Историческая наука и историческое сознание на рубеже веков

ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА И ИСТОРИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ

Б.Г. Могильницкий

   Есть  что-то магическое в рубежных датах  истории. Властно влекут они к себе взоры современников, пытающихся не только заглянуть в будущее, но и осмыслить прошлое. Так было, наверное, всегда. Так происходит и сейчас. Тем более, что в определенном смысле XX столетие уже завершилось, или, точнее сказать, закончился, говоря словами известного английского историка Э. Хобсбаума, "короткий XX век", который он датирует !914-1991гг'. Это был век колоссальных трансформаций во всех сферах человеческой жизни, всесторонняя объективная оценка которых еще ожидает своих исследователей. Очевидно лишь одно: войны и революции, стремительный научный и технологический прогресс радикально изменили мир, а с ним вместе и положение нашей науки в системе его духовных ценностей и ориентиров.

   Безвозвратно  ушла в прошлое старая традиционная историография, высокомерные претензии которой быть "учительницей жизни" сочетались со столь же амбициозными притязаниями на понимание сокровенных тайн прошлого, настоящего и будущего и гносеологической невинностью. Знаменитые слова Ф. Еизо "я многого не знаю, но понимаю все"² могут рассматриваться своеобразным кредо этой историографии, выражавшим ее научный и социальный статус.

   На  смену пришло сомнение в самой  нужности истории в этом галопирующем мире. Прозвучавший на одном из съездов западногерманских историков сакраментальный вопрос "Зачем еще история?"³ стал знаковым для нашего века. В той или иной форме, явно или имплицитно он присутствует во многих дискуссиях о судьбах нашей науки. Явственно он слышится и в так называемом "постмодернистском вызове", поставившем под сомнение

5

самое понятие социальной реальности, равно  как и веру в возможность исторического познания.

   Сегодня с определенной уверенностью можно  полагать, что сообщество историков в целом отторгает эти похоронные настроения. Хотя и сейчас все обстоит не так просто. Процесс выработки новой парадигмы истории взамен рухнувшей оказался чрезвычайно длительным, сложным и противоречивым. Не здесь ли следует искать глубинные истоки теоретико-методологического кризиса исторической науки, разговоры о котором не прекращаются на всем протяжении XX в.? В процессе радикальных трансформаций XX в. существенно изменилось понимание самой природы исторического познания. Пожалуй, раньше и отчетливее всех это осознали основоположники школы "Анналов". "В крови и муках, — писал Л. Февр, — рождается новое человечество. А стало быть, вот-вот должна родиться и новая история, новая историческая наука, сообразная с этими непредсказуемыми временами"⁴.

   Эта наука, становление которой приходится на вторую половину XX в., особенно на его последние десятилетия, формирует новое понимание задач истории, а следовательно, и ее места в обществе. Это место, пожалуй, не менее значительное, чем то, которое она занимала в прошлом столетии, но — иное. Из среды непосредственного, преимущественно политического, действия оно перемещается в общекультурное пространство. Перестав быть "политической педагогикой" (Т. Моммзен), она превращается в антропологически ориентированную социокультурную дисциплину, изучающую человека во времени во всех многообразных аспектах его поведения и чувствования. Но тем самым в число ведущих проблем исторического изучения выдвигаются исследования различных форм мировидения человека прошлого, понимание им своего места в истории, групповых и индивидуальных социокультурных установок.

   Так мы подходим к теме исторического  сознания как одной из фундаментальных  социокультурных категорий, характеризующих жизнь человеческого общества. Речь идет о важнейшем цивилиза-ционном признаке, отличающем вид homo sapiens от всех остальных сообществ живых существ, обитающих на нашей планете.

   Историческое  сознание обладает сложной многоуровневой структурой, и на каждом из его уровней происходит встреча с 

историей. История всегда была хранительницей памяти. Уже Геродот видел свою задачу в том, чтобы спасти от забвения деяния эллинов и варваров. Память, по точному выражению Блаженного Августина, это "настоящее прошедшего"⁵. Создавая эффект присутствия прошлого в настоящем, история оживляет прошлое, заставляя его давать ответы на волнующие современность вопросы.

   Но  составляя необходимый структурообразующий  элемент исторического сознания, память, вопреки мнению некоторых отечественных философов⁶, отнюдь не исчерпывает его содержание. Сегодня все отчетливее утверждается понимание того, что "стержнем исторического сознания во все времена являлось историческое настоящее, сущее"⁷. Ибо историческое сознание есть сознание интерпретирующее, конструирующее образ прошлого, сообразуясь с социокультурными запросами современности. Неудивительно поэтому, что как набор бытующих в обществе представлений о прошлом, так и, в особенности, их восприятие не являются величиной постоянной. Происходящие в обществе перемены порождают у него новые вопросы к минувшему, обусловливая складывающийся в общественном сознании образ прошлого, и чем значительнее эти перемены, тем радикальнее он изменяется.

   Радикальный, даже катастрофический, характер совершившихся в XX в. перемен обусловил как радикальную трансформацию исторического сознания, так и вытекающие отсюда задачи той новой исторической науки, о которой писал Л. Февр. Как никогда актуально, особенно для нас, звучат слова французского ученого о том, что историей заниматься нужно. "В той мере, в какой она — и только она — помогает нам жить в теперешнем мире, потерявшем последние остатки устойчивости, жить не одним только чувством страха..., не одной только заботой о том, как бы продержаться еще хоть несколько часов, как бы сохранить над головой зияющую дырами крышу и проломанный потолок"⁸.

   По  существу речь идет о формировании нового исторического сознания, способного адекватно осмыслить совершающиеся в мире перемены. Это — гуманистическое сознание, так как оно Центрируется вокруг человека в истории. Ибо, продолжим мысль Л. Февра, "история — это ответ на вопросы, которые неизбежно встают перед современным человеком"⁹.

  Отвечая на них, историческая наука становится неотъемлемой частью духовной атмосферы, пытаясь помочь человеку адап-

тироваться  к современному миру и вместе с  тем сделать его более человечным и гармоничным.

   Отсюда  вытекает проблема восприятия прошлого как одной из центральных задач нашей науки в формировании исторического сознания. В самом общем виде существо этой проблемы сводится к тому, помогает или препятствует конструируемый историками образ прошлого гармонизации общественных отношений, укреплению духовных основ общества, упрочению в его сознании связи времен как необходимой предпосылки его устойчивого и полнокровного развития, утверждению национальной идентичности.

   Здесь следует оговориться. Всякое человеческое общество, за исключением может быть, только первобытного, имеет по своей структуре выраженный гетерогенный характер. И чем более обширным и развитым оно является, тем сложнее его структура, включающая разнородные социальные, религиозные, расовые, этнические группы, каждая из которых имеет свое собственное прошлое, собственный исторический опыт и вытекающее из него свое видение настоящего.

   Сказанное — очевидная до банальности истина. Но она порождает совсем небанальные, не имеющие легкого решения вопросы, имеющие прямое отношение к обсуждаемой проблеме. Вот некоторые из них. Может ли в таком гетерогенном обществе существовать единая национальная традиция в подходе к прошлому? Могут ли, например, одинаково воспринимать его потомки героев революции и её жертв? Могут ли различные группы, составляющие это общество, одинаково оценивать переломные события прошлого, кардинально повлиявшие на их положение в настоящем? И, наверное, главный вопрос: можно ли вообще применительно к такому обществу говорить о существовании единого образа прошлого, способного претендовать на его целостное восприятие?

   Очевидно, на эти вопросы нет однозначного ответа, так как, действительно, представления о прошлом различных социальных, этнических и иных групп не являются идентичными. У каждой из них имеется "свое" и "чужое" прошлое, свои ценностные ориентиры в его оценке, своя историческая мифология. Тем уместнее отметить возможности исторической науки в преодолении такого разорванного исторического сознания и формировании единого, гармонизирующего настоящее образа прошлого. 

   Особенно  важно подчеркнуть, что речь идет не просто о теоретических рассуждениях на этот счет, но и о конкретно-исторических исследованиях, раскрывающих незаурядные возможности нашей науки в формировании гуманистического исторического сознания. В рамках новой социальной истории обретают свои голоса народные низы, угнетенные социальные, этнические, религиозные меньшинства, женщины, маргиналы. Знамением времени стало возникновение мультикультурной истории как "культурного императива"¹⁰ традиционной историографии.

   Максимально полное освещение прошлого и формирование на этой основе его единого примиряющего образа все увереннее становится предметом историографической практики. Концеп-туализируясь вокруг человека, связывая его настоящее с прошлым, этот образ представляет собою сложную многокрасочную картину, пронизанную дыханием "живой истории". В фокусе его не абстрактная личность, а человек социальный, принадлежащий к определенной общности и обладающий соответствующей, исторической памятью. Естественно, что в различных общностях эта память неодинакова, но высшую свою цель новые социальные историки в том и видят, чтобы способствовать ее гармонизации, акцентируя в создаваемом ими образе прошлого не то, что разъединяет различные группы, составляющие современное общество, а то, что их сближает. Так формируется общая историческая память, а следовательно, и объединяющее историческое сознание, которое сплачивает общество, педалируя лежащие в его основании общие духовные ценности.

   Показательным примером подобной мультикультурной гуманистической ориентации новой социальной истории может служить фундаментальное исследование американской национальной идентичности, принадлежащее перу видного специалиста в области изучения этнической истории США, профессора Калифорнийского университета в Беркли Рональда Та как и. Эта книга примечательна своим рельефным воплощением связи современности с историей, ее прямого и стремительного влияния на определение конкретных задач исторической науки в формировании образа прошлого в историческом сознании. Остановимся поэтому на ее характеристике подробнее.

   Книга вышла -в свет вскоре после крупнейших в новейшей американской истории расовых беспорядков в Лос-Анджелесе в 

8

апреле 1992 г., унесших десятки жизней и  причинивших материальный ущерб на сумму в почти миллиард долларов, и представляет собою развернутую попытку их осмысления в ключе обсуждаемой в настоящей статье проблематики. Показывая в своей книге расовое и культурное многообразие страны, автор определяет ее как "рассказ о наших современных усилиях создать новое общество в Америке"¹¹.

   Образно говоря, на всем этом рассказе лежит  багровый отсвет Л ос-Анджеле ее ких пожарищ, ярко высветивших драматический вопрос, "не являются ли этнические конфликты в мире, подобные "этнической чистке" в Боснии и кровавым столкновениям между мусульманами и индуистами в Индии, прологом для Америки?"¹³. По существу вся книга представляет собой попытку развернутого ответа на этот вопрос, ответа далеко не однозначного. Такаки с болью говорит об усиливающемся расовом кризисе в США, перечисляет его тревожные признаки и симптомы, указывающие на реальную опасность дезинтеграции американского общества, торжества замешанной на расовой ненависти групповой идентичности. Единственную альтернативу этому Р. Такаки видит во. взаимопонимании различных этнических групп. Отсюда вытекает для него важнейший урок Лос-Анджелесе ко го взрыва. Приводя слова Мартина Лютера Кинга о том, что "мятеж есть язык невыслушанности", он указывает на "необходимость для всех нас стать слушателями"¹³.

   Но  слушать и понимать друг друга возможно лишь в контексте истории, ибо, настаивает Такаки, американская история есть этническая история. Так вырисовывается целевая установка книги, написанной, по словам автора, "с мультикультурной перспективы". В центре его внимания расовые и национальные меньшинства, но не как безмолвствующий пассивный объект эксплуатации и насилия со стороны англо-саксонского большинства, а как активный субъект американской истории. В книге предпринимается обстоятельное исследование истории США, начиная с колонизации "Нового Света" и кончая Лос-Анджелесскими событиями 1992 г., главным субъектом которой выступают индейцы, афроамериканцы, латиноамериканцы, евреи, азиатские американцы и другие группы, участвовавшие в создании уникальной культуры этой страны. Они, подчеркивает Р. Такаки, "были действующими лицами в истории, а не просто жертвами дискри-

10