Российско-американские отношения: возможно ли взаимовыгодное сотрудничество

       Российские  политики, экономисты, военные и  публицисты страдают от противоположного синдрома: они зациклены на США, что  само по себе порой превращается в  проблему. Даже многие шаги Москвы на европейском  или китайском направлениях, имеющих  для нее огромное самостоятельное  значение, продиктованы стремлением  что-то доказать или продемонстрировать Вашингтону. Под такой зацикленностью есть, однако, реальная основа. В ряде областей влияние американской политики на Россию действительно исключительно велико: это экономика и финансы (кредиты МВФ, схемы реструктуризации долгов, условия вступления в ВТО), военно-политическая  сфера (планы строительства НПРО), предоставление различных грантов, выдача виз и др. Практически во всех случаях Россия выступает в роли просителя.

       Американское  влияние даже в малой степени  не уравновешено обратным  влиянием России на Америку, что рождает понятный психологический протест. Конечно, в США есть влиятельные силы, видящие  не только слабость России, но и ее возможности - реальные или потенциальные (ядерный  потенциал, геополитическое положение, природные богатства, сравнительно высокий образовательный уровень населения, опыт мыслить и действовать глобально).

       Точно так же и в России существуют круги, способные сбалансированно воспринимать США и готовые проводить многомерную  политику на различных региональных направлениях. Тем не менее эти группы не всегда одерживают верх в спорах у себя дома.

       За  прошедшее десятилетие и в  США, и в России общественные представления  друг о друге серьезно ухудшились. При этом образ Америки в глазах россиян весьма противоречив: немалая  часть населения считает внешнюю  политику Вашингтона агрессивной, гегемонистской и недружественной, но при этом вполне доброжелательно относится к  США как стране и к американцам  как людям. Более того, даже те, кто  отвергает политику Вашингтона, спокойно воспринимают многие американские бытовые  стандарты. Образ России в глазах американцев более однороден, но и отрицателен; он включает в себя не только государственную политику (война в Чечне, поддержка недружественных  США режимов, ограничение свободы  слова), но и общественные явления  (всеобщая коррупция, "русская мафия").

       Существенно изменился за последние годы и  образ мысли элит. В России на смену казенному марксизму-ленинизму  как всеобщей системе координат  пришли государственничество и традиционная геополитика. В известном смысле в идеал была возведена политика Александра III с ее приверженностью  державности, консерватизму, патернализму, независимостью от Запада и опорой на "двух единственных верных друзей России" - армию и флот. В Америке же всеобщим поветрием стала не геополитика, а глобализация во всех ее проявлениях, а также плоды НТР - от коммерции в Интернете до клонирования живых существ и генетически модифицированной пищи. Создается впечатление, будто американцы из ХХ века вступили в XXI, а российские элиты - в XIX, а потому мысленно им чрезвычайно трудно сойтись вместе.

       Естественно, что подобная расстыковка увеличивает  и разрыв в понимании друг друга. Вероятно, россияне, работающие на одном  из "островков" всемирного финансово-экономического архипелага, вполне адекватно понимают сегодняшнюю Америку и ее проблемы. Россия со своей стороны несравненно  прозрачнее для внешнего мира (и прежде всего для ), чем бывший Советский Союз. Однако в целом элиты намного хуже понимают мотивы и движущие силы политики другой стороны, чем во время холодной войны, когда взаимоотношения определяла сравнительно узкая и весьма формализованная сфера военно-политического противостояния и идеологического соперничества.

       В России этот парадокс коренится в  ущербности преимущественно геополитического мышления, а в США, где глобализация причудливо сочетается с провинциализмом, - в сосредоточении главным образом  на внутренней повестке дня.

       Естественно, что в новом мире у России и  США принципиально разные  комплексы  интересов (номинально они совпадают  частично, а по степени  приоритетности задач - крайне редко). Зеркальность и  заданная противоположность целей  безвозвратно ушли в прошлое. Россия вынуждена заново обустраивать себя, причем на совершенно новых для нее  основаниях.

       Эта задача сопряжена с необходимостью реидентификации, требующей мучительного выбора и отказа от многих привычных  моделей поведения и стереотипов  мышления. Вряд ли удастся решить ее раньше, чем в стране сменятся два-три  поколения.

       Перефразируя известное выражение, можно сказать, что в наше время Russia’s  business is Russia. Соревнование с Америкой по "большим цифрам" окончено, а призыв "Догнать и перегнать!" канул в историю. У нынешней России -  другие ориентиры. Ей фактически недоступны даже нижние границы экономических показателей стран-членов Евросоюза. Предложенное Владимиром Путиным качественное соревнование (по уровню жизни) с Португалией - дело будущего: ведь и при среднегодовых темпах роста в 8 проц. Россия, по расчетам, выйдет на португальский уровень 2000 года только к 2015-му. Еще обиднее россиянам, что растет отставание от стран Центральной и Восточной Европы. В 1990 году ВВП Советской России втрое превосходил тот же показатель стран СЭВ, а десятилетие спустя бывшие союзники уже на треть превзошли российский уровень. Польша (40 млн. жителей, без крупных запасов полезных ископаемых, кроме угля) производит теперь половину российского объема ВВП. Для стран Центральной Европы и Балтии, быстро сделавших свой цивилизационный (а значит, политический и экономический) выбор, переходный  период в общих чертах закончился. А сегодняшняя Россия остается в группе явных аутсайдеров бывшего социалистического лагеря- вместе с Украиной, Белоруссией, Румынией и Болгарией. Для двух последних стран, заметим, серьезным стимулом развития служит воспринятая их элитами и обществами идея членства в Европейском союзе и НАТО. Можно предполагать, что в ближайшее десятилетие Болгария и Румыния будут развиваться динамичнее, чем Россия.

       Итак, главной заботой России должна стать  не борьба за сохранение статуса великой  державы, а "домашний проект" - внутренняя трансформация. Сосредоточение на этой внутренней задаче предполагает, однако, не  изоляцию, а интеграцию в международную  среду, а значит, как минимум приспособление к ней.

       Хотя  россияне (включая правящую верхушку) в основном справляются с колоссальными  психологическими нагрузками и показывают чудеса адаптации, далеко не все они  свыклись с мыслью, что их страна уже бывшая сверхдержава. Мифы о  державном величии питают не только воспоминания, но и вполне современные  амбиции некоторых элитных групп, рассчитывающих на материальные выгоды и дополнительный престиж именно в условиях управляемого противостояния с Америкой. Россия - не первая страна, где экономические трудности  и социальные конфликты порождают  национальное унижение и формируют  образ внешнего врага как причины  страданий и потерь.

       Это психологический фон для реваншизма. Общепризнано, что Россия не сможет превратиться в глобальную державу. Но даже чтобы остаться державой региональной или просто сильной, ей следует прежде стать успешной. При этом главное - успех экономической, общественной, политической трансформации страны, внешнеполитическая же  роль лишь производное. Важнейшая задача российской внешней политики, в сущности, локальна: речь идет не о глобальной корректировке системы международных отношений, а о поиске дополнительных ресурсов для внутреннего развития страны.

       Американская  повестка дня включает в себя помимо внутренней составляющей, многим в  России непонятной и далекой, и существенный глобальный компонент.  Самая могущественная в истории человечества держава  несет огромную ответственность  за организацию и функционирование всей системы международных отношений. Как показал опыт последнего десятилетия, с этой гигантской нагрузкой Америка  справляется не всегда. Она не смогла, например, предотвратить превращение  Индии и Пакистана в ядерные  государства. Американцы как нация  склонны отдавать предпочтение домашним заботам перед сверхвовлеченностью  в международные проблемы. Ощущение собственной беспрецедентной мощи и отсутствие серьезных внешних  угроз, провинциализм значительной части американской политической элиты  рождают соблазн предпочесть  мировому лидерству односторонние  действия, что способно усилить анархичность международной системы. Американцы нуждаются в партнерах, способных  и готовых разделить бремя  совместных усилий, но временами от этих партнеров устают и не всегда способны договориться о приемлемых условиях взаимодействия. Это относится  и к современным российско-американским отношениям. 
 

       1.3. Перспективы отношений 
 

       Очевидно, что Россия и США не смогут вернуться  к начальному периоду дружественной и относительно равновесной отдаленности, когда ни та, ни другая страна не претендовала на мировую гегемонию, у США еще не было столь выраженных интересов в Европе (тем более в Евразии), их интересы не сталкивались с российскими, а внутренняя динамика той или иной страны не выступала в качестве одного из важнейших факторов международных отношений.

       Иными словами, возвращение в безмятежное "детство" российско-американских отношений практически исключено. Возврат к модели холодной войны в принципе возможен, но по ряду причин маловероятен. Прежде всего, накопившийся конфликтный потенциал пока явно недостаточен для полномасштабной конфронтации. Сегодняшняя Москва не способна претендовать на глобальную гегемонию. Она не проповедует альтернативной системы ценностей, не бросает вызова коренным американским интересам. Точно так же Вашингтон, вопреки подозрениям российских левых националистов, не стремится "добить" Россию, сделав из нее страну-парию, расчленить на "управляемые" части ("по Бжезинскому", как убеждены многие в Москве) и т. п. Расхождения между Вашингтоном и Москвой, даже самые острые - будь то вокруг проблемы ПРО, расширения НАТО на Восток, применения силы против Ирака, на Балканах, в Чечне, разногласий по Ирану, соперничества на постсоветском пространстве, особенно в регионе Каспия, и пр., - по масштабам и интенсивности явно не дотягивают до противостояния 40-80-х годов. Более того, во всех перечисленных случаях соперничество перемежается с сотрудничеством, многообразные конкретные интересы не только отличаются друг от друга, но и пересекаются, а порой даже отчасти совпадают.

       При всех колоссальных отличиях от Запада и пугающих деформациях Россия постепенно превращается в принципиально однотипное с США государство, что в перспективе, пусть даже отдаленной, послужит укреплению международной стабильности и безопасности. Демократизация российской политической системы идет трудно, зигзагообразно, с "наследственными" авторитарными  осложнениями, но в целом (если брать  большие отрезки времени) поступательно. Фактом общественной, политической и  духовной жизни России стал плюрализм. При всей дикости российского  капитализма его эволюция ориентирована  на рынок. Наконец Россия стала составной частью мирового экономического и информационного пространства, которое уже не покинет.

       Именно  из-за принципиальной однотипности формирующихся  основ нового российского общественного  строя и зрелых западных моделей  посткоммунистическая действительность выглядит столь уродливо и зачастую отталкивающе. Проблема в том, что  многие американцы, искренне желающие России добра, слишком часто обманываются в своих излишне смелых ожиданиях  и, как следствие, превращаются в  пессимистов.

       В то же время курс администрации Путина на усиление президентской власти как  важнейшую предпосылку реформ уже  принес "издержки", сильно влияющие и на внутренний климат страны, и  на отношения с внешним миром, включая США.

       В российских условиях экономический  либерализм плохо сочетается с политическим авторитаризмом. Применение "варварских средств борьбы против варварства" (Ленин о Петре I) не столько поощряет цивилизованность, сколько питает варварство, хотя и в другом виде. Россия, конечно, не Америка, но и не Китай или Чили. На отечественной почве противостояние либеральных идей авторитарным институтам неизбежно, и результат его в  принципе предрешен. Тем не менее  переход России к либерально-демократическому режиму в экономике и политике займет не менее двух-трех поколений. Темп идущих в стране перемен в  целом соответствует масштабам  и сложности задач.

       Последний довод против перспективы начала новой холодной войны: России нет материальных возможностей для серьезной и долговременной конфронтации с США. Кремлевское руководство, очевидно, сознает, что вступление в конфронтацию - например, по проблеме ПРО - равносильно самоубийству.

       Американская  политика нередко провоцирует российское руководство, испытывая его на адекватность быстро меняющимся реальностям. Тем  не менее важнейшим приоритетом для США остается уменьшение ракетно-ядерной угрозы своей безопасности, и в этой связи Вашингтон не может игнорировать российский ядерный арсенал. Более того, американцы видят в нынешней слабости России реальный фактор риска.

       Холодная  война - скорее в американо-югославском, чем в американо-советском варианте - может начаться только при условии, что к власти в России придут откровенно реваншистские силы, способные жестко централизовать власть и мобилизовать экономику для подготовки к войне, а во внешней политике - развивать  тесное военно-техническое (особенно ракетно-ядерное) сотрудничество с враждебными Америке  нестабильными режимами. В таком  случае США, вероятно, перейдут к активному  сдерживанию Москвы; конфронтация станет реальностью, а часть постсоветского пространства превратится в арену  острого противоборства. Признаков  движения в этом направлении пока нет, и такой вариант развития событий остается лишь теоретической  возможностью.