Мемлекеттік басқарудың әлеуметтік-экономикалық тиімділігі

Веди меня и даруй утоленье, -

Ты можешь оборвать мои мученья.

Я видим, мне ж закрыты свет и  ширь,

Затем, что я кротом родился,

Бесцельным грузом на землю явился!

За ним следует второй слепой, который был укушен змеей страсти  и вследствие этого поражен в  орган зрения. Он идет без поводыря, если не считать его спутницей страсть. Он просит некоторых из окружающих, чтобы они, если нет лекарств от его недуга, оказали ему милость и помогли ему не чувствовать своего недуга, скрыться от самого себя, как скрылся от него его свет, и дать ему возможность похоронить себя со своим горем. Итак, он говорит:

ГОВОРИТ ВТОРОЙ СЛЕПЕЦ

[64]

Косматая Алекто вдруг явила 

Мне адского червя: укус пронзил, -

И разум сник, и чувств ослабла  сила,

И яд жестоко дух мой отравил.

Исчез вожак: мой разум придавило;

Напрасно ждет душа, чтоб пособил

Ей кто-нибудь снять ревности преграды

С путей, где ей скитаться будет  надо.

Но божество бессильно тут,

Как и разрыв-трава, целебный камень,

И даже волшебства заклятый пламень.

Кто сможет дать последний мне приют,

Чтоб мне позволила гробница

С моим злосчастьем в ней навек  укрыться?

За ним следует третий, который  говорит, что ослеп потому, что  внезапно вышел из тьмы, посмотреть на яркий свет. Ведь он привык любоваться обычной красотой, но вот перед  его глазами вдруг предстала  небесная красота, божественное солнце; именно поэтому у него испортилось зрение и приглушен светоч-близнец, который сияет впереди души (ибо глаза - как бы два фонаря, ведущие корабль), как обычно происходит у выросшего в киммерийских сумерках, если он вдруг устремит взор на солнце. Слепой просит в своих стихах, чтобы ему открыли свободный доступ в ад, потому что только сумерки подходят для подданного сумерек. И вот он говорит:

ГОВОРИТ ТРЕТИЙ СЛЕПЕЦ

[65]

Блестящая планета выплывает 

Пред тем, кто вскормлен долгой темнотой,

Под небо Киммерии, где кидает

Обычно солнце луч унылый свой.

На яркость света близнецов  сбивает 

С кормы души и ускользает злой.

Угасли светочи мои; простою 

Уж им не любоваться красотой.

Хочу я в адские поля!

Что, мертвецу, общаться мне с живыми?

Сухому пню что делать с молодыми?

Все - смесь во мне. Смертельный  воздух я 

В себя впиваю в воздаянье 

За то, что высших благ знал созерцанье.

Появляется четвертый слепой, ставший  незрячим по схожей, однако не по той  же причине, что предыдущий. Тот ослеп из-за внезапного взгляда на свет, этот же из-за постоянного или частого смотрения, - или даже из-за того, что слишком напрягал глаза, - потерял ощущение всякого другого света и не считает себя слепым, потому что смотрит на то единственное, что его ослепило. И он говорит о чувстве зрения подобно тому, у кого произошла потеря слуха; ведь те, у кого уши слышали сильные шумы и грохоты, не слышат меньших шумов; это известно о народах, живущих у водопада Катадупы, где великая река Нил низвергается с высочайшей горы на равнину.

Минутоло. Так все те, кто отдавал  тело, душу на дела более трудные  и крупные, обычно не чувствуют неприятности от меньших трудностей. Так и названный  выше не должен быть недовольным своей  слепотой.

Северино. Конечно. Ведь он считает  себя добровольным слепым, который доволен, что от него скрыто все другое, надоедливое и отвлекающее его от любования единственно желанным.

И в это время он просит путников, чтобы они не отказались помочь ему  избежать беды в несчастных случаях, когда он шествует, поглощенный вниманием к главному объекту.

Минутоло. Передайте нам его  слова.

Северино.

ГОВОРИТ ЧЕТВЕРТЫЙ СЛЕПЕЦ

[66]

Нил, низвергаясь в бездну с вышины.

Так оглушает, что лишились слуха 

Его порогов хмурые сыны.

Вот так и я впиваю силой духа

Ярчайший свет из всех, что в мир даны, -

К другим соблазнам ныне сердце глухо;

Что мне они? Ущербности печать

На них лежит, к чему их примечать?

Молю: меня не бросьте,

Чтобы на камень не наткнулся я,

Чтоб не вела к змее стопа моя.

Чтоб не легли скитальческие  кости

На пустыре, в низине,

Где без поводыря блуждаю ныне.

У следующего слепого вследствие обильно  пролитых слез глаза настолько потускнели, что он не может направлять взгляда, чтобы сравнивать видимое и особенно, чтобы снова видеть тот светоч, который вопреки своему желанию, из-за стольких слез, он видел некогда. Кроме того, он считал свою слепоту не неизбежной, но делом навыка и потому устранимой: ведь светящийся огонь, воспламенявший душу зрачка, очень долго и смело подавлялся и угнетался враждебной ему влагой; таким образом, даже если бы и прекратился плач, слепой не убежден, что результатом этого было бы появление желанного зрения. Послушайте, что он говорит окружающим, когда те побуждают его переступить границы.

 ГОВОРИТ ПЯТЫЙ СЛЕПЕЦ

[67]

Глаза мои, вы полны влагой вечно!

Когда ж, скажите, луч живого зренья

Пронзит своею искрой бесконечный 

Препятствий ряд и возродит мгновенья,

Когда впервые мне блеснули встречно

Светильники сладчайшего мученья?

Боюсь, святой их свет не одолеет 

Теперь той мглы, что все плотней густеет.

Откройте ж путь слепому 

И к тем источникам направьте  зренье,

Что вражеское сломят единенье.

Путь судит мой противник  по-иному!

Поймет он поздно или рано:

Единый зрак мой - глубже океана.

Шестой незрячий ослеп из-за того, что в чрезмерном плаче он пролил столько слез, что вовсе не осталось влаги, вплоть до зрительной, равно как той влаги, через которую, как чрез промежуточную среду, передавался луч зрения, а также проникал внешний свет и зримые виды; поэтому сердце оказалось настолько истерзанным, что вся влажная субстанция (чьей функцией является также объединение различных противоположных частей) истратилась, и у этого шестого осталось лишь любовное заболевание без действия слез, вследствие того орган зрения был ослаблен победою других элементов и стал совершенно невидящим и нестойким в составе тела. Затем слепой предлагает окружающим выслушать вот что:

 

ГОВОРИТ ШЕСТОЙ СЛЕПЕЦ

[68]

Глаза уж не глаза; не влага - влага,

Прервавшая течение свое,

Плоть, дух, душа не спаяны во благо;

И ты, ледок зрачков, в ком бытие

Вещей отображается столь наго, -

Вас помнит сердце скорбное мое!

Но что ни шаг, я вглубь пещеры темной,

В подземный мир, влекусь, слепец бездомный.

Печальники мои! Вам надо

Скорей подать мне помощь, я без  сил 

Затем, что я все слезы истощил

В те дни, когда не знал к себе пощады:

Без влаги сохнет грудь моя,

И полного забвенья жажду я!

 

 Внезапно появляется следующий  слепой, потерявший зрение от  сильного жара, который, поднимаясь  от сердца, сперва выел очи,  а затем высосал всю остальную влагу из субстанции влюбленного, так что, весь испепеленный и горящий, он уже сам не свой; ведь огонь, обладающий свойством разлагать все тела на их атомы, превратил его в прах, негодный для соединения, хотя под воздействием одной воды атомы у других тел сгущаются и соединяются так, что образуют сложный состав. При всем том слепой не лишен ощущения сильнейшего пламени. Поэтому в стихах он хочет заставить открыть себе проход, ибо если бы кто-нибудь оказался затронутым его пламенем, то стал бы чувствовать жар даже от адского пламени не больше, чем от холодного снега. Итак, он говорит:

ГОВОРИТ СЕДЬМОЙ СЛЕПЕЦ

[69]

Краса чрез взоры в сердце проникая,

Раздула буйный горн в груди моей

И, зрительную влагу поглощая,

Высоко мечет жаркий сноп огней.

Потом, остаток влаги иссушая,

Чтоб дать сухой стихии мир верней,

Она во прах состав мой обратила,

На атомы меня развеществила.

Под страхом вечных мук.

О люди, мне убежище найдите,

От моего огня себя спасите,

Чтоб пламя вас не охватило вдруг,

И даже лютая зима

Не сделалась бы пеклом вам сама.

Следует восьмой, слепота которого причинена стрелой Амура, впущенной  в него от очей к сердцу. Поэтому  он жалуется не только в качестве ослепшего, но, кроме того, в качестве раненого и пылающего с такой силой, с какой, по его мнению, никто другой пылать не может. Его чувство легко выражается в следующем высказывании:

ГОВОРИТ ВОСЬМОЙ СЛЕПЕЦ

[70]

Предательский удар, триумф обмана,

Тугая тетива, стрел острие,

Бесчестный пыл, язвительная рана -

Вот, дерзкий бог, оружие твое!

Глаза пробиты, в сердце яд дурмана,

Раба любви слепое бытие; Всю  боль, весь жар, все путы неизменно 

Ношу с собой, везде, ежемгновенно.

Герои, люди, божества!

Пришлось ли вам, близ Зевса иль  Плутона.

Иль на земле, теперь, во время ль оно,

Самим (иль может, донесла молва)

Встречать таких, как мы, влюбленных,

Столь же покорных, столь же истомленных?

Наконец идет последний слепец, который  к тому же еще и нем: не имея возможности (из-за отсутствия смелости) сказать  то, что чрезвычайно хотел бы, не задевая и не вызывая отвращения, он вместе с тем лишен возможности говорить о чем-либо другом. Поэтому и говорит не он, а его поводырь, высказывающий соображение, которое я не истолковываю, так как оно понятно, а лишь передаю его нравоучительный смысл:

ГОВОРИТ поводырь ДЕВЯТого СЛЕПца

[71]

Вы счастливы, влюбленные слепые!

Вы муки ваши в силах описать 

И за свои рыдания глухие

Обресть участье добрых благодать.

У моего ж ведомого иные

Мученья - в них он осужден пылать,

Не раскрывая уст: где сил  набраться,

Чтоб мог своей богине он признаться?

Толпа! Открой же путь

Страдальцу с ликом истомленным!

Взгляни на жертву взором благосклонным:

Стучит его измученная грудь 

У погребальной двери:

Ведь смерть ему милей его  потери!

Ниже обозначены девять причин, вследствие которых человеческая мысль слепа к божественному объекту, так как не может задержать на нем очей. Из них:

Первая [причина], аллегорически изображенная в виде первого слепого, имеет  природу особого вида, при которой  он, пребывая на определенной ступени, все же несомненно стремится понять больше того, что он в состоянии понять.

Минутоло. Поскольку ни одно естественное желание не является тщетным, мы можем  поверить в более высокое состояние, какое подобает душе вне этого  тела, в котором она могла бы соединить себя со своим объектом или поднять себя выше к нем.

Северино. Вы сказали очень хорошо, что нет ни одной возможности  и естественного влечения, которое  было бы лишено глубокой причины и  что проявляет себя то же правило природы, которое приводит в порядок вещи. Это – истиннейшее и вернейшее дело для благоразумных умов, у которых человеческая душа (какой бы она ни проявляла себя, пока пребывает в теле) тем самым, что появилась в этом состоянии, выражает свое странствующее бытие в этой области, потому что стремится к всеохватывающей истине и всеобщему благу, а не довольствуется лишь тем, что идет на благо и на пользу ее собственному виду.

Вторая [причина], изображенная в обличье  второго слепого, происходит от какой-нибудь извращенной страсти, какой в  отношении к любви является ревность, представляющая собой как бы древесного червя, имеющего одного субъекта и врагом и отцом и точащего ту шерсть или то дерево, из которого он произошел.

Минутоло. Этой второй причине, как  мне кажется, нет места в героической  любви.

Северино. Правильно, если говорить о  той причине, которая видна в  вульгарной любви; но я имею в виду другую причину, соответствующую той, какая имеется у любящих истину и благо; она проявляет себя, когда  возникает гнев против тех, кто хочет  ее подделать, испортить, извратить, или против тех, кто пытается недостойно использовать ее как-нибудь иначе, как это делали невежественные народы и вульгарные секты с людьми, доведенными до смерти, до мучений, до низкого обращения.

Минутоло. Конечно, никто поистине не любит правды и блага, если не питает гнева против толпы, так же, как тот не любит вульгарно, кто не ревнив и не робок перед любимым.