Русская литература XIX в.

Тема 25. Русская литература XIX в.

1. Утверждение гуманизма гражданственности и народности в литературе  первой половины XIX в................................................................................. 2 
2. Развитие реалистических традиций в литературе пореформенной России 18 
3. Тест............................................................................................................. 27 
Список использованной литературы............................................................ 28 

1. Утверждение гуманизма гражданственности и народности в  литературе первой половины XIX в.

Все хронологические  рубежи в искусстве, как известно, условны, однако есть основания для  того, чтобы считать начало XIX в. — точнее последнее десятилетие века предшествующего — началом особого периода русской литературы. Того периода, который получил название литературы классической.

Ряд факторов определяет существование этого рубежа, в  том числе факторы социально-политические, виднейшим из которых явилась  Великая французская революция 1789—1794 гг. Упразднение или ограничение самодержавной власти: отмена феодальных институтов хозяйствования, и прежде всего крепостного права; установление твердой законности, исключающей произвол и коррупцию; защита человеческой личности; наконец, борьба с невежеством, предрассудками, социальными и националистическими предубеждениями; просвещение самых широких слоев народа — вот то силовое поле идей, в котором развивалась классическая русская литература.

На общеевропейскую  или даже общемировую ситуацию, созданную  Великой французской революцией, в России накладывались свои социально-политические факторы. Из них важнейшими для первой половины века явились Отечественная  война 1812 г. и декабристское восстание 1825 г. Внешне смысл и воздействие этих факторов выглядели резко отличными и даже противоположными; отражение наполеоновского нашествия ознаменовало единство и цельность русского государства, в то время как выступление декабристов засвидетельствовало его глубокие антагонизмы; последний фактор как бы располагался в русле воздействия Великой французской революции, в то время как первый казался по отношению к ней нейтральным или даже враждебным, поскольку военным противником России была страна, вышедшая из горнила революции. Однако современники ощущали глубокую связь обоих великих событий русской истории, и Герцен одну из глав своей книги «О развитии революционных идей в России» демонстративно обозначил только двумя датами: «1812—1825».

Связь двух факторов вытекала из диалектической сложности  их смысла. Антинаполеоновская эпопея выдвинула Россию в число значительнейших  мировых держав, если не державы  самой значительной, ибо она призвана была решать судьбы многих других европейских  народов.

Но за освобождением  от наполеоновского ига тотчас последовало  иго Священного союза, всеевропейской реставрации, ударной силой которой  была та же Россия. Превращение из страны-освободительницы в страну-жандарма произошло чрезвычайно  быстро, почти стремительно. Но восстание  декабристов, казавшееся лишь внутренним делом России, имело с Отечественной  войной то общее, что содействовало  росту исторического престижа России. «Это была первая поистине революционная  оппозиция, создававшаяся в России» (А. И. Герцен). И она продемонстрировала перед всем миром способность русского народа доводить либеральное и оппозиционное движение до кульминационных точек, родственных западноевропейским революционным кризисам. То, что с позиций официальной идеологии выдвигалось как «дьявольское наваждение», в глазах, скажем, Герцена было величайшим историческим достижением России, ибо и в ее судьбе обнаруживалась общемировая освободительная тенденция.

Наконец, была и  внутренняя зависимость последующего события от предыдущего. 1812 год, продемонстрировавший национальное и государственное  величие России, одновременно открыл ее социальную и идеологическую отсталость: победители-солдаты возвращались под  ярмо своих хозяев, а победители-офицеры, по крайней мере их лучшая часть, проникались  свободолюбивыми идеями низверженной ими державы. 1812 год «способствовал зарождению публичности, как началу общественного мнения» (В. Г. Белинский), содействовал идеологическому брожению и дифференциации и тем самым подготовил год 1825-й. Так два внешне разнородных события с течением времени все более отчетливо виделись в одной перспективе — в перспективе общественного прогресса России.

Но и другие факторы  — уже собственно идеологические и литературные — определяют существование  названного рубежа.

Именно к началу века — точнее даже к последнему десятилетию века предшествующего  — относится возникновение новой  русской журналистики. «Московский  журнал» (1791—1792) и «Вестник Европы» (1802—1803) Н. М. Карамзина положили начало журналу западноевропейского типа — постоянные отделы, в том числе и критики, достаточное разнообразие материала, более или менее единое идеологическое и художественное направление, увлекательность и доступность изложения и, наконец, определенная периодичность. Эти достоинства были унаследованы и приумножены следующими поколениями журналов, из которых значительнейшими в первой половине века были: «Московский телеграф» (1825—1834) Н. А. Полевого; «Телескоп» с приложением газеты «Молва» (1831—1836) Н. И. Надеждина; основанный А. С. Пушкиным в 1836 г. «Современник» (после гибели поэта в 1837 г. издавался П. А. Плетневым, А. А. Краевским и др.); «Отечественные записки» (в которых в 1839—1846 гг. ведущую роль играл В. Г. Белинский) и, наконец, издаваемый Н. А. Некрасовым и И. И. Панаевым «Современник» (1847—1866), идейным вдохновителем которого в 1847 г. — первой половине 1848 г. был также В. Г. Белинский.

К началу XIX в. русская литература уже пережила (но не изжила!) художественное движение общеевропейского масштаба — классицизм. Однако не случайно, что первая фаза классического периода русской литературы совпала с оформлением и расцветом в ней другого общеевропейского движения — сентиментализма.

Классицизм в  России, не знавшей устойчивой традиции индивидуализма, смягчал свойственный французскому классицизму конфликт долга и страсти, сглаживая остроту  финала (вместо трагической развязки — благополучная, счастливая), и, соответственно перестраивал иерархию жанров (на первое место выдвигалась не трагедия, а  торжественная, нравоучительная сатирическая ода). К началу же века общая идеологическая ситуация в России заметно изменилась, причем характер изменений был предопределен общеевропейским антифеодальным движением и его апогеем — Великой французской революцией. Осознание ценности человеческой личности, обусловленной, а подчас и скованной, регламентированной общественными связями; интерес к «жизни сердца», к чувству, к чувствительности — вот та почва, на которой развился русский сентиментализм и которая затем послужила исходным рубежом для дальнейшей литературной эволюции. Вместе с тем и оформление сентиментализма, и возникновение всех последующих направлений и школ оказались возможны лишь потому, что реформа Карамзина и вызванное ею движение дали литературе новый язык — язык тонких душевных переживаний, переливов чувств, колебания и смены настроения, глубокой сердечной склонности, томления, меланхолии — словом, язык «внутреннего человека».

Таким образом, главное  русло русской литературной эволюции в первой половине века было таким  же, как и на Западе: сентиментализм, романтизм и реализм. Но облик  каждой из этих стадий был чрезвычайно  своеобразным, причем своеобразие определялось и тесным переплетением и слиянием уже известных элементов, и выдвижением  новых — тех, которые западноевропейская литература не знала или почти  не знала. Можно утверждать, что в  начале века в сентиментализме и  отчасти в романтизме картина  определялась слиянием элементов, а  в последующих направлениях (реализме) — выдвижением еще неизвестных, новых.

Слияние элементов  вытекало из уплотненности художественных течений, вызывавшей их взаимопроникновение. Русский сентиментализм (как и  западноевропейский), поставив во главу  угла чувство, вел к переоценке разума; в то же время он, пожалуй, еще  более активно, чем западные его  собратья, присваивал достояния предшествующих и нередко отвергаемых им художественных систем. Слово «присваивал» звучит даже несколько мягко, ибо, скажем, понятие  образованного и правильного  вкуса — достояние классицизма  — составило ось карамзинской эстетики, а идея гражданского и  личного воспитания — критерий Просвещения  — пронизывала многие произведения эпохи сентиментализма, в том  числе и такое значительное, как  «Письма русского путешественника» (1801) Карамзина. Но в то же время русский  сентиментализм усваивал и резкие, яркие краски «Бури и натиска» (проявлявшиеся и в психологической  обрисовке центрального персонажа, и особенно в стилистической экспрессии), и таинственные тона преромантизма (в более широком смысле преромантизмом называют сентиментализм в целом), экстремальность  ситуаций «готического романа».

И для развившегося позднее русского романтизма в течение  долгого времени характерно было взаимодействие не только с традициями «Бури и натиска» или, скажем, «готического»  повествования, но и Просвещения. Последнее  особенно осложняло облик русского романтизма, ибо, как и романтизм  западноевропейский, он культивировал  идею автономного и самобытного  творчества и выступал под знаком антипросветительства и антирационализма. И вот, оказывается, на практике он нередко  перечеркивал или ограничивал свои исходные установки.

Уплотненностью  художественной эволюции объяснимо  и то, что в русском романтизме трудно распознать четкие хронологические  стадии. Историки литературы, правда, и  по сей день делят русский романтизм  на несколько — три или четыре — периода: например, начальный период (1801—1815), период зрелости (1816—1825) и период его последекабристского развития. Схема эта примерная, так как по крайней мере два из упомянутых периода (первый и третий) качественно неоднородны и им не свойственно то хотя бы относительное единство творческих принципов, которое отличало, скажем, периоды иенского и гейдельбергского романтизма в Германии.

В самом деле: главенствующие фигуры начального периода русского романтизма — Жуковский и Батюшков. То обстоятельство, что переданное ими настроение разочарования еще  оставалось в рамках сентиментального элегизма и не достигло ступени отчуждения, резкой вражды и разрыва с действительностью, позволяет видеть в их творчестве самые первые шаги романтизма. Однако какие же это были неодинаковые шаги! У Жуковского — «жалобы на несвершенные надежды, которым не было имени, грусть по утраченном счастии, которое бог  знает в чем состояло» (Белинский), томительное стремление «туда!», прелесть воспоминаний и неотчетливых видений  — словом, вся та текучая и  еле уловимая жизнь сердца, весь тот комплекс чувств, который в  русской критике получил название «романтизма средних веков». У  Батюшкова же — эпикуреизм, радость  бытия, упоение чувственности, пластичность и изящная определенность формы  — словом, то сходство с классической литературой античности, которое  придвигает его поэзию к самой  грани романтизма.

Следующий период русского романтизма более целен и определенен, потому что доминирующей силой его  стало одно лицо — Пушкин, в первую очередь как автор «южных поэм». Хронологические рамки этого  периода правильнее определить началом 20-х годов, примерно с 1822 г. (год выхода «Кавказского пленника») до середины 20-х годов, когда появился основной массив русских романтических поэм. Именно под влиянием Пушкина и преимущественно в жанре поэмы были выработаны главные романтические ценности, сложился ведущий тип конфликта. Вместе с тем обозначились и оригинальные черты русского романтизма, отличающие его, скажем, от романтизма восточных поэм Байрона: подрыв «единодержавия» (термин В. М. Жирмунского) главного героя, экстенсивность описаний, заземленность и конкретизация мотивов отчуждения.

Что же касается последующей  романтической эволюции, то ее единство и цельность настолько условны, что проблематично само понятие  «период». В это время (хронологически определяемое — конец 20-х — 40-е  гг.) романтическое движение растекается  на множество параллельных потоков. Это и философская поэзия любомудров (разумеется, все эти обозначения  неполны и условны), и философская  проза В. Ф. Одоевского, увенчанная его циклом «Русские ночи» (1844); и поэзия Языкова, Баратынского и Тютчева, каждый из которых обладает печатью высшей оригинальности; и социально-бытовая, светская и также восточная, кавказская повесть Бестужева-Марлинского; и Гоголь как автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Хотя романтические тенденции заметны и после 40-х годов, после Лермонтова, но можно считать, что в его лирике, поэмах («Мцыри», 1839, и «Демон», 1829—1839) и в драме «Маскарад» (1835—1836) русский романтизм достиг одной из высших, если не высшей, точек своего развития. Высота эта определяется предельным развитием романтического конфликта, углублением его диалектики, в частности сопроникновением противоположных начал (добра и зла), острой постановкой субстанциональных проблем бытия.

Наряду с синхронной периодизацией, которая, как мы видели, достаточно условна, распространено и  диахронное рассечение романтизма на две ветви: активный и пассивный  романтизм (другие наименования соответственно: гражданский и психологический, революционный и реакционный). Это  деление имеет наибольшие основания  тогда, когда характеризуется позиция  писателя, его взгляды в их прямом, понятийном выражении. При обращении  же к художественному материалу  обнаруживается схематизм подобной точки зрения. Не говоря уже о  том, что она сводит все разнообразие и богатство романтического творчества лишь к двум противоположным видам, обеднено само его функциональное значение. Ведь последнее является величиной  переменной: русский романтизм знает  случаи, когда произведение, оцененное историками литературы как «пассивное», возбуждало у читателей «активную», и притом гражданскую, реакцию (таково восприятие Герценом поэмы И. Козлова «Чернец»). Более сложную картину являет собою романтизм в отношении некоторых чисто художественных моментов: скажем, поэма К. Ф. Рылеева «Войнаровский» (1825) не менее психологична, чем лирика Жуковского, хотя последнюю научная традиция относит к психологическому романтизму, а первую поэму Рылеева — к гражданской.

Еще в период господства романтизма, примерно на рубеже 20—30-х  годов, в русской литературе зарождается  реализм. На протяжении 30-х годов  оба течения — романтическое  и реалистическое — сосуществуют, взаимодействуя друг с другом; к  началу же следующего десятилетия реализм  решительно занимает доминирующее место, хотя и романтическая струя, отступая на задний план и уходя в подпочву, никогда полностью не пресекалась.