Концепция «Россия-Евразия»

Два начала: славянское и туранское, степное и оседлое  создали уникальный синтез противоположностей, легли в основу самобытной традиции. Это было удачное сплавление рас, ландшафтов, культур, хозяйственных  и административных моделей. Так  евразийцы подошли к представлению  о России как о «срединном царстве» - особом, уникальном образовании, в  котором происходит преодоление  противоположностей.  

Евразийская версия гегельянства

Немецкий философ  Гегель рассматривал исторический процесс  как развертывание Абсолютной Идеи до отражения в прусском монархическом  государстве. Это идеальное Государство  будет воплощать уникальное состояние  синтезированного сознания, преодолевшего  все пары противоположностей.

Евразийцы утверждали нечто похожее, но только применительно  к России, полагая, что именно в  России-Евразии реализуется смысл  исторического развертывания противоположностей, которые полностью довлеют над  судьбой других государств и народов. Эти противоположности разрешаются  в синтетическом государстве - России, России-Евразии, - которое представляет собой государство-синтез, государство-ответ, государство-тайну, государство-континент.

И, соответственно, правовая и политическая системы Евразии  должны представлять собой некоторые  наиболее существенные аспекты Политического  как такового. Отсюда евразийцы пришли к убеждению об универсальном  смысле России.

Европа и человечество

Следует остановиться несколько подробнее на труде, с  которого началось евразийское движение. Это книга князя Николая Сергеевича Трубецкого «Европа и человечество» *.

В ней автор выстраивает  дуалистическую модель толкования современного состояния международной политики, основываясь на формуле: Европа против человечества, где «Европа» и «человечество» выступают в качестве типологических антиподов. Человечество – это совокупность традиционных обществ, живущих в  согласии с нормами Традиции (прямо  или завуалированно). Европа же есть агрессивная аномалия, стремящаяся  навязать остальным странам продукты локального исторического развития как нечто универсальное. Этот типологический дуализм вполне соответствует другим дуалистическим моделям: «Восток» - «Запад», «современность» - «Традиция», «прогресс» - «регресс», «культура» - «цивилизация», «суша» - «море» и т.д.

Трубецкой в своей  книге методически показывает, что  претензии европейской (романогерманской) культуры на превосходство и универсализм являются проявлением чистого произвола; они несостоятельны, бездоказательны  и голословны.

«… Романогерманцы были всегда столь наивно уверены  в том, что только они - люди, что  называли себя «человечеством», свою культуру - «общечеловеческой цивилизацией», и, наконец, свои шовинизм – «космополитизмом». Этой терминологией они сумели замаскировать  все то реальное этнографическое  содержание, которое, на самом деле, заключается во всех этих понятиях. Тем самым, все эти понятия  сделались приемлемыми для представителей других этнических групп. Передавая  иноплеменным народам те произведения своей материальной культуры, которые  больше всего можно назвать универсальными (предметы военного снаряжения и механические приспособления для передвижения) - романогерманцы вместе с ними подсовывают  и свои «универсальные» идеи и  подносят их именно в такой форме, с тщательным замазыванием этнографической  сущности этих идей,» -- пишет Трубецкой. И далее: «Европейцы просто приняли  за венец эволюции человечества самих  себя, свою культуру и, наивно убежденные в том, что они нашли один конец  предполагаемой эволюционной цепи, быстро построили всю цепь. Никому и в  голову не пришло, что принятие романогерманской культуры за венец эволюции чисто  условно, что оно представляет из себя чудовищное petitio principii. Эгоцентрическая  психология оказалась настолько  сильна, что в правильности этого  положения никто и не усомнился, и оно было принято всеми без  оговорок, как нечто само собою  разумеющееся».

В такой ситуации неевропейские (не романогерманские) народы, т.е. собственно все человечество оказываются  в состоянии жертв, так как  полная европеизация невозможна по определению, а ее элементы лишь раскалывают народ  на классы и сословия, заставляют смотреть на себя чужими глазами, подрывают и  разлагают консолидирующий и  мобилизующий потенциал Традиции. Трубецкой  считает, что с этим нельзя мириться и предлагает продумать варианты ответа человечества на вызов Европы.  

Трубецкой вскрывает  здесь важный парадокс: сталкиваясь  с агрессией европейцев                                                                                                                                                                               

(т.е.людей Запада, прогрессистов, носителей духа  современности), остальное Человечество  попадает в логическую ловушку.  «Когда европейцы встречаются  с каким-нибудь нероманогерманским  народом, они подвозят к нему  свои товары и пушки. Если  народ не окажет им сопротивления,  европейцы завоюют его, сделают  своей колонией и европеизируют  его насильственно. Если же  народ задумает сопротивляться, то для того, чтобы быть в  состоянии бороться с европейцами,  он принужден обзавестись пушками  и всеми усовершенствованиями  европейской техники. Но для  этого нужны, с одной стороны,  фабрики и заводы, а с другой -- изучение европейских прикладных  наук. Но фабрики немыслимы без  социально-политического уклада  жизни Европы, а прикладные науки  - без наук “чистых”. Таким образом,  для борьбы с Европой народу, о котором идет речь, приходится  шаг за шагом усвоить всю  современную ему романогерманскую  цивилизацию и европеизироваться  добровольно. Значит, и в том  и в другом случае европеизация, как будто, неизбежна». Получается  заколдованный круг.

Трубецкой вопрошает: «Как же бороться с этим кошмаром неизбежности всеобщей европеизации? На первый взгляд, кажется, что борьба возможна лишь при  помощи всенародного восстания против романогерманцев. Если бы человечество, - не то человечество, о котором любят  говорить романогерманцы, а настоящее  человечество, состоящее в своем  большинстве из славян, китайцев, индусов, арабов, негров и других племен, которые  все, без различная цвета кожи, стонут под тяжелым гнетом романогерманцев  и растрачивают свои национальные силы на добывание сырья, потребного для  европейских фабрик, - если бы все  это человечество объединилось в  общей борьбе с угнетателями-романогерманцами, то, надо думать, ему рано или поздно удалось бы свергнуть ненавистное  иго и стереть с лица земли  этих хищников и всю их культуру. Но как организовать такое восстание, не есть ли это несбыточная мечта?» 

И он приходит к выводу о необходимости духовной планетарной  революции, т.е. к той программе, которая  станет в дальнейшем основой евразийского мировоззрения.

Трубецкой формулирует  единственный, на его взгляд, продуктивный метод борьбы человечества против диктатуры  Запада в таких словах: «…Весь центр  тяжести должен быть перенесен в  область психологии интеллигенции  европеизированных народов. Эта  психология должна быть коренным образом  преобразована. Интеллигенция европеизированных  народов должна сорвать со своих  глаз повязку, наложенную на них романогерманцами, освободиться от наваждения романогерманской психологии. Она должна понять вполне ясно, твердо и бесповоротно:

- что ее до сих  пор обманывали;

- что европейская  культура не есть нечто абсолютное, не есть культура всего человечества, а лишь создание ограниченной  и определенной этнической или  этнографической группы народов,  имевших общую историю; 

- что только для  этой определенной группы народов,  создавших ее, европейская культура  обязательна; 

- что она ничем  не совершеннее, не «выше» всякой  другой культуры, созданной иной  этнографической группой, ибо  «высших» и «низших» культур  и народов вообще нет, а есть  лишь культуры и народы более  или менее похожие друг на  друга; 

- что, поэтому,  усвоение романогерманской культуры  народом, не участвовавшим в  ее создании, не является безусловным  благом и не имеет никакой  безусловной моральной силы;

- что полное, органическое  усвоение романогерманской культуры (как и всякой чужой культуры  вообще), усвоение, дающее возможность  и дальше творить в духе  той же культуры нога в ногу  с народами, создавшими ее, -- возможно  лишь при антропологическом смешении  с романогерманцами, даже лишь  при антропологическом поглощении  данного народа романогерманцами;

- что без такого  антропологического смешения возможен  лишь суррогат полного усвоения  культуры, при котором усваивается  лишь «статика» культуры, но не  ее «динамика», т.е. народ, усвоив  современное состояние европейской культуры

оказывается неспособным  к дальнейшему развитию ее и каждое новое изменение элементов этой культуры должен вновь заимствовать у романогерманцев;                                                                                                            

- что при таких  условиях этому народу приходится  совершенно отказаться от самостоятельного  культурного творчества, жить отраженным  светом Европы, обратиться в обезьяну, непрерывно подражающую романогерманцам; 

- что вследствие  этого данный народ всегда  будет «отставать» от романогерманцев,  т.е. усваивать и воспроизводить  различные этапы их культурного  развития всегда с известным  запозданием и окажется, по отношению  к природным европейцам, в невыгодном, подчиненном положении, в материальной  и духовной зависимости от  них; 

- что, таким образом,  европеизация является безусловным  злом для всякого не-романогерманского  народа;

- что с этим  злом можно, а следовательно,  и надо бороться всеми силами. Все это надо сознать не  внешним образом, а внутренне;  не только сознавать, но прочувствовать, пережить, выстрадать. Надо, чтобы истина  предстала во всей своей наготе, без всяких прикрас, без остатков  того великого обмана, от которого  ее предстоит очистить. Надо, чтобы  ясной и очевидной сделалась  невозможность каких бы то  ни было компромиссов: борьба -- так  борьба». 

Книга заканчивается  такими афористическими словами:

«В этой великой  и трудной работе по освобождению народов мира от гипноза «благ  цивилизации» и духовного рабства  интеллигенция всех не-романогерманских народов, уже вступивших или намеревающихся вступить на путь европеизации, должна действовать дружно и заодно. Ни на миг не надо упускать из виду самую  суть проблемы. Не надо отвлекаться  в сторону частным национализмом  или такими частными решениями, как  панславизм и всякие другие «панизмы». Эти частности только затемняют  суть дела. Надо всегда и твердо помнить, что противопоставление славян германцам  или туранцев арийцам не дают истинного  решения проблемы, и что истинное противопоставление есть только одно: романогерманцы - и все другие народы мира, Европа и Человечество».  

Диалектика национальной истории

Евразийцы исходят  из принципа, что национальная история  России диалектична. Она имеет свои циклы, свои тезисы и антитезисы, это  отнюдь не поступательное развитие по прямой, но сложная спираль, уникальность которой и составляет самобытность русского бытия.

В Киевской Руси мы уже  встречаем первые интуиции будущего мессианства: митрополит Илларион предсказывает  русским великое духовное будущее, применяя к ним евангельскую истину «последние станут первыми», имея в  виду, что русские последними среди  европейских народов приняли  христианство, но им суждено превзойти  все остальные народы в истовости  и чистоте веры. В целом, Киевская Русь - это типичное средневосточно-европейское  государство, сопоставимое с Болгарией  или Сербией того периода, находящееся  на северной периферии Византии. К XIII веку Киевская государственность приходит в упадок, усобица достигает пика, страна и культура дробятся. Поэтому  Русь становится легкой добычей для  монголов. При этом евразийцы весьма своеобразно оценивали монгольский  период. Это было не просто катастрофой, но и залогом будущего расцвета и  величия, считали они. Позже Лев  Гумилев, продолжая эту линию, отказывался  даже употреблять понятие «монголо-татарское  иго» и говорил о комплиментарности  славянского и тюркско-монгольского этносов, тогда как такой комплиментарности  у восточных славян с народами западной Европы или у евразийских  кочевников с населением Китая не было и в помине.

Монгольские завоевания не разрушают цветущую Русь, но устанавливают  контроль над разрозненными восточнославянскими  областями, находящимися в вечных усобицах. Миф о Киевской Руси созревает  именно в монгольскую эпоху, как  ностальгия по «золотому веку», и  имеет «проектный», «мобилизующий» характер для будущего державного возрождения. Киевская Русь как эпоха национального  единства становится не только воспоминанием  о прекрасном прошлом, но и политическим замыслом в отношении будущего.

Московское Царство  представляет собой высший подъем русской  государственности. 

 Национальная  идея получает новый статус: после  отказа Москвы от признания  Флорентийской унии (заточение и  изгнание митрополита Исидора)  и скорого падения Царьграда  Русь берет на себя эстафету  последнего православного царства.  Москва становится Третьим (последним)  Римом. Параллельно происходит  освобождение от власти Орды. Москва во второй половине XV века  получает политическую независимость  и по-новому сформулированную  религиозную миссию.