Контрольная работа по "Культорологии"

И не только музыка ритмов и узоров, но само музыкальное искусство близки эстетическому сознанию мусульманских  народов; это музыка, в которой  живет «величайшая страстность, нередко переходящая в стихийную  чувственность, стремление к выразительной  передаче всех изгибов эмоционального строя любящей, тоскующей, страдающей, восторженной личности. Это — глубокая заинтересованность во внутреннем мире переживаний... Это — погоня за прямым, изысканным чувственным наслаждением...».

И наконец, удивительное чувство поэтического, чувство изящного характерно для  эстетического мышления этих народов.

Это своеобразие восточного художественного  мышления глубоко понял А. С. Пушкин, сумевший в своем восточном поэтическом  цикле воссоздать своеобразие этого  мышления. «Жизнеутверждающий дух пушкинских стихов, их чувственная прелесть, восходящая к восточной поэзии, противостояли  как романтической отрешенности в духе Жуковского, так и классицистическому дидактизму в духе Хераскова». В  «Руслане и Людмиле», в «Бахчисарайском  фонтане», в «Подражаниях Корану»  Пушкин сумел соединить европейское  мышление с глубоким пониманием и  ощущением неповторимости восточной  художественной культуры, осуществил своеобразный синтез». Так «соприкосновение с Востоком в «Руслане и Людмиле» проявляется... не только в отдельных  реалиях, образах, но и в своеобразном видении мира», и это делает его  поэзию достоянием как европейской, так и восточной культуры именно потому, что великий поэт опирался на подлинно народные, глубинные основы художественного мышления «мусульманских»  народов.

Однако один из современных защитников абсолютного значения ислама для  искусства пишет: «Духовная сила, вдохновляющая поэзию и музыку, у  народов, исповедующих ислам, идет от распевания и пересказывания корана... Арабский — это язык откровения, язык бога, когда он устами Гавриила говорил  с пророком ислама...» 

В этих словах явно стремление подчинить  общее частному, широкую и глубокую народную культуру более региональному  и исторически более позднему влиянию ислама на искусство.

Более точна позиция советского ученого А. В. Сагадеева, который  пишет о том, что «мусульманское духовенство наиболее надежное средство эмоционального воздействия на массы  искало в «слове божьем», запечатленном  в Коране, и в преданиях о  жизни Мухаммеда», подчеркивая функциональное, социально направленное использование  исламом народного художественно-образного  мышления.

Образ в этом искусстве (в широком  смысле) был полисемантичен, предельно  обобщен, жил часто на грани с  абстракцией, существовал более  как знак, как орнаментально разукрашенное  повествование, нежели как достоверный, конкретно-чувственный, изоморфный феномен.

Именно эту особенность «восточного» художественного мышления глубоко  почувствовал и понял ислам, сделав звучащее и начертанное слово  и декоративно-прикладное искусство  ведущими в системе искусств, обслуживающих  его.

Именно это дало ему возможность  и жестко ограничить воздействие  искусства на человека, и в то же время проникнуть в его эмоциональный  мир, быть в той или иной степени  адекватным его художественному  вкусу, его эстетической национально-своеобразной потребности.

Но насколько исламу удалось  подчинить искусство своим социальным, религиозно-философским и эстетическим принципам? Стала ли эстетическая концепция  ислама всеобщей и универсальной  в художественной жизни мусульманских  народов?

3. Эстетическое своеобразие  художественной культуры "мусульманских"  народов

При анализе исторического взаимодействия искусства и ислама особенно наглядно видна общеисторическая закономерность развития духовной, и в особенности  художественной, культуры. В этом процессе постоянно сталкиваются, взаимодействуют, взаимоусваиваются два потока: народно-мифологический и социально-актуальный.

В данном случае своеобразие мусульманской  догматики и практики, ее жесткость  и ригоризм привели к тому, что  ислам не смог в полной мере охватить народно-мифологическое художественное сознание, привить ему свои черты  не только на ранних стадиях, но и на всем протяжении своего существования. «Без особо сильных потрясений, —  пишет академик И. Ю. Крачковский, —  поэзия пережила эпоху Мухаммеда  и первых халифов». А общее влияние  ислама на искусство верно характеризует, на наш взгляд, А. В. Сагадеев: «Религия ислама... оказала известное влияние  на развитие искусства... народов Ближнего и Среднего Востока, но роль его здесь  была далеко не решающей».

Действительно, мы видим, как на протяжении столетий господства ислама в арабской художественной культуре сохраняется  такой древнейший род арабского  стихосложения, как касида, идущая от доисламского периода поэзии бедуинов. Особенностью этого рода поэтического стихосложения является то, что касида обязательно включает в себя: 1) прославление героя, 2) описание животных и природы, 3) чувство любви к покинутому родному краю.

Касида абсолютно лишена каких-либо мистических или религиозных  элементов, и такой она прошла через века господства ислама, не потеряв  своей прелести и своеобразия. В  новое время изменяется лишь объект восхваления и «в традиционной касиде вместо верблюда появляется поезд». Более  того, касида ассимилирует мусульманские  религиозные гимны в честь  Мухаммеда. Так, «наиболее знаменитый панегирик в честь Мухаммеда, известный под названием «Касиды  плаща», построен по этому плану...», т. е. в соответствии с движением  трех основных элементов этой поэтической  формы.

Вместе с тем в поэзии мусульманских  народов существует целое направление, связанное с воспеванием вина, идущее от древнейших традиций парсизма или зароастризма — религии древних  персов. В «Авесте» утверждается, что  опьянение «златоцветной хаомой»  дает «всестороннее знание».

Геродот в своей «Истории» подтверждает это: «...за вином они (персы. — Е. Я.) обычно обсуждают самые важные дела. Решение, принятое на таком совещании, на следующий день хозяин дома, где  они находятся, еще раэ предлагает (на утверждение) гостям уже в трезвом  виде. Если они и в трезвом одобряют это решение, то выполняют. И наоборот: решение, принятое трезвыми, обсуждают  во хмелю» .

Эта персидская традиция трансформируется в арабской доисламской и раннеисламской поэзии в целое поэтическое направление, которое воспевает не только сам  процесс опьянения, но и сорта  вин, дает правила и рекомендации, как пить вино (в частности, она  рекомендует пить по три чаши в  компании из трех человек). Более того, поэты этого направления утверждают, что только мусульманские народы способны понимать эстетическое значение вина. «Враги, конечно, не умеют пить вино... не проходит безнаказанно опьянение  и для евреев...», — так пишет  арабский поэт X в. Ал-Ахаталь.

В XI в. замечательный персидско-таджикский поэт Омар Хайям продолжит эту  традицию, придав теме вина не только гедонистический, жизнелюбивый, но и антирелигиозный  характер:

Моей руке держать кувшин вина —  отрада;

Священных свитков ей касаться и  не надо;

Я от вина промок; не мне, ханжа сухой,

Не мне, а вот тебе опасно пламя  ада 

И еще:

Брось молиться, неси нам вина, богомол,

Разобьем свою добрую славу об пол.

Все равно ты судьбу за подол не ухватишь,

Ухвати хоть красавицу за подол!

Как известно, ислам с момента  своего возникновения ввел строгий  запрет на вино; правоверный мусульманин  не должен был употреблять вина, чтобы не осквернить себя.

Несколько по-иному относился к  вину суфизм (мусульманский мистицизм). Для суфизма вино являлось средством  достижения экстаза, в котором растворялась личность, отчуждаясь от всего земного  и сливаясь с абсолютным божественным началом.

Но ни ортодоксальный ислам, ни суфизм не смогли поколебать гедонистического отношения к вину у мусульманских  народов, и если в практике реальной жизни исламом и были достигнуты какие-то результаты (хотя и очень  сомнительные), то в художественно-поэтическом, образном мышлении народа вино всегда оставалось жизненно и эстетически  значимым.

Еще более внешним оказалось  воздействие ислама на искусство  Средней Азии.

«...Средневековый Восток создал... свое новое искусство в разных странах, исполненное местного колорита. Так, в Средней Азии это было не «арабское» и не «мусульманское»  искусство, а крайне разнообразное  в своих проявлениях искусство  феодальных торгово-ремесленных городов IX—XIII веков. В основе его лежала народность, всегда являвшаяся величайшим фактором прогресса культуры».

Данное обстоятельство в значительной степени было связано с тем, что  ислам в Среднюю Азию пришел только в VIII в., когда ее народы, претерпев  влияние и буддизма, и парсизма, и даже христианства, выработали в  области художественного мышления своеобразный «иммунитет», создали  свои специфические национально-неповторимые принципы художественного творчества. Это наиболее наглядно проявилось в  погребальном культе оссуариев дозороастрийских религиозных верований на территории Хорезма. «...Истоки оссуарного обряда следует искать не в зороастрийской догматике, а в тех более ранних верованиях ираноязычных народностей, которые иногда предпочитают называть маздеизмом, а возможно, и в первобытных  верованиях, предшествовавших им». Уже  здесь оссуарий (хранилище для  костей умершего) становится художественным произведением — скульптурным или  декоративным.

Поскольку в самом Коране нет  ясно выраженного запрета изображений  живого, предлагается искать ортодоксально-религиозное  выражение запрета в толкованиях  Корана, пышно расцветших после смерти пророка Хадисах, представляющих своеобразную оправу к Корану. Однако эта точка  зрения неправомерна, ибо не раскрывает не только психологии возникновения  запрета изображений в мусульманской  ортодоксии, но и не объясняет причин отрицательного отношения к монументальной живописи среди народов, воспитанных  мусульманской религией, находившихся под его сильным влиянием в  средневековую эпоху. Наконец, запрет изображений культовой живописи и изобразительности в искусстве  — это не одно и то же. Хадисы предписывали изображать природу, ландшафты, но не человека, не изображать бога, святых, мучеников, ибо бог мыслился как чистая духовность, очищенная от всего человеческого  и случайного. Идея аллаха — эта  духовная субстанция — представляет собой конечный результат критического мышления. Как же случилось, что запрет изображений привел к культу орнамента, к замораживанию всякой изобразительности  на несколько столетий, пока живопись не выработала все же внутренней силой  своего развития новый художественный язык на базе художественных традиций и не завоевала право на самостоятельное  существование (в частности, в жанре  книжной миниатюры) в позднее  средневековье?

Отрицательное отношение к изображениям, вылившееся впоследствии в преследование  изобразительности, родилось вместе с  Кораном, эволюционировало, конкретизировалось с развитием исламской ортодоксии. Оно представляет собой логическое следствие всей философии этой религии  — специфического богопонимания  и концепции человека, доведшей поляризацию  духовного и материального, небесного  и земного до крайности.

Бог, понятый в исламе как чистая духовность, очищенная от каких бы то ни было земных элементов, не имеющий  человеческих, антропоморфных черт, не мог быть изображен. Ислам предлагает рационалистический путь постижения бога. Резко противопоставляя небесное и  земное, ислам, как и всякая религия, метафизически разрывает их единство, гипертрофирует значение небесного. Принцип  взаимодействия духовного и материального, бога и человека основан на зависимости. Чрезмерно тщательное очищение духовного  призвано оттенять мизерность, ничтожество  материального. Это противоречие, медленно нарастающее в исламе, разрешается путем абсолютного растворения личности в божестве. Ислам, как мировая религия, тем более живуч, приспособлен к существованию и тем более реакционен и опасен, что сковывает инициативу человека, его творческие возможности.

Запрещение изображения бога и  идолопоклонства имело следствием запрещение изображения человека, ибо  человек в исламе не представляет никакой ценности вне божественной идеи. Допустить изображение человека означало в исламе идти в какой-то мере на компромисс с языческим богопониманием. Коран, последовательно проводя  идею монотеизма, в конечном счете  пришел к запрещению изображений  всего живого, ибо это рассматривалось  как подражание действиям Аллаха.

Чуждость изобразительного искусства  религиозно окрашенному «идеалу» в  исламе привела к запрету изобразительного искусства вообще. Категорическое запрещение искусства исламом является отражением конфликта между двумя формами  общественного сознания, отражением противоречия между внутренней сущностью  религии и искусства, ибо живопись и скульптура — такие виды искусства, где мистическая идея с трудом находит возможность материального  воплощения.

Снятие противоположности между  религиозной верой и искусством, т. е. художественной формой познания, происходит в исламе не путем использования  искусства религией, а путем отказа от изобразительного искусства. И тем  не менее, несмотря на «табу», наложенное мусульманской религией на изобразительные  искусства (живопись, скульптуру), несмотря на враждебность, откровенно проявленную  исламом по отношению к изображениям, творческий дух народа, его эстетическое сознание, художественное видение мира нельзя было окончательно и бесследно  заглушить.

Прогрессивная тенденция общественной жизни, которой питается искусство, обнаруживает то противоречие, которое  складывается между религиозной  идеологией и художественным развитием  «мусульманских» народов. Замечательная  настенная живопись первых двух веков  ислама (VII—VIII вв.), открытая в Пенджикенте, Варахше, Афрасибе, стилистически сформировала искусство книжной миниатюры, влияла на развитие народных форм декоративно-прикладного искусства и художественной промышленности в средневековой Средней Азии.