Эрнесто Че Гевара как символ эпохи 60-х

  К середине 60-х западная молодежь пришла к заключению, что старшие поколения  лгали ей. Двадцатилетние всегда так  думают и всегда бунтуют против отцов. Однако в 1968-м у двадцатилетних были особые основания бунтовать: Запад действительно зашел в нравственный тупик. С детства двадцатилетние слышали одно и то же: они живут в лучшей части земного шара, свободной и процветающей. С точки зрения отцов это было оправдано. После войны многие страны по ту сторону Берлинской стены вступили в эпоху экономического подъема. Старшее поколение, пережившее войну, провозгласило западное общество практически совершенным и единственной проблемой считало борьбу с коммунизмом. Не стоит попусту раскачивать лодку. Лучше следовать по проторенной колее: университет - работа - покупка автомобиля - покупка дома - покупка еще одного дома - завещание - кладбище. Не надо высовываться. Жизнь должна протекать по добропорядочному шаблону. А иначе что подумают коллеги и соседи? Иными словами, молодежь оказалась в тисках ценностей среднего класса - несомненно, гарантирующего стабильность и процветание, но в то же время невыносимо скучного, ограниченного и, с ее точки зрения, лживого [9].

  Новое поколение задавало вопросы. Что  делают в 1968-м году американские войска во Вьетнаме? Борются с коммунизмом? Но при чем тут вьетнамские  дети, погибающие под американскими  бомбами? А кстати - зачем конкретному 20-летнему Джону идти в такую армию? А зачем Запад поддерживает режим «черных полковников» в Греции? Что, тоже во имя борьбы с коммунизмом? Постойте, а что происходит в самих странах Запада? Почему убили Мартина Лютера Кинга (кстати, в апреле того же 1968-го)? Почему до сих пор в США есть негритянские гетто? Почему в рабочих предместьях Парижа сохранились самые настоящие трущобы? Почему на юге Италии недоедают дети? Почему в лучших университетах процветает административный диктат? [9]

  К тому времени не осталось ни одной  политической партии, к которой оппозиционная  молодежь могла бы пристать. Социал-демократия давно обуржуазилась. Коммунисты погрязли в политических склоках, к тому же большинство из них ориентировалось на сталинистскую Москву, которую свободно мыслящая молодежь сильно не любила. Сложилась ситуация, в которой «юноше, обдумывающему житье», надо было искать новых кумиров. И таковые нашлись: Мао Цзэдун, Че Гевара, Маркузе, Фанон, Дебре. Именно они стали кумирами «новых левых» [9].

  В январе 1957 года в парижском отеле  «Ритц» ждали приезда великого комика Чарли Чаплина. Швейцары вытягивались во фронт. Директор отеля раз в две минуты подбегал к дверям: «Еще не приехал?» В суматохе никто не обратил внимания на группу молодых людей, выстроившихся перед отелем.

  В тот момент, когда машина Чаплина  показалась из-за поворота, юные радикалы развернули плакаты: «Мошенник чувств и страданий!», «Сопливый гуманист!», «Фашистское насекомое!», «Убирайтесь домой, мистер Чаплин!» Прежде чем демонстрантов скрутила полиция, они успели раздать несколько сотен листовок. Франция была в шоке. Устроитель акции, девятнадцатилетний Ги Дебор, торжествовал [10, с. 88].

  В конце 1950-х кружок Дебора регулярно  атаковал общественное спокойствие. Во время пасхальной службы, переодетый монахом-доминиканцем художник Мишель Мурр забрался на амвон собора Нотр-Дам  де Пари и полчаса пичкал прихожан атеистической пропагандой. Парижские галереи выставляют картины авангардиста Конго. Когда критика признала произведения художника последним словом современной живописи, Дебор раскрывает карты: полотна намалеваны самцом шимпанзе.

  В 1957 году Ги Дебор основывает организацию, ставшую иконой для сегодняшних «новых левых» — Ситуационистский Интернационал. В него входят несколько авангардных художников, поэтов и киношников. По всей Европе у Дебора появляются единомышленники.

  Скоро сторонники ситуационистов захватывают власть в студенческом профсоюзе Страсбургского университета. Они увольняют всех профессоров, распускают университет — один из старейших во Франции, — а на все деньги из его казны печатают порнографические комиксы, которыми оклеивают стены города [10, с. 90].

  Дело  кончилось судебным разбирательством. Прокурор зачитывает обвинительное  заключение. В нем говорится, что  молодые бунтари «отвергли все  моральные устои, цинично возвеличили  воровство и провозгласили Всемирную  Революцию Непрекращающегося Оргазма». Ситуационисты поблагодарили прокурора, распечатали его речь и принялись распространять ее в качестве листовки.

  К весне 1968-го идеи Дебора подводят Францию  к грани, за которой следует вооруженное  восстание. Об учебе студенты забывают окончательно. В одном только Нантерском университете (в пригороде Парижа) с января по апрель проходит 49 случаев массовых беспорядков. Студенты громят офисы американских фирм и захватывают административные здания.

  Первомайская  демонстрация в Париже заканчивается  кровавым побоищем. Власти не выдерживают и объявляют о закрытии Нантерского университета. Туда вводят Роты республиканской безопасности — CRS. Этот французский ОМОН используется только для подавления беспорядков среди гражданского населения.

  Студенты  переворачивают полицейские машины и булыжниками бьют окна. Для тихого Парижа такое было в диковинку [10, с. 91].

  Волнения  начались со студенческих выступлений  против существующей системы образования. Они вспыхнули в университете Нантэрр, в рабочем предместье Парижа. Когда власти закрыли Нантэр, взбунтовалась Сорбонна.

  Президент Шарль де Голль в это время  находился с визитом в Румынии. Прерывать визит упрямый де Голль  не собирался. По телевидению выступил премьер-министр Жорж Помпиду. «Правительство должно защитить республику, - заявил он. - И правительство ее защитит». К 30 тысячам парижских полицейских было добавлено еще 20 тысяч отборных служак из провинции. Им противостояло 30 тысяч студентов. Сорбонна была закрыта. Война с полицией перекинулась на улочки Латинского квартала.

  Латинский квартал превратился в поле боя: сожженные автомобили, деревья, вырванные  с корнем, разбитые витрины, развороченные  брусчатые мостовые. Студенты начали строить баррикады. Над многими  реял красный флаг. Полиция пошла  на штурм.

  Парижские обыватели, разъяренные тем, что взрослые мужики избивают дубинками их детей и внуков, приняли сторону студентов. Из окон на головы полицейских полетели цветочные горшки. 24-часовая всеобщая забастовка и полумиллионный марш протеста в Париже заставили правительство понять: Франция выходит из повиновения. Волнения охватили провинцию [9].

  Помпиду пошел на уступки. Сорбонна стала  управляться студенческими ревкомами. Появились аудитория имени Че Гевары, плакаты «Запрещается запрещать!» и объявления «Кури что хочешь - хоть анашу». Статуи Пастера и Гюго покрыли красными флагами.

  Де  Голль наконец прервал свой визит  в Румынию и вернулся в мятежный Париж. Он устроил правительству  разнос, с солдатской прямотой заявив: «Реформы - да, бардак - нет!» Генерал обратился к народу с предложением провести референдум: поддерживает ли Франция своего президента. Революционеры предпочли дать ответ немедленно: по городам Франции прокатилась волна уличных боев. Студенты орудовали дубинками, цепями и ломами. Они забирались на крыши и оттуда осыпали полицейских градом камней. С баррикад в стражей порядка полетели «коктейли Молотова». Полиция применила гранаты со слезоточивым газом. В ответ студенты принялись поджигать баррикады.

  Проснулся рабочий класс. По всей Франции рабочие  захватывали фабрики, брали заложников, запирали ворота и начинали митинговать. Ошалевшие власти не знали, что делать: отчетливых требований почти ни у  кого не было. Однако выручили коммунисты, под влиянием которых «протест вообще» сменился перечнем конкретных условий: повысить заработную плату, сократить рабочий день, улучшить условия труда. Бастовали 10 миллионов человек. Туристы тысячами бежали из страны.

  В самих западных столицах волнения постепенно стихли. Власти пообещали студентам реформу высшей школы, рабочим - прибавку к жалованию. Буржуазный строй молодые революционеры уничтожить не смогли [9].

  Однако  после 1968-го года западный мир стал другим. Средний класс стал делиться с неимущими, да и сам он изменился: к середине 70-х в его ряды влились те, кто в 1968-м сражался на баррикадах. Расовая дискриминация стала исчезать на глазах. Американцы не только вывели войска из Вьетнама, но и отменили всеобщую воинскую обязанность. Инакомыслие было узаконено. Отныне в западном лексиконе навсегда утвердилось понятие альтернативного образа жизни, и коммуны, кооперативы, общины стали расти как грибы после дождя: в них объединялись и хиппи, и те, кто хотел создать микрообщество по своим законам. У бунтарей появилась законная и мирная социальная ниша. Баррикад больше не строили, Че Гевара стал просто лицом на модной майке. [9].

  Однако 1968-й год оставил по себе и несколько  бомб замедленного действия. Немногочисленные революционеры, верные прежним кумирам, от уличных боев перешли к политическому  терроризму. Особенно пострадали Западная Германия (от группы Баадер-Майнхоф) и Италия (от «Красных бригад»). Затем Терроризм расползся по всему миру, однако «Красные бригады» давно разгромлены. Весной 1998-го года объявила о самороспуске «Вооруженная фракция Красной армии», происшедшая от группы Баадер-Майнхоф [9]. 
 

  2.4 Левый терроризм 
 

    Террористическое движение, начавшееся в конце 1960-х годов и известное как городская герилья или левый терроризм, несомненно вошло в историю как одно из самых ярких событий ХХ века. Сейчас существует огромное количество фильмов, романов, документальных книг посвященных этой волне левого террора. Такие организации как РАФ, «Красные бригады», «Рэнго Сэкигун» стали мифом двадцатого века. Их наряду с Коминтерном, партией большевиков и Национал-социалистской партией Германии можно отнести к самым интересным и загадочным организациям нашего столетия.

Чтобы понять сущность феномена левого терроризма и причины его возникновения  необходимо заглянуть в прошлое [3]. 
Источником более близким по времени и менее скрытым от глаз наблюдателя является реакция мирового революционного движения на ревизионизм, который возник в КПСС после смерти Сталина: стремление к обуржуазиванию, мирному сосуществованию с Западом, окончательный отказ от идеи мировой революции.

   На волне о недоверия к ревизионистам с одной стороны образовался маоизм, а с другой – радикальное левое студенческое движение связанное с идеями новых левых. Новые левые подпитывались к тому же и определенными антисоветскими идеями, которые, начиная с 1956 года, были связаны разоблачением «культа личности». Поэтому «новым левым» изначально была свойственна некая амбивалентность: с одной стороны – тяга к вооруженной борьбе, с другой – отрицание советского опыта, как недемократического. Это движение возникло практически одновременно в ряде ведущих стран мира: в США, Японии, Франции, Германии и Италии – в начале 60-х годов. И развиваясь, оно дало мощнейший всплеск студенческих бунтов продолжавшихся на протяжении 5 лет с 1967 по 1972 годы, бушевавших почти синхронно в целой группе развитых стран Запада [3]. 
     Из рядов студенческих радикалов и вышло поколение террористов 70-х годов. Они творили собственные, и их мифология была тесно связана с борьбой партизан Латинской Америки. Конечно они ссылались и на опыт Октябрьской революции и на опыт Парижской Коммуны, но в гораздо большей степени на них влияло национально-освободительное движение.  
     Больше всего на них оказала влияние латиноамериканская герилья. Ее можно разделить на два этапа: первый этап – до конца 50-х годов. Из этого этапа известна только Куба, потому что она победила, но герилья шла по всему континенту и в Парагвае, и в Никарагуа, и в Венесуэле. С начала 60-х годов начинается новый виток герильи, которая почти сразу же перерастает в городскую герилью. Эта герилья была уже хорошо разрекламирована и ее лидеры стали широко известны. Прежде всего, это Че Гевара, который уехал сначала в Заир, где готовил ангольских партизан, но эта его эпопея никого не интересовала. А вот боливийский эпизод стал одним из центральных мифов ХХ века. Че Гевара в Боливии мало чего достиг он почти целый год ошивался по джунглям с отрядом в 20 человек, и никто из местных крестьян к нему не вступил. Хотя история попытки Че Гевары разжечь герилью в Боливии – это история сплошных провалов. Даже в Перу, не говоря уже о Венесуэле и Колумбии, были в то время партизанские вожди, которые сулили добиться настоящих успехов. И эти люди такие как перуанец Луис де ла Пуэнте, Фабио Васкес из Колумбии, которые были крупнейшими интеллектуалами писали партизанские дневники, статьи, которые вкупе с публикациями Че Гевары попадали в Европу и служили интеллектуальной пищей для европейских ультралевых [3].