернизированных
субкультур В последние годы существования
"позднесоветского" общества официальная
куль- тура отличалась крайней противоречивостью.
Усиление политического консерва- тизма,
кризис модернизированной культуры
и активизация культурной архаики
соче- тались с сохранением рационалистических
тенденций. Одна из форм проявления рационалистической
тенденции в официальной культуре
- уже упоминавшийся бум литературы
по "критике буржуазных теорий".
Последняя, правда, часто принимала
"квазирационалистическую" форму.
Другим проявлением указанной тенденции
стало усиление рационалистических
интерпретаций политической проблематики
в официальной культуре. Они проникали
в самую сердцевину официальной
системы массовых коммуникаций. На
ТВ появился незнакомый прежде феномен
популярного политического обозревателя,
который сохранился вплоть до "перестройки".
Устойчивость культурной модернизации,
несмотря на возросший политический
консерватизм, в значительной степени
объясняется начавшимся преодолением
исход- ных культурных различий в
верхах "позднесоветского" общества.
Возникал фактиче- ский союз технократической
части руководства с ориентированными
на модер- низацию субэлитами. Одновременно
с расширением модернизаторских
субэлит, но гораздо более медленными
темпами, шел процесс обновления
в высшем партийном руководстве,
который выражался в постепенном
подъеме по карьерной лестнице наиболее
рациональных его представителей (Ю.
Андропов, М. Горбачев, Э. Шеварднадзе,
А. Яковлев). Появление и последующее
усиление таких людей в партийном
руко- водстве увеличило зону взаимопонимания
с технократической, а потом и
рефор- мистской субэлитами.
3* 67
Андропов и Горбачев принадлежат
уже к новому типу партийного руководителя
- современному, рациональному и
вполне культурному ( в "узком" смысле).
Это сказы- вается в интеллектуальном
кругозоре, эстетических запросах, а
также безусловном отторжении унаследованного
от сталинской эпохи образа жизни
партийной верхушки, включавшего "барство",
антиинтеллектуализм и приверженность
"культуре пьянст- ва". Данные персонажи
представляют модернизированный пласт
"позднесоветской" культуры. На закате
советского общества существование
культурного многообразия в моностилистической
форме становится все более невозможным.
"Позднесоветская" культура и
общество подошли к "точке бифуркации".
Обозначились два возможных направления,
каждое из которых опиралось на сформировавшуюся
к тому времени в обществе "большую
коалицию субкультур". В культурологическом
смысле одно подталкивало к возобновлению
"сакрализующей травмы", другое
- к решительной модернизаций культуры.
Отношение к модернизации становится
главной раздели- тельной линией,
поляризующей "позднесоветскую"
партийную элиту, субэлитные группы
и советский средний класс. В
состав одной коалиции входили взаимно
сближающиеся формирующийся "совет-
ский консерватизм", антизападнический
некоммунистический русский традициона-
лизм и культура архаики. Вторая коалиция
тогда еще включала технократов из высшего
партийного руководства, которых первоначально
поддержали "советские государственники",
и модернистски ориентированную часть
субэлитных групп. В социальном пространстве
"позднесоветского" общества субкультуры
становятся опорой для вертикальных связей,
которые сводят воедино прежде трудносовместимые
политические и социальные силы - технократическую
часть высшего партийного руководства,
ориентированные на модернизацию субэлиты
из "вспомогательных эшелонов" официальной
идеологии и элиту интеллигенции. "Большая
коалиция" субкультур делает возможным
возникновение политической "большой
коалиции" реформаторов, просуществовавшей
до конца 80-х годов. Как и в преддверии
первой модернизации, политический выбор
советской элиты в конечном счете был
определен тем, что консервативная группировка
не смогла предложить никаких достаточно
убедительных рецептов решения экономических
и оборонных проблем. Значение интеллигенции,
похоже, в полной мере было осознано технократами.
Они помнили ошибки первой модернизации
(постоянные конфликты Хрущева с интеллигенцией)
и были намерены их больше не повторять.
Однако не оценили или просто не заметили
того факта, что в преддверии планируемого
ими "второго издания" технократической
реформы к интеллигенции перешла роль
куль- турного лидера общества. Исходная
"негерметичность" культуры позволяла
культур- ному лидерству быстро перерасти
в политическое.