Античная концепция здоровья

 Первое  фундаментальное свойство здорового  человека с необходимостью подразумевает  второе — основанную на господстве (или руководстве) разума духовную  независимость субъекта, которая  выражается в его невозмутимости  при любых внешних обстоятельствах  (даже перед лицом смерти). Здоровый  дух свободен, тверд, непоколебим  и неподвержен чужеродному внешнему влиянию. Он властвует над страстями души и телесными вожделениями, проявляя себя в свободном целеполагании и волеизъявлении. Это свойство здорового духа можно также обозначить как самообладание в широком смысле слова. Ни соблазны внешнего мира, ни мнение толпы, ни бесчисленные человеческие страхи не в силах нарушить внутреннее равновесие, покуда душа подчиняется разумному духовному началу и чтит его как основу свободы, добродетели и высшего блага.

 Здравомыслие  и самообладание неразрывно взаимосвязаны,  переплетены, и именно сочетанием  этих двух качеств обеспечивается  поддержание здоровья, подобно тому, как фундамент обеспечивает надежность  и прочность строения. Рассмотрим  каждый из этих двух пунктов  более подробно, дабы уточнить  их значение в общем контексте  рассуждений о здоровом существовании.

 Говоря  о здравомыслии, мы неизбежно  затрагиваем более общую проблему  разумения. Начиная с Платона,  разумение преимущественно трактуется  как понимание того, что есть  Благо (в платоновском истолковании, как способность к умозрительному  созерцанию идеи Блага). Разумение  само по себе уже является  для человека благом и относится  к числу высших человеческих  добродетелей, ибо в нем проявляется  Вселенский Ум, то “изумительное,  всюду вносящее лад, разумение”, которое правит миром. “...По  мнению большинства, благо состоит  в удовольствии, а для людей  более тонких — в понимании”, — изрекает Сократ в диалоге “Государство”. То, что разумение есть благо, подчеркивается в одном из наименований этой добродетели — благоразумие. В древнегреческих и древнеримских философских текстах понятие “здоровье” также соотносится с понятием “благо” и часто выступает как одна из его разновидностей.

 Взаимосвязь  и взаимное расположение здоровья  и разумения в общей системе  благ представлены в примыкающем  к “Государству” платоновском  диалоге “Законы”: “Есть два  рода благ: человеческие и божественные. Человеческие зависят от божественных. И если какое-либо государство  получает большие блага, оно  одновременно приобретает и меньшие,  в противном же случае лишается  и тех, и других. Меньшие блага  — это те, во главе которых  стоит здоровье, а затем идет  красота, на третьем месте —  сила в беге и в остальных  телесных движениях, на четвертом  — богатство, но не слепое, а зоркое, спутник разумности. Первое  же и главенствующее из божественных  благ — это разумение; второе  — сопутствующие разуму здоровое  состояние души; из их смешения  с мужеством возникает третье  благо — справедливость; четвертое  благо — мужество. Все эти блага  по своей природе стоят впереди  тех, и законодателю следует ставить их в том же порядке”

 Перед  нами античная иерархия ценностей,  которую венчают здоровье, здоровое  состояние души и разумение.  Это и есть те ступени, по  которым осуществляется духовное  восхождение к вершине Всеобщего  и Единого Блага. Все материальные  и душевные достояния человека  выстраиваются в таком порядке,  что в конце концов сходятся в единой точке Абсолюта. Как следует из платоновской градации благ, разумение выступает в качестве связующего звена, посредника между здоровым человеческим естеством и Высшим Благом. Без разумения невозможно ни телесное, ни душевное здоровье, также как без Божественного Ума невозможно упорядоченное, целостное мироустройство. Если разум рассматривается как божественная способность духа и, в предельном обобщении, как первооснова зримого мирового порядка, то здравомыслие — понятие более частное, житейское, применимое скорее к сфере ежедневных дел, поступков и ситуаций. Когда используется это понятие, подразумевается не столько непосредственная обращенность души к Высшему Благу как к Абсолюту, сколько фокусировка на обыденных жизненных задачах, для которых следует найти наилучшее решение. Здравомыслие распространяется, главным образом, на обширную область практической деятельности и частной жизни субъекта, и заключается в разумном упорядочивании, согласовании его каждодневных поступков, чувств, отношений, которое осуществляется в строгом соответствии со знанием высшего Блага. Здравомыслящий человек всегда действует на основе ясного разумения, которому подчинены все прочие движения его души. Несколько упрощая, можно сказать, что здравомыслие — это способность применять разум (или знание того, в чем состоит благо) для разрешения насущных жизненных проблем. Итак, здравый ум, укрепившийся в созерцании Высшего Блага и обращенный к текущим жизненным событиям, а также к обусловленным ими претерпеваниям, является неизменным спутником здоровья и подлинного душевного благополучия. Сенека особо отмечал, что здоровье разума в значительно большей мере, чем здоровье тела обеспечивает благоденствие человека, приводя его жизнь к разумной упорядоченности. Он писал: “Тело, после того, как его исцелили, часто болит опять... но разум, излеченный однажды, излечен навсегда. Я скажу тебе, что я понимаю под здоровьем: разум здоров, когда он удовлетворен и уверен в себе, когда он сознает, что все, о чем молятся люди, все благодеяния, к которым они стремятся и которые расточают, совершенно не нужны для счастья”. Согласно стоическим воззрениям (особенно в их поздней римской редакции) здоровый разум самодостаточен и независим, т. е. предполагает внутреннюю свободу.

 Теперь  перейдем к рассмотрению второго  качества здорового человека, которое,  наряду с разумением, составляет, согласно стоикам, величие души. Мы определили его как внутреннюю  свободу субъекта, невозмутимость  и твердость духа или как  “самообладание, позволяющее быть  превыше всего, что с тобой  происходит, как хорошего, так и  дурного” [70, VII, 93]. Внутренняя свобода  человека напрямую связана с  разумностью его существования.  “Кто живет разумно и знает,  в чем состоит благо, тот  свободен от мирских волнений”,  — утверждал Эпиктет . Только благодаря руководству разума, всегда побуждающего действовать согласно Природе, человек по-настоящему свободен: независим от любых внешних влияний, будь то манящие, но недолговечные земные блага или горестные лишения и бедствия; непоколебим и неподвержен ослепляющему, разрушительному воздействию страстей и страхов; наконец, безраздельно принадлежит самому себе и владеет собой. Для западноевропейского мировоззрения характерно противопоставление заложенного в Природе всеобщего детерминизма и исконного стремления к Свободе, присущего разуму или духу. Если природа порабощает человека посредством инстинктов, то разум (дух) позволяет ему совершить прорыв в высшие сферы бытия, где обретается подлинная свобода. Для философии стоиков такое противопоставление недопустимо и абсурдно. Вместо дуализма природы и духа стоиками постулируется их сущностное единство. Подчинение Природе вовсе не означает порабощения или ограничения духовной свободы. Наоборот, сама Природа создала человека существом разумным, самодовлеющим и автономным; тому, кто, полностью доверившись ей, следует ее законам, она подает пример высшей целеустремленности и безграничной творческой свободы. Подражание во всем Природе уже подразумевает свободу и самоопределение, поскольку Природа, в понимании стоиков, представляет собой единое, живое, в высшей степени разумное и, следовательно, свободное существо. Учитывая ее целостный, автономный и телеологический характер, Природу можно определить (на современный лад) как “всеобъемлющую Самость”. Это отражено в предложенной стоиками формулировке: “Природа есть самодвижущееся самообладание” [70]. Поэтому все живые существа, живущие сообразно природе, стремятся всецело распоряжаться собой и всячески избегают неволи. Недаром Эпиктет, размышляя о свободе, обращался к животному миру, этому царству первозданной Природы: “Каждый человек знает, когда можно назвать животное свободным, — пишет он. — Есть люди, которые держат у себя прирученных львов. Они держат их взаперти, кормят и водят их повсюду за собою. Никто не скажет, что такой лев свободен; напротив, всякий скажет, что чем слаще его жизнь, тем больше он раб. Ни один человек не захочет быть на месте такого льва; да и всякое пойманное животное чего только не перетерпит, чтобы только вырваться на свободу.

...И с  людьми бывает так же. Вот почему  я назову свободным только  такого человека, который поступает  по своей совести, не боясь  никаких напастей и мук, ни  даже самой смерти”

Словом, жить свободно и жить согласно Природе  — суть одно, ведь собственная природа  любого живого существа предполагает его свободу и самостоятельность, а “Природа Целого” являет собой  высочайший образец самоопределения  и самообладания. Очевидно, что свобода, которая подразумевается в данном случае, не имеет ничего общего с  распущенностью и необузданностью  страстей или с тем триумфом нигилизма, в котором видит свое освобождение “бунтующий человек” Запада. Напротив, она требует разумного самоограничения  и обуздания беспорядочных, мятежных порывов души, которые противны самой  Природе, ибо несут в себе “скверну”  и хаос. Такая свобода не может  основываться на отрицании всеобщего  порядка вещей, так как только в рамках этого органичного целого она возможна как таковая. Ее составляющие, как уже говорилось, это, во-первых, самообладание (владение собой) и, во-вторых, самоопределение или саморуководство. Первое является необходимым условием внутренней уравновешенности и выражается в воздержании — универсальной добродетели, предполагающей сознательное регулирование эмоций, желаний и побуждений. Самообладание невозможно без установления внутренней иерархии, системы “доминирование — подчинение”, где главенствующая роль отводится разуму. Либо человек руководствуется разумом, либо оказывается во власти страстей и обстоятельств. Только когда страсти человеческой души пребывают в состоянии полного повиновения, в душе царят уравновешенность и гармония. “Владение собой, — пишет Ж. - П. Вернан в работе “Происхождение древнегреческой мысли”, — по-видимому, содержит в себе если не прямой дуализм, то, по меньшей мере, некоторую напряженность между двумя состояниями души человека: аффектами, эмоциями, страстями (thimos) — излюбленной темой лирической поэзии — и продуманной осмотрительностью, разумным расчетом, воспеваемым гностическим учением. Эти особенности души предназначены различным целям. Thimos — для повиновения и подчинения. Для исцеления же безумия, так же как для его предупреждения, используются средства, помогающие “убедить” thimos, сделать его послушным, с тем чтобы он никогда не пытался повергнуть душу в смятение. Эти средства составляют основу воспитания (paideia)... Несомненно, оно обеспечивает здоровье, душевное равновесие, учит воздержанности и держит в подчинении ту область души человека, которая предназначена для послушания”

 Самообладание,  основанное на руководстве разума  и подчинении страстей разумной  воле, определяет духовную свободу  человека в пределах его собственного  душевного устройства, т. е. на  той территории, которая безраздельно  ему принадлежит. Владеть собой  — значит быть хозяином в  своем доме, полноправно распоряжаться  своей душевной жизнью. При этом  главное, чтобы какое-либо из  движений души не переросло  в волнение или смятение и  не лишило субъекта внутреннего  равновесия и волевого самоконтроля. Если же это произойдет, человек  может оказаться невольником  собственных влечений и аффектов. Утрата самоконтроля равносильна  утрате духовной свободы, ибо  охваченная страстями душа пассивна  и несвободна, как и подверженное  недугам тело: страсти выводят  ее из состояния равновесия  и увлекают в крайности помимо  ее воли. Недаром один из афоризмов  Эпиктета гласит: “Раб тот, кто  не умеет владеть собой”

 Второй  аспект духовной свободы человека, другая ее сторона затрагивает  сферу отношений субъекта с  окружающим его миром, полным  соблазнов, сулящим наслаждения  земными благами, и в то же  время приносящим лишения и  напасти. Здесь самообладание  перерастает в самоопределение  и саморуководство. Именно эти свойства позволяют сохранить собственную идентичность, оставаться верным себе в изменчивом и противоречивом мире. В данном случае человек тем более свободен, чем меньше его зависимость от всего внешнего и постороннего, от мирской суеты; чем легче преодолевает он бесчисленные обольщения и иллюзии; чем смелее отказывается от данайских даров праздной суетной жизни, чья привлекательность столь пагубна. В качестве образца поведения свободного человека вспоминается случай с Сократом, оказавшемся на рынке: глядя на множество рыночных товаров, Сократ произнес: “Сколько же есть на свете вещей, без которых вполне можно жить!” . Самоопределение начинается тогда, когда человек уже достаточно зрел и самостоятелен, чтобы следовать мудрой заповеди Эпиктета: “Не полагай своего счастья в том, что не в твоей власти”. То же самое относится и к различным бедствиям, выпадающим на долю человека: их нужно переносить в бодром и невозмутимом состоянии духа; не следует горевать по поводу того, что ты не в силах изменить. В мире слишком много неподвластного тебе и, соответственно, много поводов для печали, однако тот, кто познал подлинную внутреннюю свободу, не может быть подвержен постоянному унынию или страху. “Нужно быть невозмутимым и бесстрашным по отношению ко всему, что не есть главное в нашей жизни — ко всему внешнему” — учили стоики .Даже потерю близких и неотвратимое приближение собственной смерти надлежит встречать, сохраняя душевное спокойствие. Роптать неразумно. Стоический мудрец бесстрастен и свободен от любых привязанностей; в окружающем его мире нет ничего такого, к чему бы он мог пристраститься”. Он “привязан ко всему лишь самою тонкою нитью” Ни горе, ни телесный недуг не способны сокрушить величественную крепость его духа. Более того, достигший полной внутренней свободы человек поднимается над суетным страхом смерти, и смерть более не имеет над ним никакой власти. Каждый, кому удается одержать эту окончательную духовную победу, может жить так, как он хочет, и ничто в мире не сделает его рабом. При этом его желания не увлекут его в область недостижимого и невозможного, поскольку все, что только необходимо ему в этой жизни, всегда при нем. “Свободный человек распоряжается только тем, чем можно распоряжаться беспрепятственно, — заключает Эпиктет. — А распоряжаться вполне беспрепятственно можно только самим собою”

 “Если  мы позволим себе желать того, что не вполне в нашей власти, то нашим хозяином будет всякий, кто может дать нам или отнять  у нас желаемое нами. И их, таких  хозяев, будет у нас очень много,  потому что мы захотим много  таких вещей, которые зависят  от других людей. Через это  люди эти сделаются нашими  господами... Прежде всего, следует  помнить, что нельзя быть свободным  тому человеку, который хочет  чего-нибудь, что зависит не от  него самого, а от других... Когда  ты выучишься и привыкнешь  отличать то, что твое, от того, что не твое; то, чего можно  достигнуть, от того, чего нельзя  достигнуть; когда поймешь, что  для тебя важно только твое, а остальное — пустяки; когда  будешь желать только того, что  от тебя зависит, — тогда  ничего не будет страшным для  тебя. Никто не будет властен  над тем, что твое собственное,  а в нем только и заключается добро и зло”

 Эпиктет,  этот раб, ставший философом,  в своих рассуждениях ниспровергает  сложившуюся в отношениях между  людьми социальную структуру  господства и перемещает фундаментальное  отношение “властвование — подчинение”  во внутриличностный (интрапсихический) план, где законным господином может выступать лишь разумное начало человека. Любые внешние формы господства, согласно Эпиктету, оборачиваются рабством, попранием свободы, и потому противны природе.

 У Эпиктета  находит радикальное выражение  общая для стоиков идея невозмутимости  как основы здорового и свободного  состояния духа. Как следует из  его наставлений, для полного  внутреннего равновесия и свободы  требуется сознательный уход  от перипетий социальной жизни  в свои единоличные владения  — в собственный внутренний  мир. Именно поэтому для Эпиктета  образцом мудрости и свободы  служил предельно асоциальный  и своевольный киник Диоген. Такова  стоическая модель свободного  и здорового существования в  ее предельном, доведенном до  логического завершения варианте: вместо включенности индивида  в окружающий его мир людей,  вместо вовлеченности в основные  социальные процессы, здесь превозносится  способность к безболезненному  самоустранению и гордая независимость  от всего внешнего — отрешенность  и самостийность (атараксия и  автаркия в терминологии стоиков). Самоопределение в духе стоицизма  базируется на воздержании и  отказе от обладания чем-то  внешним, тогда как самоутверждение  Субъекта в западном понимании  осуществляется как раз наоборот — через обладание, волю к власти и активное освоение окружающей среды. Стоик, рассуждающий в духе Эпиктета, не стремится ни обладать земными благами, ни повелевать другими людьми, так как знает, что любая власть (помимо суверенной власти разума) имеет обратной своей стороной несвободу и является для духа ловушкой. Все, что окружает человека в его ежедневной жизни, — люди, богатство, социальные процессы, — это лишь отдельные фрагменты, части целого, которые следует рассматривать как нечто второстепенное и менее значимое по сравнению с “Целостностью Природы” и собственной душой — предметом главной заботы. Отношения с этими “отдельными частями” нужно простраивать не ради их самих (взятых в отдельности), но исключительно ради того, чтобы не нарушать всеобщий разумный порядок существования, определенный самой Природой. Все отдельные земные блага меркнут, когда перед человеком открывается “Единое - Высшее Благо”, которое бесполезно искать вовне, оглядываясь вокруг себя, поскольку оно пребывает в самом Субъекте и выражается в согласии с собственной и всеобщей Природой. В этой связи вспоминается созвучное по духу изречение Лао-Цзы: “Не выходя со двора, можно познать мир. Не выглядывая из окна, можно видеть естественное Дао. Чем дальше идешь, тем меньше познаешь. Поэтому священномудрый не ходит, но познает все”. Подобного подхода к окружающей действительности придерживались и римские стоики, у которых “естественному Дао” соответствует “Природа”. Ее постижение не требует в качестве обязательного условия проникновения в сущность бесчисленных внешних событий и явлений; наоборот, в основе наиболее глубоких прозрений лежит особый “медитативный опыт” — размышления “наедине с собой”. Для постижения истинного блага и достижения душевного благополучия необходимо обращение к самому себе, к собственной душе. Согласно Сенеке, “дух не может созреть и обрести цельность, пока ему не удастся побороть свое любопытство и страсть к странствиям”; в то же время, “первый признак упорядоченного разума — это умение оставаться на одном месте и жить в одиночестве”. “Пусть не рассеивает тебя приходящее к тебе извне! — пишет Марк Аврелий. — Нет ничего более жалкого, чем человек, измеряющий все вдоль и поперек, пытающийся, как говорит поэт, проникнуть в “глубины подземные” и разгадать тайну душ окружающих его людей, однако не сознающий, что для него вполне достаточно общения с одним только внутренним гением и честного служения ему” . Сенека всячески подчеркивает, что гораздо важнее для свободного и здравомыслящего человека прислушиваться к внутреннему голосу, чем к мнению столь часто ослепленного и неразумного большинства. Жить нужно, прежде всего, в согласии с самим собой. Сенека призывает сторониться толпы: “Сойдясь вместе, люди хуже, чем взятые по отдельности. Если тебе придется оказаться в толпе, изо всех сил старайся уйти в себя”