Портрет эпохи Возраждения

Антонелло продемонстрировал венецианцам возможности передачи освещения в новой живописной технике - масляной живописи, и с этого времени венецианский колоризм основывался на разработке огромного потенциала масляной живописи.

Портреты работы Тициана.

Портреты Тициана поразительны. Кажется, будто художник одновременно изображал человека внешнего и внутреннего. Никакое выражение человеческого чувства или характера не ускользало от его обаятельной кисти, поэтому и не было ни одного современного Тициану государя или вельможи, знатной дамы или просто человека с громким именем, с которых бы художник не писал портрет. Как пишет Виктор Липатов, "для полного оживления людям, изображенным на портретах, недоставало только дыхания.

Девяносто портретов: дожи, герцоги, император, король, папа, прекрасные женщины, гордые и пытливые мужчины, такие как Ариосто, Якопо де Страда, Ипполито Риминальди, Парма... Они не опасались позировать Тициану! Более того, как добивались этой чести!".

Все картины и портреты Тициана знамениты, ничто посредственное не выходило из-под его кисти.

Стремление познать личность человека во всей ее сложности и контрастах, определяет звучание тициановских портретов начала 20-х годов. Портреты Тициана этих лет немногочисленны, но художник предстает перед нами как великий портретист. На этих работах лежит отпечаток «большого стиля» тициановских монументальных композиций, они торжественнее портретов джорджоневского периода, формат увеличивается до поколенного, фигура изображенного широко и величаво разворачивается на плоскости, вырисовываясь безупречно вписанным в рамки холста силуэтом. Тициан вглядывается в современника более пристально, ищет в облике личное начало. Это новое восприятие личности заставляет Тициана изменить традиционные приемы портрета. Он находит неповторимый композиционный строй каждого портрета, особенно пристально вглядывается в лицо, которое пишет уже не в монотонной сглаженной манере, а тончайшими градациями тона и светотени.

Необычайно полно раскрывается характер в портрете Винченцо Мости, секретаря феррарского герцога. Изысканные по простоте и богатству сочетания холодных сине- и темно-серых, серебристо-белых тонов одежды особенно остро выделяют живые, горячие краски смуглого лица, в котором Тициан подчеркивает твердость и определенность черт. Это не человек чистых и поэтических душевных помыслов, а натура искушенная и опытная в жизни, ценящая ее наслаждения. И, наконец, портрет самого феррарского герцога Альфонсо д’Эсте (1523г.) уже прямо предвосхищает тот тип портрета-характера, который будет господствовать в творчестве Тициана 30-х – 40-х годов.

В 30-е—40-е годы Тициан определяет весь облик венецианской культуры.
Недаром Лодовико Дольче пишет: «Он великолепный, умный собеседник, умеющий судить обо всем на свете», 30-е—40-е годы—это, пожалуй, самый счастливый и плодотворный период его деятельности. Во всем величии раскрывается теперь могучая стихия его реализма; человек и мир в его полотнах, сохраняя свою грандиозность, исключительность, приобретают все большую яркую неповторимость; элементы исторической и жанровой картины начинают все больше вплетаться в полотна религиозно-мифологического содержания и даже в портреты.
Новые реалистические принципы Тициана этих лет раскрываются, прежде всего, в его живописной системе. В ранних работах художника, при всей их красочной нарядности, роль краски была еще традиционна: хотя, моделируя лица, Тициан все больше использует нюансировку цвета и тона, форму строит в основном рисунок и светотень, краска же остается лишь одним из компонентов формы, ее цветовой оболочкой, мало раскрывая материальную неповторимость, так сказать плоть каждого элемента. Постепенно художник начинает открывать могучую стихию краски, и уже в 30-е годы она нередко становится основным изобразительным элементом его картин. У него появляется сила красочной лепки, движение энергично наложенного мазка, который строит форму, наполняя ее жизненным трепетом. Нюансируя цвет и тон, меняя фактуру мазка, то пористого и плотного, то прозрачного и деликатного, обыгрывая краску на просвет, Тициан передает теперь все чувственное и материальное многообразие мира—холодный блеск металлических лат, шелковистость тонких волос, мягкость и теплоту бархата, никогда не впадая в несколько поверхностную виртуозность мастеров более позднего времени, оставаясь сдержанным, полным благородства
(не случайно общий тон картин становится теперь более темным и глубоким).
Однако величие творчества Тициана 30-х—40-х годов не только в полнокровии жизненной силы его реализма, не только в живописно-колористической основе, оказавшей такое влияние на творчество великих реалистов XVII века, но и в глубине познания реальности. Он поднимается до глубочайшего, не имеющего параллелей в искусстве того времени обобщения наиболее характерных черт и противоречий современной ему действительности, глубины и сложности раскрытия человеческой личности, что особенно раскрывают замечательные тициановские портреты 30-х годов. Они продолжают ту линию портрета-характера, которая наметилась еще в 20-е годы в портрете
Альфонсо д'Эсте. Но анализ характера модели, чувство типических черт современника стали еще более глубокими и определенными. Портреты высокопоставленных заказчиков Тициана, с которых на нас взирают лица угрюмых, становятся подлинными историческими документами. Молодой Ипполито Медичи, имевший сан кардинала, но состоявший на службе у венгерского короля в качестве военачальника, предстает перед нами на великолепном портрете 1533 года в простой и естественной позе, на темном нейтральном фоне. Все в портрете пронизано внутренней напряженностью, сдержанной страстностью. Лицо кажется почти спокойным, но неуловимые нюансы—переданный легкими лессировками румянец, пробивающийся сквозь смуглоту щек, порозовевшие от напряжения крепко сжатые губы, горящий взгляд больших черных глаз раскрывают сложную натуру гордого и сдержанного, но и полного ярких страстей человека.

Еще поразительнее портрет урбинского герцога Франческо Мария делла
Ровере. Пожалуй, это самый эффектный из написанных художником в 30-е годы портретов. Урбинский герцог предстает перед нами в позе полководца, горделиво опирающегося о свой жезл. Но в облике победителя, предстающего на этом великолепном полотне в окружении полководческих жезлов и развевающихся перьев шлема, есть нечто неожиданное; его фигура, над которой оставлено необычно много пустого пространства, кажется малорослой и не очень внушительной, а серовато-смуглое костлявое лицо живет неожиданно сложной жизнью. За импозантной внешностью полководца, грубоватого, решительного солдата, художник открывает болезненного, целиком ушедшего в невеселые раздумья человека.

Ни в один другой период своего творчества Тициан не уделял портрету такого внимания как в сороковые годы. И это не случайно. В эту бурную и сложную эпоху художника все больше притягивают современники, с их честолюбием, жаждой власти, неуемными страстями, раздумьями и сомнениями. Портретная галерея Тициана 40-х годов необычайно обширна и многообразна. К этому периоду сейчас относят около 50портретов. На этих полотнах перед нами предстают и «великие мира сего»—папа Павел III и его родные, «повелитель полумира» император Карл V, и друзья Тициана—писатель Пьетро Аретино, историк Бенедетто Варки, и совсем безвестные нам люди, вроде феррарского юриста Ипполито Риминальди. Эти портреты нередко обладают такой точностью и глубиной характеристики, поражают таким проникновением в самую суть человека, что становятся как бы историческими документами. Но в них есть и нечто гораздо более важное: неизвестная еще искусству XVI века глубина познания человека во всей сложности его взаимоотношений с окружающим миром. Портреты Тициана этих лет удивительно многообразны по жанру—от глубочайшего психологического портрета-исповеди до картины в сущности исторической, раскрывающей сложную и противоречивую жизнь целой эпохи. Многие работы Тициана этих лет внешне близки тому типу торжественного и спокойного поколенного портрета, который сложился в его творчестве на протяжении 20-х—30-х годов, Но теперь художник находит в натуре человека непросто яркие и резкие черты характера, но и огромное многообразие их оттенков; интенсивная и сложная жизнь образа создается удивительно органическим единством всех изобразительных средств и, прежде всего, выливается в сложнейшей жизни цвета, самой живописной структуре полотна.
Тициан теперь не только находит в каждом полотне неповторимый композиционный и ритмический строй, но и. еще более пристально, чем ранее, вглядываясь в модель, воссоздает ее облик во все более свободной и темпераментной манере. Один из лучших портретов Тициана этих лет—портрет его друга, известного публициста Пьетро Аретино (1545г.), вызвавший неодобрение заказчика, утверждавшего, что Тициан поленился закончить этот холст. В действительности же перед нами превосходный портрет. Массивная фигура «бича монархов», облаченная в великолепное одеяние, тяжело и торжественно разворачивается перед нами, заполняя всю плоскость холста; в резком, горделивом повороте предстает характерное, с крупными чертами, ярким чувственным ртом лицо знаменитого публициста. Все в этом человеке кажется незыблемо-монументальным, и в то же время все излучает неистощимую энергию.

Еще более интересен портрет главы контрреформации папы Павла III Фарнезе (1543г.). В облике согбенного уродливого старца, восседающего перед нами, тоже есть нечто от титанического величия. Его фигура, написанная с редкой даже для Тициана энергией и страстью, вылепленная мощно и широко. Из широкого рукава сутаны выглядывает костлявая, цепкая, очень пристально и многозначительно прописанная рука. Образ этого хилого старца превращается в некий зловещий символ эпохи феодально-католической реакции. Еще более сложная картина современности раскрывается в неоконченном групповом портрете Павла III и его внуков Алессандро и Оттавиано Фарнезе
(1545—1546). И неоконченная картина художника поражает великолепием и размахом его замысла: он превращает портрет в монументальное полотно, изображая фигуры заказчиков в полный рост, находит торжественную и неслыханную по красоте и смелости красочную гамму, построенную на всем богатстве красных тонов.
Сама сюжетная завязка — прием папой одного из внуков, юного Оттавиано—как бы обязывала художника найти всецело парадное решение. Но Тициан открывает за внешней видимостью церемонной сцены совершенно иную действительность, где все пронизано атмосферой подозрительности и взаимной вражды. Папа, еще более немощный и дряхлый, поворачивается к входящему внуку неожиданно быстрым, скользящим движением, втянув голову в плечи, скосив на Оттавиано острый, подозрительный взгляд. Хотя лицо Павла III не закончено, Тициан явственно наметил в нем выражение настороженной недоверчивости. Оттавиано Фарнезе— такой, каким увидел его художник, всецело ее заслуживает. Его фигура склонилась в почтительном поклоне, но слишком близко придвинулась к папе; выделяясь на фоне целой симфонии красных тонов глухим, коричнево-черным пятном, она почти зловеще нависает над хилой фигуркой старца, в движениях молодого царедворца Тициан открывает нарочитую мягкость и вкрадчивость. Художник пристально вглядывается в его лицо, смиренно склоненное, с хищным, горбоносым профилем, полными, чувственными губами, маленьким вялым подбородком; он заставляет Оттавиано смотреть на папу сквозь смиренно опущенные ресницы неожиданно в упор. Видимо, это лицо, порочное, лицемерно-почтительное, особенно привлекло художника—недаром он полностью закончил его. За маской деланного смирения художник открывает холодного, жестокого, решительного человека. Немой диалог двух честолюбцев оттеняет великолепное, скучающее равнодушие молодого кардинала Алессандро, безразлично взирающего на нас из-за плеча папы. Портрет семьи Фарнезе не имеет никаких параллелей в искусстве Италии этих лет; мы присутствуем как бы при рождении нового жанра — своеобразной исторической картины, построенной на драматическом столкновении реальных, социально-типичных характеров.

Портрет Карла 5, хранящийся в Мюнхенской пинакотеке, принадлежит наряду с портретами Павла III к самым высоким откровениям искусства Тициана 40-хгодов. «Повелитель полумира» предстает перед нами не в ореоле блеска и величия, а как бы наедине с собой, погруженным в невеселые размышления, целиком ушедшим в свои мысли, в момент, когда маска снята и перед нами не император, а человек во всей своей сложности и неповторимости. Немолодой человек с болезненно-бледным лицом, спокойно, чуть согнувшись, одиноко сидит перед нами в кресле. Император не наделен титанической энергией
Аретино и Павла III. Его лицо с болезненно сдвинутыми бровями, написанное неуловимыми, перетекающими мазками, поражает своим сложным, противоречивым выражением отрешенности, глубокой, невеселой задумчивости.

Особое место среди тициановских портретов 40-х годов занимает портрет молодого феррарского юриста Ипполито Риминальди, долгое время считавшийся изображением неизвестного молодого англичанина. В большинстве портретов Тициана 40-х годов человек предстает перед нами в постоянном взаимодействии, даже столкновении с окружающим миром. Действительность напоминает о себе везде—и в конкретности фона, и в жизни блестяще написанных аксессуаров, и в почти титанической активности самих героев. В портрете феррарского юриста, простом и скромном, человек предстает перед нами как бы отчужденным от напряженного ритма современности, целиком замкнутым в себе, в мире глубокого и сосредоточенного размышления. Портрет
Риминальди необычно прост. Перед нами, на фоне серовато-оливковой стены предстает целиком ушедший в свои мысли молодой мужчина в строгом черном одеянии. Ничто не нарушает атмосферы глубочайшей душевной сосредоточенности. Но перед нами не просто полный привлекательности и благородства, глубоко задумавшийся человек. Необычайно пристально вглядывается Тициан в лицо Риминальди, поворачивая его почти в фас к зрителю, выделяя на фоне темных, приглушенных тонов очень светлым пятном, повторяя линию его овала изгибом тяжелой золотой цепи. Это лицо живет необычайно сложной жизнью; Тициан пишет его в особой, одухотворенно-трепетной манере, он строит форму с безупречной архитектоничностью. Перед нами предстает человек, всецело ушедший в невеселые размышления о самом сокровенном, познавший всю сложность жизни, горечь сомнений и разочарований.
Идеалы Возрождения сохранили для Тициана свою жизненную силу. Он находит среди современников людей, наделенных яркостью характера, глубиной чувств и мыслей. Так, в групповом портрете семьи Вендрамин (1550 г.) есть большое благородство и естественность, прекрасно найден плавный, торжественный ритм величественно склоняющихся перед алтарем, полных достоинства мужских фигур. Центральный образ картины—старый Габриэле Вендрамин может быть сопоставлен с самыми глубокими портретами Тициана 30-х—40-х годов. Этот тяжело и устало опустившийся на колени величавый старик полон скорбной самоуглубленности, целиком поглощен какими-то безрадостными раздумьями. Некоторые портреты Тициана этих лет пленяют особой привлекательностью образа, почти интимной простотой, мягкостью характеристики. Таков, например, портрет папского легата Лодовико Беккаделли (1552) или так называемый «Друг Тициана» (1550-егг.).
Иная, почти титаническая натура раскрывается в «Автопортрете» Берлинского музея (около 1555 г.). Этот первый из дошедших до нас автопортретов художника излучает бурную энергию, порывистую силу. Старый художник изобразил себя в полной стремительного движения позе, его фигура вылеплена мощными, темпераментными ударами кисти, в почти эскизной манере, глаза блестят гневно и возбужденно, пальцы нетерпеливо барабанят по столу. Все в этом портрете пронизано взволнованностью, героикой чувств и эмоций.